Хуаюэ и Чжулинь вжались друг в друга, словно бы их потроха переплелись воедино. По телу врача, напоминавшем оболочку жука, сочилась густая светло-зеленая жидкость. Мне показалось, что все это сон. И все мы – и больные, и врач – оказались в нем.
Если бы я сам это все воочию не видел, то пласт тайны так бы и остался мне неизвестным. В безмолвной пустоте здания стационара все накалилось, будто в преддверии взрыва.
Я все опасался, что Хуаюэ застукает меня за подглядыванием. Но врач так погрузился в свое занятие, что вообще не обращал внимание на окружающий мир. Может быть, Хуаюэ и сам забыл, кем он являлся. На лице нашего целителя проступила маска страдания. Он напоминал в тот момент больного. Хуаюэ весь напрягся, как тетива, которая вот-вот лопнет. Я учуял наступление для больницы критического момента. Во вроде бы неуязвимой, но столь же смертной, как у мирян, плоти врача блистало зарево преисподней.
Мои мысли устремились к ранее возникавшему вопросу: а что, если врачи уже умерли? И выставляли они наружу лишь еще живое лицо? Только мертвецы могут лечить людей на пороге смерти. Яд излечивается с помощью яда. И к тому же врачи, похоже, черпали недостающие им иммунные силы из тел пациентов. Смерть – вот лучшая пилюля от смерти.
Каждые трое суток Чжулинь в ночи на автомате устремлялась во врачебный кабинет, дозволяя доктору Хуаюэ собственным телом врачевать ее. По возвращении в палату щечки и тело девушки покрывались багряным румянцем, как у свежесваренной креветки. Походила она на несправедливо обвиненную и подвергнутую пыткам героиню какого-то романа. Экстаз Чжулинь удерживался долго. Я не смел допрашивать ее, чем они занимаются с Хуаюэ. Оставалось блуждать в тупике недоумения и ревности. В таких условиях вероятность самоспасения становилась тем более ничтожной.
Пришлось мне стиснуть зубы, расправить плечи и снова устроить Чжулинь сеанс лечения. Воображение мое рисовало, будто я преобразился во врача. Лечение продолжалось, пока я совсем не выбился из сил. И тут у меня в брюхе отозвалась такая боль, что я потерял сознание прямо поверх девушки.
5. Внезапный диагноз
Когда я очухался, оказалось, что товарищи по болезни меня уже стащили с Чжулинь и бросили на пол. Тело мое было покрыто плевками и прочими испражнениями. Я был опечален и опозорен. Все, что я мог, – заискивающе улыбаться всем с самым виноватым видом.
Первое время у меня даже получалось как-то сдерживать себя. Но при виде юной девы я проявил всю свою неполноценность и позорную убогость. Чжулинь же, по всей видимости, была в высшей степени обеспокоена моим состоянием. Она немедленно вызвала доктор Хуаюэ.
Хуаюэ совсем не удивился произошедшему и только слегка упрекнул меня:
– Больной, с вами, похоже, снова приключилась иллюзия.
Я взмолился:
– Простите, я ненароком.
В глубине души я надеялся, что раз уж меня застали с поличным, то, может быть, Хуаюэ соблаговолит снова произвести меня во врачи.
Но доктор лишь распорядился устроить мне очередной осмотр.
На следующий день Хуаюэ объявил, что я подхватил смертельную болезнь.
Приговор был вынесен с той поразительной внезапностью, с которой ночную мглу прорезают лучи рассвета. Предположительно, целитель хотел свести со мной счеты. Впрочем, я не особо был посвящен в планы старшего врача.
Я быстро успокоился. После стольких осмотров и столь продолжительного лечения появился хотя бы один вывод по поводу моего состояния. И это было радостным известием. Больница наконец-то признала и приняла меня.
– Отлично, я уже давно мысленно готовился к такому исходу. Наконец-то мы избавимся от боли. – Я растрогался до слез и неустанно благодарил доктора, словно подозреваемый, признавший в суде вину.
Я хотел выразить признательность и Чжулинь, но заметил, что девушка вцепилась в рукав врача и вжалась в него. Чжулинь смотрела на меня тем печальным взором, с которым созерцают птаху в клетке.
Во мне зародилось дурное предчувствие.
Доктор Хуаюэ так и не пояснил, в чем была суть неизлечимой болезни.
– У меня, случаем, не рак поджелудочной железы или печени? Это ведь самые частые виновники смертей… – предположил я.
Хуаюэ заметил, что из соображений здоровья мне не следовало поддерживать связь подобного рода с Чжулинь. После чего врач разослал подчиненным извещение по поводу моего лечения: нужно было вырезать очаг болезни.
Мне быстренько устроили предоперационные приготовления – целую серию обследований, в том числе общий анализ крови, проверку почечных функций и свертываемости крови, ЭКГ, обследование легких и коронарографию.
В отсутствие родных я сам расписался на бумажках в том, что я дал информированное согласие на операцию и анестезию.
Накануне операции я все никак не мог заснуть. Может быть, так действовали введенные мне заблаговременно лекарства. Меня охватило ощущение, что это мой последний день перед смертью. На операцию я шел как на казнь.
