Мы подняли якорь и отплыли глубокой ночью. Небо внезапно очистилось от облаков, ветер стих, а волны успокоились. Только тут я обратил внимание на высившееся по центру палубы стальное сооружение, напоминавшее одинокий остров посреди океана. Под покровом множества звезд конструкция скалила зубцы и расходилась во все стороны острыми выступами. Из нее рвался наружу красный свет. Штука эта, отзывавшаяся металлическим перезвоном, напоминала высоченный вольер. Окружено строение было грудами черно-белых корзин с цветами, да еще массивом изумрудных растений. Задумавшись, что мы отправились в безвозвратное плавание, я ощутил прилив грусти и устремился к борту, чтобы поглядеть на постепенно отдаляющий отрезок суши. Но увидел я только старосту Ая, который, раскинув руки, подобно готовящейся взлететь птице, орал в море:
– Нет! Я не хочу уплывать! Не хочу расставаться с больницей! Мне еще предстоят эксперименты с морскими свинками. Я хочу обратно! Я буду выкладываться по полной, учту все ошибки, начну все с начала. Больше половины жизни позади. А моря никогда не видывал. И, скажу я вам, уродливая штука это ваше море! Страшно в нем! – Тут Ай содрал с шеи фотоаппарат и пульнул его прямо в пучину. Не подумал бы никогда, что староста Ай так себя может вести. Желудок мой отозвался спазмом.
На безбрежной морской глади проступал бездонно-мутноватый кровавый глянец, соревнуясь по насыщенности с рассыпавшимся самоцветами над головой собранием звезд. Мир ощущался куда более живым, чем готовы были признать мои глаза. Я наконец-то оставил больницу, но это сознание навело на меня уныние, будто я только что лишился жизни. Я подошел к краю бездны. Не было мне дано увидеть уже ни Байдай, ни Чжулинь. Не стал бы я ни пациентом, ни доктором. Кем бы я получился в конце концов? Что со мной будет? Может, даже смерть меня обойдет стороной? Я словно остался ни с чем. Потихоньку и ощутимо мозг мой, подобно песочным часам, освобождался от песчинок. Я чувствовал, что мы с Духом сливались в единое целое, проваливались в ненасытную пропасть времени, где уже трудно было разграничить прошлое, настоящее и будущее. Я понял одну штуку: тотальное отсутствие чего-либо существенного в мире людей, которое на словах не объяснишь и никому не втолкуешь. Мысль об этом накрывала и поглощала меня, играя со мной, пока от меня и крупинки бы не осталось. Плоть мою вдруг рассекла секирой резкая боль, а в сердце поселилось счастье, шипастое, как роза. Ветер с моря омывал мое залитое слезами лицо.
– О чем думаешь? – с явным подозрением в голосе спросил Дух.
– …О вольере. Интересно, встретим ли мы по ту сторону павлинов. Эти птицы же любят летать в самой непроглядной тьме, сопоставимой разве что с преисподней. – Я машинально теребил значок на груди.
– Не, ты думаешь, заполучишь ли когда-нибудь еще Чжулинь. – В тоне Духа чувствовались нотки злорадства и угрюмости. Он и ребенка на руках не носил бы, и за стариком не ухаживал бы.
– Я… Я не знаю, существовала ли она вообще. – Про себя я грустно подумал, что Дух, вероятно, не знает о ее кончине.
– И еще ты думаешь о других дамочках: Байдай, сестрице Цзян, Аби… Пытаешься себе представить, окажутся ли они по ту сторону моря.
Дух полушутя своими речами воспалил каждый мускул в моем теле. У меня в сердце снова всколыхнулось чувство вины. Я повернул голову в сторону, словно желая скрыться от него, и увидел, как староста Ай одним прыжком устремляется за борт. Из недр тела самоубийцы вырвался нечеловеческий крик ужасающего отчаяния. Тучное тело провалилось под крупный вал. И затем все стихло.
На корабле объявили по системе оповещения, что настало время приема пищи. Столовая располагалась в нижней части вольерообразной конструкции. Комната представляла собой подобие стального погреба под сводом. Вместе с остальными крайне возбужденными пассажирами я отправился за едой. При входе в столовую мне открылась уже хорошо знакомая сцена.
34. Всякий Космос обращается в больницу
Столовая точь-в-точь походила на амбулаторию. Тихо играла ненавязчивая фоновая музыка. Кажется, какая-то американская рок-группа, вроде Linkin Park. Зал опоясывали будочки. Пассажиры по наитию выстроились в очереди. Некоторые двери распахнулись. За ними виднелись сидящие позади письменных столов пожилые дядечки с высоко задранными носами, многозначительными взглядами, золотистыми волосами и серебристой кожей. Все они были облачены в мерцающие, подобно небесным светилам, халаты. На шеях у каждого висело по стетоскопу. Напоминали эти люди – грозные и сдержанные, надменные и суровые – священников.
Я сразу почувствовал себя скверно. Развернулся, чтобы бежать, но наткнулся на преградившего путь человечка. По виду он был вылитый братишка Тао. Я остолбенел, хотел было протянуть к нему руки, но тот отмахнулся от меня. Мальчик тоже не улыбался, а строго приказал:
– Соблюдайте очередь. Вас вызовут. – Испуганный, я пристроился в конец потока людей.
