”, каждый из которых совершает залп за четыре с половиной секунды, разметают батальон Фенрисов, который расположился на северо-восточном гребне, голод и ужасная радость наполняют нас, когда взрывы проносятся по вражеским позициям. Мы чувствуем жажду крови в грохоте наших скорострельных минометов и гаубиц, когда мы наносим удары по “Суртам” и “Иглам“ на наших флангах, и мы посылаем вопли ненависти из наших “Хеллборов”. Наш боевой экран пылает под ответными ракетами и снарядами, а пучки частиц разрывают нас, раскаляя броню добела, но Боло спроектированы так, чтобы выдерживать такой огонь. Наши преобразовательные поля улавливают их энергию, направляя ее на питание наших собственных систем, и мы радуемся, когда эта украденная энергия извергается обратно из нашего собственного оружия.
“Фенрис” вдвое меньше нас по размеру, и двадцать две с половиной секунды огня основной батареи превращают пятнадцать единиц первого вражеского батальона в дымящиеся обломки, но две его машины успевают нанести нам удар, прежде чем погибнуть. Болевые датчики визжат, когда их более легкие плазменные разряды прожигают наш боевой щит, но они бьют наискось, и нашей боковой брони достаточно, чтобы их отразить. Расплавленные слезы дюраллоя текут по нашим бокам, когда мы поворачиваемся к соратникам наших мертвых врагов, но мы чувствуем только радость, жажду крушить и разрушать. В горниле битвы мы забываем об отчаянии, о осознании неизбежной катастрофы, которые угнетают нас в перерывах между битвами. Сейчас мы не помним о тишине в сетях связи, об осознании того, что миры, которые когда-то были Конкордатом, мертвы или гибнут позади нас. Теперь у нас есть цель, месть, свирепость. Уничтожение наших врагов взывает к нам, вновь давая нам повод для существования, функцию, которую нужно выполнять... Врага, которого нужно ненавидеть.
Еще больше вражеских тяжеловооруженных частей продержаться достаточно долго, чтобы пробить наш боевой экран своими плазменными разрядами, а отряды самоубийц в упор обстреливают нас плазменными копьями, но они не смогут нас остановить. “Фенрис” стреляет с расстояния в четыре целых и шесть десятых километра и выводит из строя “Хеллборы” номер три и четыре нашей боковой батареи по левому борту, прежде чем сдохнуть. Окопавшаяся плазменная группа, которая которая так хорошо замаскировалась, что мы приблизились на расстояние одного и четырех десятых километра, прежде чем обнаружили ее, произвела одиночный выстрел, который пробил наш гусеничный щит и уничтожил две тележки из нашей подвески гусеничной системы, и пять средних роботов класса Сурт выскочили из узкого ущелья на расстоянии всего трех целых и двух десятых километра. Стены ущелья скрывают их от наших сенсоров, пока они фактически не вступят в бой, и их пятидесятисантиметровая плазменная пушка пробьет сорок целых шесть десятых метра брони нашего правого борта, прежде чем мы разнесем их в пух и прах, и даже когда погибнет последний Сурт, вражеские ракеты и снаряды будут обрушиваться на все, что движется.
Ад неумолимо движется вперед, а мы не человек и не машина. Мы — Человек-Машина, сокрушающая оборону противника и превращающая горные долины в дымящиеся пустоши. Наши вспомогательные элементы сминаются или отваливаются искалеченными, и часть нас знает, что еще множество наших товарищей-людей погибли, погибнут, или сейчас умирают в вопящей агонии или в пламени плазмы. Но для нас это значит не больше, чем глубокие, пылающие раны на наших собственных боках, и мы отказываемся останавливаться или сворачивать в сторону, потому что то, чего у нас нет, мы не передадим другому. Все, что остается людям и мельконианцам — это Долгая Тьма, и все, что нам остается — это сражаться, убивать и калечить, пока наша собственная тьма не поглотит нас.
Мы скорбим о гибели Команды Гарпия — Боло XXXIII/D-2075-HRP и капитана Джессики Адамс, — но, несмотря на боль от их потери, мы знаем, что успех врага означает и его уничтожение. Его ввели в заблуждение, вынудив сконцентрировать две трети своей огневой мощи против нашей диверсии, и поэтому мы радуемся ошибке Врага и удваиваем наши собственные усилия.
Мы разрушаем последнюю линию его главной позиции в оргии огня в упор и непрерывного кашля наших противопехотных установок. Рельсотроны обстреливают легкие вражеские AFV[8], пытающиеся вывести вспомогательный персонал, а остатки нашей бронетехники и пехоты следуют за нашим прорывом. Мы разворачиваемся, ложимся на курс три-пять-восемь и с грохотом пробиваемся сквозь дым, пыль и зловоние горящей вражеской плоти, а слева появляется Команда Джона, снова продвигаясь вровень с нами, когда мы переваливаем через последний гребень.