Я, конечно, тот еще завсегдатай больниц, но операций у меня на счету не было. В стационаре я провел долгое время и иногда позволял себе воображать, как можно операционным путем полностью устранить мой недуг. Но вот пришло время ложиться под нож, а я страшился наступления решающего момента.
Операция – мера принуждения, почти что штрафная санкция. Со слов проходивших операционное вмешательство больных, тебя кладут на стол ободранным от всех покровов. Лежишь ты нагишом, надеясь на тот исключительный случай, что все твои беды уйдут и ты будешь спасен. Абсолютно неприкаянный и беспомощный, целиком вверяешься судьбе. Операция сродни выходу в открытый космос. Бестеневые хирургические лампы блещут, как светила, а врачи в специальных халатах походят на облачившихся в скафандры тайконавтов. Людские личины преображаются настолько, что кажется, будто тебя препарируют инопланетяне.
Некоторые больные, ложась на операционный стол в одном состоянии, покидают его уже в кардинально ином. Операционные столы напрямую связаны с моргом.
В моем случае плохо еще было то, что не было родных и близких, которые могли бы засвидетельствовать результаты операции. Все женщины, с которыми я как-либо контактировал, – сестрица Цзян, Аби, Байдай, Чжулинь – меня оставили.
От всех моих выкрутасов на койке боль стала нестерпимой. И вдруг я услышал пронзительный, срывающийся голос:
– Не надо операции! Не надо операции!
6. Не очаг заболевания, а частичка тела
Необычный глас исходил из моего собственного тела. Звук стал развратно шарить по моим налитым соком липким внутренностям, подобно пальцу, рыщущему в непристойных полостях. Меня потянуло блевать. Однако голос этот был не человеческий. Да и не голос вовсе, а сигнал, достигший, подобно звуковым волнам, акустического центра у меня в коре головного мозга.
– Кто это? – поинтересовался я.
– Тсс! Дух, который поселился у тебя в теле.
– Как? Какой такой «дух»? Может, ты врач, который спрятался во мне?
– Я та штука внутри тебя, которую обозвали «смертельной болезнью». – Голосок, напоминавший юношеский, звучал категорично. Его носителю было не до шуток.
– Что со мной происходит? Неужели действительно мне это все кажется?
– С чего ты взял, что у людей легко возникают иллюзии? Нет, это не иллюзия. Вовсе нет. Это долгая история, а времени у нас нет, так что не расспрашивай меня. Я никакой не очаг заболевания. Я обыкновенная частичка твоего тела. Как же это меня можно так просто вырезать?
– Врачи же хотят спасти меня. Я еле дождался этого дня.
– Похоже, им удалось науськать тебя против меня. Спасение твое – иллюзия. Тебя пичкают этой идеей, чтобы ты успокоился и не пытался покинуть больницу. Так проще будет тебя ножиком пырнуть.
– Ты меня пугаешь.
– А ты не пугайся. Я тебе буду в помощь. На твое счастье ты еще не мертвый. Давай поразмыслим, что можно сделать. Только ни в коем случае не позволяй этой банде резать нас по живому!
Передо мной будто предстал ротик, напоминающий язычок от духового инструмента. Тот шамкал, выжимая из белой сжатой гортани насыщенные звуки. У меня в организме пробудилась какая-то штуковина. Ее будто оживил неожиданно поставленный мне «диагноз». Однако паренек этот точно не был врачом, который, как я ошибочно полагал, скрывался во мне.
Чем больше я обдумывал все это, тем страшнее становилось. Сам того не желая, я тосковал по Байдай. Если бы она еще была со мной, то, наверно, помогла бы чем-то. Я живо представлял, как помираю ровно в тот момент, когда меня распахивает скальпель.
Раньше я, бывало, пытался представить себе мою кончину. Но когда ее момент практически настал, я съежился от страха.
7. У больного нет права на мрачные мысли
Рано утром доктор Хуаюэ вернулся в сопровождении врачей-стажеров и врачей-практикантов. Встали они в изголовье кровати, меряя меня взглядами, будто все таившиеся в моем теле секреты им были давно известны.
– Я не хочу делать операцию, – неуверенно взмолился я.
– Как это? Подпись вашу мы уже получили. – Врач говорил спокойным тоном добросовестно исполняющего долг специалиста.
– Но…
– У больного нет права на мрачные мысли. – Такую фразу крыть было нечем.
Врачи-стажеры и врачи-практиканты встали кругом. На лицах у них читалось сочувствие с примесью недобрых замыслов. Я понимал, что у всех были определенные профессиональные ожидания по поводу этой операции. Им хотелось оросить шершавые ручонки алой кровью больного, чтобы наконец-то стать светилами медицины. Подумалось, что Дух все-таки не покривил душой. При условии, что этого типа я сам себе не нафантазировал.
– Не надо операции! Не надо операции! – Я и сам поразился тому, что осмеливаюсь так распоряжаться, стоя прямо у пасти вулкана. Похоже, я взывал так к Духу, хотел, чтобы он себя проявил (пускай будет «он», я его воспринимал почти как живого человека). И все-таки я робел от мысли о том, что такое диковинное существо неизвестного происхождения обосновалось у меня в теле. Прожил я сорок лет и даже не допускал такой симбиоз – тело в теле. Припомнилось, как Байдай предупреждала, что у меня в теле повырастают причудливые листочки и веточки.