– Вы все еще верите в теории заговоров… Чего вы боитесь? – неприязненно бросила Чжулинь.
У меня в ушах прозвучал отголосок слов Духа: «Вовсе не обязательно хорошо знать друг друга, чтобы уживаться вместе… Нам с тобой придется поднапрячься и научиться сосуществовать в отсутствие взаимопонимания». Пожалуй, это утверждение вполне подходило для описания наших текущих отношений с Чжулинь. Да и со всеми остальными медработниками на борту корабля. Вот он компромиссный путь для сосуществования врачей и больных.
С крайней неохотой я осторожно поднял голову и заглянул в лицо Космосу. Он дрейфовал с будто ни в чем не повинной миной поверх нас, не проявляя к нам ни злонамеренности, ни доброжелательности. Одинокий Марс завис в пространстве подобно подвесной безделушке.
– Вы слишком беспокоитесь. Врачи вырезали из вас не какого-то духа. То, что больные принимают за духов, на взгляд врачевателей, нечто иное, – заметила дама.
– Что именно? – Я припомнил, как врачи накануне обсуждали нечто отсутствующее. А заодно и затесавшуюся в комнату тень, которая вроде как и была со мной, но могла мне и померещиться. Я почти что ощущал недовольное уныние, с которым фантом покинул нас. – Дух сказал, что его подослал ко мне Потусторонний пациент. Удостоили они нас вниманием, чтобы забрать у больного Космоса. Они нас спасать и проводить пришли, изо всех сил боролись с нашей болью. А сейчас… Похоже, лучше сразу броситься в море на съедение каракатицам…
Во мне закрались подозрения, что истинный «я» умер в то мгновение, когда его вырезали из брюха. Для этого же «я» начался новый круговорот. У вот этого «я» выбора не было. Следовало приспособиться к тягостным процессам, творившимся в новом теле и новом сознании. Мне предстояло преодолеть очередной путь к истине или в капкан. Причем этого нового «я» уже с самого рождения поместили в больницу. Перед моим взором затрепетало великое множество красных крестов, буйно расцветших дикими цветами среди Космоса. Складывались они в обширное кладбище, где таким значком были помечены каждая планета и каждое светило. Кресты полыхали безудержными кострами. Огонь сплавлял меня с этим миром, но и отваживал меня от него.
Чжулинь сочувственно глядела на меня.
– И как такая дрянь тебя лишит боли? Ты понимаешь всю глубину твоего страдания? Больной, а они тебе звездочки показали? На небе же звезд нет. Тебе демонстрировали иллюзию. В равной мере нельзя подтвердить, существует ли тот космос, о котором ты говоришь. Допустим, что он есть, все ему до предела безразлично, не ведает он ни сантиментов, ни справедливости, не умеет он ни себя, ни других излечить. Но кто тебе обоснует, что этот твой космос – больница? С какой стати космосу пытаться сотворить из себя такую мелочь? Пускай даже космос – больница. Все равно существует такая «больница» не для тех целей, что ты себе выдумал. Вероятнее всего, в действительности у Космоса вообще нет целей. Больной, право, ты прямо как маленький мальчик говоришь. Только дети живут в мире, в котором у всех вещей существует предназначение. Спроси у малыша, почему скала острая, он тебе и ответит: «Чтобы животным было чем чесать себе спинки». Но это лишь от желания, чтобы вещи были такими, какими мы их воспринимаем. Кто вообще утверждает, что больницы нужны для лечения болезней? Жизнь – штука весьма низкопробная. Отождествлять космос и жизнь недальновидно. Если и существует твой космос, то разобраться в его скрытом смысле мы никак не можем. Познавать мир куда сложнее, чем примирять жизнь со смертью. Когда мы преодолеваем определенный рубеж, то обнаруживаем, что за его пределами нас ожидает еще больше вопросов. И вопросы эти никогда не иссякнут. Мы всегда будем лишь частичками общего явления. Все, что ты делаешь, – подход грубый. Ты словно хочешь по одному пятнышку все узнать о леопарде. К чему? Большинство людей, когда слышат слово «космос», думают об одном: «конец». Но разве такой