Нас встречает беспорядочный артиллерийский и ракетный огонь, но это все, что осталось у противника. Разведывательные дроны и спутники фиксируют дополнительные тяжелые подразделения, движущиеся к нам с востока, но они находятся на расстоянии семидесяти восьми целых и пяти десятых минут. На данный момент в этой речной долине суетятся только обломки уже разрушенной нами обороны, в то время как легкие боевые машины, пехота и разбитые эскадрильи воздушно-десантных войск пытаются сплотиться и выстоять.
Но им уже поздно сопротивляться, потому что за ними мы видим город. Разведка оценивает его население чуть более чем в два миллиона, и мы совещаемся с Командой Джона по ОСРД. Выработка плана ведения огня занимает две целых шесть десятых секунды; затем наши главные батареи переходят в режим непрерывного огня, и каждую минуту из наших раскаленных добела стволов вырывается семьдесят восемь мегатонн плазмы. Несмотря на размеры нашей цели, нам требуется всего семьдесят шесть целых и пятьдесят одна сотая секунд, чтобы превратить ее в кучу совмещающихся огненных штормов, а затем мы продвигаемся дальше по склону, чтобы уничтожить остатки противника.
Вражеская техника перестает отступать. Больше нет цели, на защиту которой можно было бы сплотиться, и они поворачиваются к нам. Они — комары, атакующие титанов, и все же они используют все свое оружие, пока мы прорываемся сквозь них с Командой Джона на фланге, и мы приветствуем их ненависть, потому что знаем ее причину. Мы знаем, что причинили им боль, и наслаждаемся их отчаянием, когда топчем их своими гусеницами и разбиваем вдребезги своим огнем.
Но одна колонна транспортных средств не бросается в атаку. Вместо этого она убегает, держась поймы реки, которая когда-то протекала через разрушенный нами город, и ее бегство привлекает наше внимание. Мы наносим по ней удар воздушно-топливной бомбардировкой, которая уничтожает полдюжины транспортов, и мы все понимаем, когда видим мельконианских самок и детенышей, спасающихся бегством от разбитых обломков. Они не являются участниками боевых действий, но операция “Рагнарек” не ограничивается участниками боевых действий, и хоть мы и продолжаем громить атакующие вражеские машины, мы направляем наши рельсотроны на транспорты. Сверхскоростные снаряды с визгом пронзают матерей и их детенышей, при ударах разлетаются брызги крови и тканей, а затем наши гаубицы засыпают местность кассетными боеприпасами, которые застилают все вокруг ковром грохота и ужаса.
Мы отмечаем уничтожение указанных противников, а затем возвращаем все наше внимание к окончательному уничтожению военных противников, которые не смогли их спасти.
Первоначальная атака отряда “Альфа” и разрушение города Халнака были решающими, поскольку штаб-квартира Шарт На–Ярмы и его семья находились в Халнаке, и он отказался покинуть их. Он погиб вместе с городом, и с его смертью нарушилась координация действий мельконианцев. Действия защитников стали более бессвязными, не менее решительными, но без организации, которая могла бы помочь им добиться успеха. Они продолжали убивать нападавших и истощать наши силы, но они не могли помешать XLIII-ому Корпусу завершить свою миссию.
Это произошло не быстро. Даже с современным оружием требовалось время, чтобы уничтожить планету, сражения продолжались неделями. Леса превратились в пепел, а Боло и “Фенрисы” прорывались сквозь пламя, чтобы обрушить гром друг на друга. Города пылали, поселки исчезали во вспышках молний от массированных бомбардировок “Хеллборами”, а сельскохозяйственные угодья превращались в дымящуюся пустыню.
В наших приемниках бьются отчаянные передачи из зоны высадки, когда на нее обрушивается контратака противника, и мы поворачиваемся в ответ, безрассудно поднимаясь на антигравитационной тяге. Выработка энергии недостаточна для одновременного поддержания свободного полета и работы нашего боевого щита, что лишает нас основной защиты от снарядов и корпускулярного оружия, но этот риск мы должны принять. Враг собрал все свои оставшиеся силы для этой атаки, и мы слышим крики умирающих людей по каналам связи, пока летим в отчаянной гонке, чтобы вернуться и встретить его.
Эту гонку мы проиграли. Мы снова приземляемся на наши гусеницы в десяти с половиной километрах от зоны высадки, запускаем наш боевой экран и устремляемся через промежуточный хребет, но в коммуникаторах больше нет криков. Есть только тишина, поднимающийся столб дыма, и изрешеченные обломки транспортных кораблей... и последние три тяжелых ишаркских Фенриса, ожидающие в засаде.
Безумие. В тот момент всех нас охватило безумие, потому что мы знали, что были последними. У нас нет ни поддержки, ни подкрепления, нам некуда идти. Есть только четыре разумные машины и один–единственный Человек — последний человек на Ишарке, возможно, последний человек во всей галактике — предоставленный самому себе и преисполненный потребности убивать. Мы являемся венцом двухтысячелетней истории и технологий, сложного оружия и тактической доктрины, и никому из нас нет до этого дела. Мы — последние воины Последней Войны, крушащие и терзающие друг друга