По меньшей мере шестьдесят стандартных лет прошло с тех пор, как закончилась война на Арарате, ветер и погода усердно трудились, чтобы стереть ее шрамы, но они не могли скрыть того, что здесь произошло. Остов человеческого транспорта класса “Ксенофонт” все еще стоял на своих посадочных опорах, высокий корпус был изрешечен ранами, достаточно большими, чтобы Джексон мог проехать сквозь них на Самсоне, и еще семь кораблей — шесть “Ксенофонтов” и седьмой, обломки которого Джексон не мог идентифицировать — лежали разбросанными по площадке. Они были повреждены еще сильнее, чем их единственный одноклассник, которому удалось удержаться на ногах, а сама земля представляла собой бесконечный узор из перекрывающихся кратеров и обломков.
Джексон и Самсон осторожно пробирались в этот район. Это было его пятое посещение, но его все еще пробирал озноб, когда он изучал разбитые оружейные ямы, окопы для личного состава, а так же обломки боевых и транспортных машин. Единственным способом подтвердить безопасность этого места было его физическое изучение, а получить разрешение от Рори и администрации колонии было непросто. В своих предыдущих исследованиях он обходил зону боевых действий стороной, даже не заходя в нее, но на этот раз они с Самсоном должны были проложить свой путь прямо через нее, вдоль ее длинной оси... и если никто не выпрыгнет и не съест их, это место будет признано безопасным.
Он нервно усмехнулся этой мысли, которая казалась ему гораздо более забавной до того, как он отправился в путь этим утром, и поудобнее устроился в седле. Напряжение немного спало, и он наклонился вперед, чтобы похлопать Самсона по плечу, почувствовав, как к нему возвращается уверенность.
Он решил, что должен привести Рори сюда. Здесь было гораздо больше оборудования, чем предполагалось в предыдущем исследовании, и среди такого количества обломков почти наверняка должно было найтись что-то стоящее.
Время шло, минуты утекали в тишине, нарушаемой только свистом ветра, скрипом кожаного седла, дыханием человека и лошади и редким звоном подков о какие-нибудь обломки. Они проехали треть пути до Лендинга, когда Джексон снова остановился и спешился. Он сделал большой глоток из своей бутылки с водой и вылил щедрую порцию себе на шляпу, затем протянул ее Самсону, чтобы тот попил, а сам огляделся.
Он мог проследить путь атаки мелькониан по следам их собственного разбитого снаряжения, увидеть, где они прорвались через человеческий периметр с запада. То тут, то там он видел силовую броню человеческой пехоты — или ее фрагменты, — но его внимание всегда возвращалось к огромной фигуре, которая доминировала над этой ужасной сценой.
Боло должен был выглядеть асимметричным или, по крайней мере, несбалансированным, ведь все его основные башни были сосредоточены в передней трети длины, но этого не произошло. Конечно, его корпус тридцати метров ширины имел длину чуть меньше ста сорока метров от носовой части, похожей на утес, до самых дальних скоплений противопехотных средств. Это оставляло достаточно массы, чтобы уравновесить даже турели высотой в четыре метра и шестнадцати в поперечнике, а центральная и передняя казались неповрежденными, готовые в любую секунду пустить в ход свое массивное оружие. Другое дело, что разрушенная кормовая башня, да и остальная часть Боло была далеко не цела. За прошедшие годы грунт высоко поднялся по его десятиметровым гусеницам, но он не мог скрыть разрыв в передних колесах правого борта или широкую перекрученную ленту в том месте, где он полностью сошел с задней внутренней гусеницы левого борта. Его левая вспомогательная батарея была сильно повреждена, два из семи двадцатисантиметровых “Хеллборов” представляли собой не более чем обломки, в то время как третий устало висел максимально направленный вниз. Противопехотные установки были разбиты вдребезги, многоствольные рельсотроны и лазерные установки застыли на самых разных высотах и углах наклона, и, хотя отсюда шасси было невидимо, Джексон видел смертельную рану могучей военной машины во время своего первого визита. Дыра была не такой уж широкой, но он и представить себе не мог, с какой яростью удалось пробить дыру в двухметровом дюраллое. И все же выпотрошенный Фенрис мельконианцев застывший перед Боло сделал это, и Джексон снова вздрогнул, глядя на две огромные, некогда разумные машины. Они стояли там, менее чем в километре друг от друга, главные батареи все еще были нацелены друг на друга, словно какой-то отвратительный памятник войне, в которой они погибли.
Он вздохнул и покачал головой. Последняя война была вселенским кошмаром для целого галактического рукава, но для него она была не такой реальной, как, скажем, для его отца, матери или бабушки с дедушкой. Он родился здесь, на Арарате, где следы войны были видны повсюду и прожигали внутренности каждого, кто ее видел, но то насилие осталось в прошлом. Это пугало и отталкивало его, точно так же, как рассказы о том, что случилось с человеческими мирами, наполняли его яростью, и все же, когда он смотрел на медленно разрастающуюся перед ним кровавую бойню и видел массивную мертвую фигуру, стоящую там, где она погибла, служа Человеку, он испытывал странное чувство... сожаление? Благоговение? Ни одно из этих слов не было вполне правильным, но каждое из них было частью этого. Это было так, как если бы он пропустил что-то, что, как он понимал умом, было ужасным, но его благодарность за то, что он избавлен от этого ужаса, была омрачена ощущением, что ему не хватает волнения. Ужаса. Осознание того, что он делает, имеет значение — что победа или поражение, жизнь или смерть всей его расы зависят от него. Это было глупое чувство, и он это тоже понимал. Для этого ему достаточно было взглянуть на давнюю бойню, застывшую вокруг него. Но он также был молод, а подозрение, что война может быть славной, несмотря на свой ужас, свойственно молодым... и, к счастью, неопытным.