Не знаю, сколько прошло времени, но наконец и я оказался перед старцем-целителем необыкновенного вида. Рядом с ним стояла дамочка, очень сильно походившая на Чжулинь. Жива. Лицо мое охватил жар. Я будто очнулся – то ли к счастью, то ли к несчастью – посреди морга. Я позвал девушку, но сам не услышал звука своего голоса. Чжулинь спокойно наблюдала за мной. Она была непоколебима, как скала. Ее оставила девичья легкомысленность. Держалась дама степенно и сдержанно, не выдавая себя ни взглядом, ни жестом. Словно бы я давно уже находился в ее полной власти.
Рядом с Чжулинь стояли доктор Хуаюэ и напоминавший «зятя» врач. Тоже живой. А точнее, каким-то образом воскресший. Его щечки-виноградинки морщились от загадочной усмешки. Вся троица была облачена в халаты. В их чертах читалось высокомерие, которое наблюдаешь у выставленных в центральной части витрины магазина манекенов. За их спинами виднелся портрет некоего человека. Это была фотография Джона Рокфеллера. Изображение было подписано известным афоризмом филантропа:
«ТОЛЬКО ВКЛАД В ОБЩЕСТВО ИСКОРЕНЯЕТ КОРЫСТЬ В НАШИХ СЕРДЦАХ И ВЫСВОБОЖДАЕТ ВЕЛИЧИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ДУШИ».
– Что это такое? – спросил я Духа. Моя собственная душа от страха покинула тело и рассеялась как дым. Не заставит же меня Дух снова убивать людей?
– С-с-странно. Я тоже запутался. Такого быть не может. Неужели нашу лазейку уже залатали? – Дух произнес это с дрожью в голосе. Он скукожился и устремился поглубже в меня, как страус, прячущий голову от опасности.
– Даже не думай, – мрачно предупредил я. – Бегством делу не поможешь.
Дух отозвался с лукавой уклончивостью:
– Кхм… Есть одно дело, о котором я тебе не успел рассказать. Здоровый Космос… Это всего лишь догадки. Я слышал, как Потусторонний пациент тайком ото всех размышлял о том, не будет ли и новый Космос очередной фантасмагорией, творением изворотливого больного Космоса, крючком, на который ловятся разумные существа. По одной весьма пессимистичной теории, лучшего Космоса, который мы себе воображаем, не существует. Все особо хвастливые Космосы еще в момент рождения пошли трещинами. Не бывает Космоса без врожденных изъянов. Все вселенные вынуждены по жизни подправлять и лечить себя. А потому вся жизнь – сплошная трагедия. Нельзя примирить жизнь со смертью. Всякий Космос в конечном счете приходит к тому, что обращается в больницу. И здесь неважно, существует ли у Космоса создатель и кем является этот творец. Так просто заведено. В этом Космос – такой же, как мы. У него нет свободы воли. Почему так вышло? Это задачка без решения, над которой все ломают голову. У меня есть опасения, что Потусторонний пациент и Космос оба вследствие болезни впали в невежество и самобичевание. Тяжко жить, а выблевать из себя всю эту мерзость не получается.
– А что ж ты раньше мне не сказал? Почему держал меня в неведении? – разъяренно бросил я.
– Не хотел, чтобы ты вконец разуверился. – Дух говорил обтекаемо. – Если не попробовать, то разве узнаешь, чему можно верить? Даже если надежда на благой исход составляет всего одну десятитысячную долю процента. Скверно все складывается в Космосе, который не в состоянии оправиться от хронического недуга и ожидает предначертанную ему смерть. Даже если Космос от нас не избавится, то не следовать же за ним в могилу? А удастся побег или нет – зависит от воли Небес. Походу, я потерпел поражение в борьбе с больницей за тебя. Прости, виноват я и перед тобой, и перед Потусторонним пациентом. Но я сделал все, что мог.
– Не все, – холодно отозвался я, бросая взгляд на Чжулинь и «зятька». В мыслях окончательно закрепилась будто высеченная в граните мысль: «финал – начало».
Дух помолчал и наконец вздохнул.
– Да, твоя правда, не все. Потусторонний пациент на деле знает, что бежать невозможно, но слишком уж помешался на идее побега и возвел ее в целое искусство бунтарства. Ему это в радость, всего себя посвятил этому занятию, вкладывается в него по полной. Погнался он за красотой формы, а не практичностью содержания. И потонул в этом. Позабыл, что хотел высвободиться.
После таких слов меня осенило: в жизни смысла нет. Истязавший одновременно и людей, и самого себя Космос утопал в абсурде. Положение наше было безысходно жалким. Однако в тот же миг во мне зародилась и надежда. Если Потусторонний пациент запамятовал про побег, то разве это не значило, что возможность бегства все-таки имелась?
Но мое время подошло к концу. Напоследок я сказал Духу:
– Только не говори мне, что все будет хорошо. Я бы предпочел тогда остаться в больнице. Там хотя бы спасают от смерти и облегчают страдания. Плюс там у меня имеется медстраховка.
Тут золотистоголовый и голубоглазый врач поднялся, похлопал меня по плечу и жестом предложил сесть. Возникло ощущение, что передо мной возвышался марсианин.
Доктор мягко ощупал мне лоб, будто желая убедиться, что у меня нет жара, и пролопотал какие-то неясные слова.
Хуаюэ перевел:
– Приветствуем вас на корабле-госпитале. Сколько бы нечисти у вас в теле не было, можете считать, что вы добрались до края Небес и дальнего уголка Моря. Вы находитесь под защитой красного креста.