– Главное – они законы знают, – сказал он, – а мы даже в тех, что на нашей стороне, – ни бум-бум. А когда на них с графином – им только на руку. Прав Зарубин: это не Афган. Вспомни, ты хоть раз с генералом разговаривал? Нет? А тут попер сразу к генералу, гражданскому, правда, и графином его. Я тоже без тебя повоевал. Чуть дружка не подстрелил. Сорвался, нервы ни к черту. Он мне про законы хорошо все объяснил.
Глава 17
Утром начался ветер, затем пошел холодный, вперемешку со снегом, дождь. Они лежали в отдельной, приспособленной под мастерскую, комнате брата. Сергей на диване, Николай на раскладушке.
Дождь тыкался в окно, шершавым языком лизал стекла, мокла на балконе бельевая веревка, раскачивались полысевшие макушки тополей. Они с Николаем остались в квартире одни, Ритка ушла на работу, брат уехал на техучебу.
Петр положил на стул одежду: свитер, шарф, ветровку, туфли. Сергей встал, примерил брюки, они были одного роста, брат, правда, полнее. Между поясом и животом можно было свободно пропихать два кулака. Но брат, точно предвидев это, оставил ремень.
Сергей сходил в ванную, отыскал бритвенное лезвие, нитку с иголкой и принялся за работу – дело знакомое, привык в армии подгонять форму.
– Давай, давай, – приоткрыв глаза, подбадривал его Николай. – Глядишь, возьмут на курсы кройки и шитья. От скуки на все руки.
Брат ждал в аэропорту на остановке, укрывшись от дождя за газетным киоском.
– Туфли надо было почистить, – оглядев его с головы до ног, сделал он замечание. – Командир прежде всего обращает внимание на обувь.
– Я почистил – дождь, – начал оправдываться Сергей.
Но Петр, не слушая, протянул газету. Сергей протер туфли, и они пошли к Пухову.
Сергею уже приходилось встречаться с ним, один раз даже поскандалили, но вряд ли командир запомнил его. Тогда грузчикам в очередной раз срезали расценки и многие поувольнялись. Они вышли на работу на весь аэропорт втроем и не успевали. Пошли задержки с вылетами. Пухов приехал разбираться, начал кричать. Сергей не смолчал: они не могут разорваться, а если товарищ Пухов желает, чтобы самолеты улетали вовремя, то пусть не экономит на грузчиках и платит как положено… Пухов завелся, обозвал его сопляком и крохобором.
Петька был прав, когда говорил о ботинках. Пухов глянул на ноги, затем в лицо, и в его далеких глазах мелькнуло что-то похожее на интерес. Сергей подумал: «Соображает, где мог видеть меня». Продолжалось это недолго, какую-то долю секунды, и вот, словно отыскав недостающее звено, глаза у командира погасли, приобрели свое изначальное отсутствующее выражение.
– Может, пока поработает на складе, – проговорил он. – Таков порядок. Испытательный срок.
– Так он перед армией отработал почти год, – напомнил Петр. – К тому же служба в Афганистане разве не испытание? И он после госпиталя, – лицо у брата напряглось, он быстро, точно спрашивая, взглянул на Сергея. Тот пожал плечами, показывая, что ему все равно.
– Ну, хорошо, на складе так на складе, – легко сдался Петр. – Только чтоб дальше, как договорились.
Не сразу ответил Пухов, скользнув еще раз взглядом по Сергею.
– А может, ему лучше месяц-другой все же отдохнуть, – неожиданно предложил он. – Не на курорте был. На складе вкалывать надо, там не будут спрашивать, после госпиталя ты или после курорта. Подорвет здоровье – его потом не вернешь.
Лицо у Петра заметно омрачилось. И Сергею стало жаль брата. Да, задал он задачку всем, свалился на голову. Впервые Сергей понял, что своим возвращением причиняет одни неудобства. Ему нужна работа, нужен дом. За то, что воевал, он получит льготную книжку, но за нее-то как раз его возненавидят. Попробуй он у Пухова требовать квартиру! Поддаваясь минутной слабости, он подумал: может, не надо было оставаться в живых? Зачем? Неужели прав Николай, у них было лишь одно внеочередное право – умирать. А он-то, собираясь к Пухову, хотел просить еще за Русяева.
– Можно, я немного подумаю? – сказал Сергей.
– Хорошо, – облегченно вздохнул Пухов. – Надумаешь, заходи. С нового года курсы, пройдешь врачей – возьмем.
– Петя, давай договоримся так. Ты не хлопочи, я постараюсь свои проблемы решить сам. И мне лучше, и у тебя голова болеть не будет. Не беспокойся, все устроится, – сказал Сергей, когда они вышли от Пухова. И добавил: – Домой не жди, будем ночевать на Релке.
Ему стало легче: Пухов, сам того не понимая, освободил Петьку платить за него какую-нибудь дань, а его, Сергея, – тяготы осознавать, что попал на борт по блату.
Глава 18
С Анной они столкнулись лицом к лицу на Барабе. Сергей выскочил из автобуса прямо на нее. Нет, не так он представлял себе эту встречу – не на ходу и не в толчее под моросящим дождем, у мокрого забрызганного грязью автобуса. Толкаясь, лезли в дверь люди, он стоял, ловил ее взгляд, но она смотрела мимо.
– Здравствуй, Аня, – наконец тихо сказал он.