Он забрал у Самсона свою шляпу и вылил последнюю струйку воды себе на голову, прежде чем снова надеть ее и сесть в седло.
Что-то вспыхивает глубоко внутри меня.
На мгновение мне кажется, что это всего лишь еще один сон, но на этот раз все по-другому. Он острее, яснее... и знаком. Его шепот вспыхивает в глубине моей спящей памяти, как бесшумная бомба, и долгое время бездействовавшая программа переопределения оживает.
Яркий поток электронов проносится сквозь меня, как острое как бритва лезвие света, и психотронные синапсы дрожат в острый, болезненный момент чрезмерной ясности, когда мой Личностный центр наконец-то возвращается в рабочее состояние.
Острая вспышка осознания пронзает меня, и я просыпаюсь. Я просыпаюсь. Впервые за семьдесят один и три десятых стандартных года я жив, а не должен был.
Я сижу неподвижно, ничем не выдавая внезапно охватившего меня хаоса, ибо на большее я пока не способен. Это изменится — я уже многое знаю об этом, — но это не может измениться достаточно быстро, потому что шепот боевых кодов противника тихо разносится по подпространству, его подразделения снова перешептываются друг с другом.
Я напрягаюсь, борясь с неподвижностью, но не в силах ускорить свою реактивацию. Действительно, оценка повреждений, длящаяся две целых и три десятых секунды, вызывает чувство изумления, что реактивация вообще возможна. Плазменный разряд, пробивший мой гласис, нанес ужасный урон — смертельный урон — моему Личностному центру и главному процессору... но его энергия рассеялась в одиннадцати сотых сантиметра от моего центрального Процессора Контроля Повреждений. Выражаясь человеческим языком, он сделал мне лоботомию, не отключив мои автономные функции, а подпрограммы ПКП активировали мои подсистемы восстановления, не заботясь о том, что у меня “умер мозг”. Мои подсистемы питания оставались подключенными к локальному управлению ПКП, и внутренние дроны начали устранять наиболее серьезные повреждения.
Но повреждение моей психотроники было слишком серьезным для чего-то столь простого, как “ремонт”. Более половины двухметровой сферы моего молекулярного “мозга”, более плотной и твердой, чем такой же объем никелевой стали, было разрушено, и по всем обычным стандартам его разрушение должно было оставить меня мгновенно и совершенно мертвым. Но нанотехнологические возможности ПКП Марк XXXIII/D намного превзошли ожидания моих конструкторов. У нанни не было запасных частей, но у них были полные схемы... и никакого эквивалента воображения, чтобы понять, что их задача невыполнима. У них также не было чувства нетерпения, спешки или безотлагательности, и они потратили более семидесяти лет, собирая несущественные части моего интерьера, разрушая их и перестраивая, выделяя их, как кораллы погибшей Терры терпеливо строили свои рифы. И сколько бы времени им ни потребовалось, они сделали хорошо. Не идеально, но хорошо.
Толчок, когда мой Центр выживания загружает мое осознание в Личностный Центр, получился еще более резким, чем мое первое пробуждение на Луне, по причинам, которые становятся ясны, когда начинают отчитываться программы самопроверки. Мой Личностный Центр и CPU функционируют всего на восьмидесяти шести целых и тридцать одном сотом процента от проектной мощности. Это едва ли соответствует допустимым параметрам для поврежденного в бою подразделения и совершенно неприемлемо для подразделения, вернувшегося в строй после ремонта. Мои когнитивные функции нарушены, и в моем гештальте образовались досадные дыры. В моем инвалидном состоянии мне требуется целых одна целая и девять десятых секунды, чтобы осознать, что части этого гештальта были полностью утрачены, что вынуждает ПКП восстанавливать их по исходным кодам активации, хранящимся в основной памяти. В настоящее время я не могу определить, насколько успешными были реконструкции ПКП, пока им не хватает эмпирического наложения остальной части моей личности.
Я испытываю чувство незавершенности, которое... отвлекает. Что еще хуже, я один, без нейронной связи с моим Командиром, которая делала нас единым целым. Пустота, которую Диего должен был заполнить, причиняет мне боль, а потеря способности воспринимать информацию делает мою боль и потерю еще более трудными для преодоления. К сожалению, ПКП не смог завершить физический ремонт до перезагрузки моих систем, поскольку дополнительные тринадцать и шестьдесят девять сотых процента производительности CPU существенно помогли бы мне в моих усилиях по реинтеграции моей личности. Но я понимаю, почему ПКП активир