вывод – дескать, все «кончено» – не слишком простой? Не принижает ли он в первую очередь тебя самого? Пациент, как можно что-то предпринимать, если не знаешь истинного положения вещей? И ты еще говоришь о каком-то праве защищать свое здоровье! Умора! Как тебе втолковать? Многие вещи твой мозг сфабриковал в коматозном состоянии. Все в конечном счете сводится к тому жалкому, дрянному калу чаяний, который барахтается у тебя в подсознании – мужика средних лет, человека мелочного, двуличного. Ха, да что ты, в конце концов, вообще хочешь от жизни? Ты и сам объяснить себе не можешь! Врачи всего-навсего ампутировали тебе иллюзии. Точнее, являют тебе оборотную сторону иллюзий. До тебя это медленно дойдет. С оборотной стороны любая вещица выглядит наиболее красиво, но и наиболее жестко, наиболее тошнотворно, наиболее печально. Именно сумасбродная фантазия, от которой ты никак не можешь избавиться, тебя надоумила, будто ты можешь сбежать из больницы. Ты постоянно был склонен к побегу, пытался обрести спасение. А это никак невозможно. В больнице лечение как раз организовано для таких упрямых больных, как ты. Сделал ты большой круг и вернулся к начальной точке. И помнишь еще больничную вечеринку, на которую тебя звали? Ты с большим воодушевлением принял в ней участие и показал себя с положительной стороны. И именно во время выступления с тобой случился припадок и ты повалился на сцену. Как ты мог все это забыть? Впрочем, разницы-то? У нас в программе финал не прописан. Да и начало тоже. Еще успеешь выступить. Тебя ждут великие дела. Так понятнее стало? – Поразительно, что девушка в 16 лет умудрялась так складно излагать свои суждения. Каждое ее слово было сродни цветущему лотосу. Будто пресловутый демон Максвелла открыл бесформенный клапан[35].
– Фантазия? «Оборотная сторона иллюзий»? Разницы-то, выступаю я или нет? Я даже под анестезией ясно почувствовал, как скальпель елозит по коже. Изящно отточенный инструмент приносит боль, которую вовек не забудешь. Хватит уже… – Говорил я в состоянии амока, будто находился под хмелем. Но и с ощущением ужаса. Я почувствовал и обиду, и тоску от того, что Чжулинь меня презирала, а также и от пороков моего собственного естества. Затем я предпринял неубедительную попытку взбунтовать. – Так знай же: мне все еще больно! Мне больно – значит, я существую. Так что все, что мне довелось увидеть, точно не подделка. Ну не хочешь же ты сказать, будто звезд нет на небе, просто потому что ты утверждаешь, что их нет? Чем ты докажешь, что твои слова не домыслы? Да даже если все так, как ты говоришь, то мне-то какая разница? Твердо, бескомпромиссно засели во мне идеи с абсолютной больницей. Пускай я грежу! Я готов принять это. Даже если только бочком! Для меня, как и для врачей, иллюзия – это реальность. Или вы еще скажете, что бывают иллюзии фальшивые? Если иллюзия поддельная, то, значит, ее и не существует вовсе!
Мою попытку поймать ее на казуистике Чжулинь не приняла во внимание, а лишь заметила вскользь:
– Пациент, по вам видно, что вы больны, и больны тяжело. Если хотите избавиться от боли, то надо продолжить лечение. Без постоянной стимуляции вы не продержитесь. Вспомните то, что случилось вчера. Только нашей иллюзией мы смогли побороть вашу иллюзию. И это только начало. Это продвинутая методика лечения. Выбора нет, наша медицина же слишком отсталая. Пришлось обратиться за помощью к силам по ту сторону моря. За несколько веков там в медицинской науке удалось совершить поразительный скачок. При содействии Фонда Рокфеллера произвели на свет даже иллюзорный скальпель – передовое орудие, которое может, подобно алмазу, резать что угодно, и способно, подобно молнии, преодолевать любые препятствия[36]. Магия дорого обходится. Вы бы такое никогда не смогли приобрести, даже если бы всю жизнь копили гонорары, премии, зарплаты и «серые доходы» от подработки. С таким скальпелем вы, считайте, спасены.