Она недоуменно посмотрела на него, затем на открытые двери автобуса, на стоявшего рядом Николая. Сергею показалось, она сейчас обойдет его и уедет. Он испугался. Неужели они разойдутся?
– Боже мой, Сергей! – Аня закрыла глаза руками. – Как ты попал сюда? Откуда?
– Как откуда? – через силу улыбнулся Сергей. – Из автобуса. Я контролером работаю, – пошутил он. – Проверяю этот маршрут. А это мой друг Николай.
– Русяев, – представился Николай. – Певец, поэт и композитор. У вас здесь на Барабе на гастролях. А это мой лучший друг Сергей Рябцов. Хочу сказать, он тоже кое-что может.
– Очень приятно, – засмеялась Аня.
Они отошли в сторону от дороги к старому, исписанному всякой всячиной, забору.
– Ну, рассказывай, где ты и как? – улыбнувшись забытой улыбкой, проговорила Аня и глянула на часы.
– Торопишься? – забеспокоился Сергей.
– Какое это имеет значение. Это я по привычке. У нас в три часа лекции.
– Если не возражаешь, мы проводим. И на лекции посидим. Верно, Коля?
– «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью», – дурашливо пропел Колька. – До вечернего концерта время есть. Мы к вашим услугам.
– Мне не надо делать одолжения, – ответила Аня. – Не люблю. Но вам, – она сделала паузу, – вам в виде исключения, разрешаю.
И они поехали обратно в город, в мединститут.
За Барабой Сергей, кивнув головой за окно, показал тот самый мостик, под которым кошевочники разделывались со своими жертвами.
В мединституте Аня попросила подождать их в коридоре, а сама ушла сдавать курсовую. И тут Сергей услышал рядом, из-за двери актового зала, песню. Они приоткрыли дверь и тихонько вошли в зал.
Со сцены женским голосом пел патлатый парень, весь в черном, тянул заунывно, как мулла призывает к вечерней молитве. Немного погодя они поняли: шел городской конкурс авторской песни. Были, правда, и вокально-инструментальные ансамбли. Но то ли на них действовала погода, то ли студенты порастратили силы на лекциях – конкурс шел вяло, на какой-то одной тоскливой ноте. Неожиданностью для Сергея было встретить здесь Дохлого. Тот ходил по залу, прицеливался объективом, иногда поднимался на сцену, цепкими глазами посматривал в зал. Казалось, все собрались здесь ради него. Заметив Сергея, он махнул рукой, подбежал.
– Тебя-то мне и нужно, – сказал он, торопливо сунув руку. – Нина Ивановна – историчка – тебя в школу приглашает. Просит перед девятиклашками выступить. Обрадовалась, все расспрашивала. А я для «Молодежки» материал отснял. Сейчас съезжу в лабораторию, проявлюсь и – к Женьке.
– Ты про него говорил? – проводив Дохлого взглядом, спросил Русяев.
– Про него, – сознался Сергей. – Когда-то он был нашим с Релки. Вместе росли.
После конкурса должна быть дискотека, и все терпеливо ждали. Дело шло к концу.
– Чего они все ноют? – бросив взгляд на сцену, нетерпеливо прошептал Колька. – Чего им не хватает? Ноют и злятся, а на кого – непонятно.
Уже в конце ведущий спросил, есть ли среди зрителей желающие выступить. Желающих не находилось. И тут Сергей увидел, как Колька отделился от стены и, упрямо согнув голову, двинулся к сцене – точно в атаку пошел.
– Можно мне? – громко спросил он. – Я, правда, не в форме, но ничего, попробую, если, конечно, не возражаете.
Ему протянули гитару, он тронул струны, попробовал настрой. Затем глянул в зал, отыскал Сергея, подмигнул.
– Бой гремел в окрестностях Кабула! – начал он. – На костре дымился крепкий чай…
Но уже после первых резких, как команда строиться, аккордов смолк.
Вспомним, товарищ, мы Афганистан,
Запах пожарищ, крики мусульман,
Как грохотал мой грозный эскаэс.
Вспомним, товарищ, вспомним, наконец!
Песню эту пели они с Колькой в госпитале и имели успех. Даже стали среди врачей и раненых популярными людьми. Песня эта была переделана в Афганистане, и первым ее исполнителем был Евгений Кирсанов.
Кольке хлопали, как никому, даже, пожалуй, громче, чем на концертах в госпитале. Просили еще. Он спел еще одну афганскую.
Требовали еще и еще. И тут в зал вошла Аня. Она махнула Сергею рукой, но, увидев на сцене Николая, удивленно замерла у двери.
– А теперь, если не возражаете, я спою песню моего тезки поэта Николая Тряпкина, – вдруг объявил Русяев. – Песня о зимнем очаге. Посвящаю ее моему другу Сергею Рябцову и его любимой девушке Ане.
Едва Колька упомянул их имена, Аня вздрогнула и, наливаясь краской, беспомощно оглянулась. Сергею показалось, что она сейчас выскочит из зала. Не вышла, осталась, видно, побоялась привлечь к себе внимание.
Раздуй лежанку, раздуй лежанку,
стели постель,
На старой крыше, срывая дранку,
дурит метель.
В лесную темень
Уносит ветер
Собачий вой.
А нам так славно
При ясном свете,
Ведь мы с тобой.
Колька был в ударе, и зал принял, признал его власть, полюбил. Права была мать, когда говорила: делая добро, богатым не станешь, но только оно способно пробудить душу, сделать ее лучше и отзывчивее.