Что еще за «иллюзорный скальпель»? Инструмент? Или иллюзия?
– А Рокфеллер со своим фондом вообще существовал когда-либо? – спросил я.
Этот вопрос, похоже, застал Чжулинь немного врасплох. После раздумий она ответила встречным вопросом:
– А вы как думаете?
Для человека больного это тема чересчур уж неизведанная и запредельная. С тем же успехом можно было говорить с людьми XIX века о генной терапии. Только бы смутили честной народ.
– Рокфеллер, что ли, и есть Будда? – предположил я, выдержав паузу. Чжулинь меня будто не услышала и даже не подумала ответить.
С моря вдруг повеяло смрадом, который мне показался трупным. Я вдохнул полной грудью. Из тела Чжулинь вмиг рассеялся аромат формалина, обративший амбре гнили в благоуханный шлейф импортного парфюма. Красный крест на шее дамочки походил на древо жизни. Я неуверенно предположил, что Чжулинь уже успела попасть под нож врачей по ту сторону моря. Добровольно кинулась им в объятия девушка? Или ее угрозами заставили лечь под них? Что за человеком была Чжулинь на этот момент? Вылечили ли ее болезни?.. Я с завистью и неприязнью разглядывал ее тщедушное тельце хорошо обработанной пташки, но утратил всю храбрость предаваться с ним совместному лечению. Отношения, установившиеся у нас с девушкой, уже нельзя было, по всей видимости, восстановить. Так что, походу, путь во врачи был мне уже заказан.
– Нет, не верю, не верю. Хоть убейте, все равно не поверю. – Усилием воли я вскарабкался на перила, пискнул, как заглатываемый китом рачок, и изобразил, что прямо сейчас прыгну. Чжулинь протянула руку, стащила меня и кулем метнула на палубу.
– Помните: в эпоху медицины все возможно. Под воздействием иллюзий больные становятся и куклами, и кукловодами. Вот это основание известной нам боли.
Будто все это ей приелось, Чжулинь после этого замечания больше вообще не заговаривала со мной. Она устремила чистый, как блуждающий огонек, взор в сторону Большого моря. Длинные черные волосы девушки заходились бешеным танцем на ветру, словно трясущаяся охапка пуповин. Я же, раскинув руки и ноги, так и остался лежать на палубе, беспомощно глядя в сторону Чжулинь. Постепенно черты моей спутницы обернулись призрачным миражом, как цветы в зеркале или луна в воде. На фоне Большого моря, красного, как отменный лосось, налившееся силой тело Чжулинь вдруг распахнуло ей белые одежды. Ноги вобрались в тело. И вознеслась моя подруга торжественно надо мной. Фигура ее была немного напряженной и съежившейся, как вымокшая насквозь гигиеническая прокладка. Но выглядело это все сверхъестественно и божественно. Передо мной будто предстала живая бодхисатва милосердия Гуаньинь. Только сейчас дева проявила облик птицы с длинным хвостом. Поверх ее перьев сверкал красный крестик. Я не сдавался и пополз вперед. Наконец я уткнулся в борт, высунулся наружу и посмотрел вдаль. Море было заполнено огромными джонками, подобными тем, на которых когда-то плавали наши предки. Рассеивая лучи клонящегося к закату солнца и проносясь под сводами радуг, громадная масса судов неслась вперед ровными рядами. На серебристо-серых носах кораблей выступали бросавшиеся в глаза красные кресты. Очередное скопление алеющих звезд. Все судна следовали в одном направлении, свободно рассекая волны. Величественная, мощная флотилия, будто направляющаяся на решающий бой. Припомнился мне известный афоризм: «От одного сражения зависит, возвысится или падет империя»