– Ты иди, располагайся, – сказал Сергей. – А я пойду проверю. Снег попадет, шуму потом не оберешься.
Сергей сказал первое, что пришло в голову, ему хотелось побыть одному. Он обошел участок, проверил емкость – все было в порядке, да он и сам знал, что будет именно так, в артели все делали на совесть.
В распадок смотрели близкие холодные звезды, и ему показалось, что они понимают, что у него на душе, и тайно сочувствуют.
«Господи, ну скажи, в чем я провинился перед тобой? – хотелось спросить ему. – Ведь я ни в чем не виноват. Если ты сотворил всех равными, то почему одним даешь все, а у других отнимаешь последнее?»
Тихо поскрипывал под ногами снег, молча смотрели на него звезды. Не он первый и не он последний обращался к ним с подобными вопросами. И вдруг ему показалось, что распадок чем-то напоминает ему огромную лодку, которая плывет в одном только ей ведомом направлении.
Луговой мотылек
Они летели вдоль железной дороги, оставляя под собою крохотные станции, которые и существуют, наверное, лишь для того, чтоб прогоны не были долгими. Где-то горела тайга, и командир самолета Санька Храмцов старался не упустить из виду ровную, вытянутую в струну, лесенку железной дороги, выползавшую из белесого, сливающегося с землей дыма; временами представлялось, что они карабкаются по ней куда-то в бездонную пустоту. Вскоре показалась еще одна станция. Они проскочили бы ее, но в последний момент слева за темным мыском тускло блеснул узкий, напоминающий подкову пруд. Санька почувствовал, как внутри что-то дрогнуло: в том месте, где вода упиралась в поросшую травой дамбу, торчал знакомый остов старой мельницы. Он еще раз для верности обежал глазами пруд, отыскал тонкую нитку проселочной дороги, которая, скатившись с дамбы и прошмыгнув через угольное ушко железнодорожного переезда, делала петлю возле маленького, выкрашенного в желтый казенный цвет деревянного вокзальчика. Все сошлось – это была Елань. И еще не зная, зачем это делает, лишь подчиняясь какому-то порыву, он начал снижать самолет, уставив капот чуть левее вокзала, туда, где, высунув из крыши длинную трубу, как пароход, плыл навстречу дом деда. Нет, он не собирался садиться. От станции до Старой Елани, куда они летели на авиахимработы, было еще около десяти километров. На железную дорогу они вышли из-за дыма, боясь потерять ориентировку. Храмцов знал: дорога выведет на станцию Елань, а оттуда до Старой Елани он мог добраться с закрытыми глазами.
Над самыми крышами Храмцов ввел самолет в левый вираж, и станция, точно поставленная на гончарный круг, закрутилась вокруг дедовского дома. Вытянув длинную шею по дуге, понесся колодезный журавль, а следом, захлестывая всю усадьбу тонкой удавкой забора, выпучив пустые решетчатые глаза, бежал старенький, покосившийся набок, маленький домик, в который после женитьбы, отделившись от деда, перебрались отец с матерью. В нем появился Санька и прожил целых десять лет. А потом они переехали в город.
– А ну, подержи! – не в силах унять сердце, попросил Санька второго пилота Карасева. – Родня здесь живет – дед Михаил Осипович.
Он прилип к холодному стеклу кабины, рассматривая с разных точек двор, по которому когда-то ползал без штанов, отыскивая до боли знакомые предметы: чурку, на которой колол дрова, она стояла на прежнем месте – около собачьей будки; скамейку, на которой просиживал дотемна. И Санька жалел, что во дворе никого нет, ему хотелось, чтоб его обязательно увидели с земли. Он знал – тогда радость его будет полной.
На третьем или четвертом круге понял: кружат напрасно.
«Нет дома, а то наверняка вышел бы, от одного любопытства выскочил», – думал Храмцов, хорошо зная своего деда. Раньше, бывало, не то, что самолет, мотоцикл затарахтит на дороге, Михаил Осипович уже на крыльце, смотрит, кто это подъехал к дому.
– Командир, пора сматываться, – донесся до него встревоженный голос Карасева. – Посмотри, всю деревню на ноги подняли.
Пытаясь спрятаться от свалившегося с неба гула, летели вдоль заборов гуси, веером, будто подброшенные взрывом, рассыпались куры, казалось, самолет вспарывает серую, похожую на перину улицу. Возле магазина, задрав головы, смотрели вверх люди, пытаясь разгадать, для чего прилетел на станцию самолет.
Храмцов вывел самолет из крена и направил его вдоль домов к вокзалу.
Через несколько секунд сквозь прозрачный диск вращающегося винта увидел дом Кати Толмачевой – все те же белые резные ставни и все так же рассеченный с угла на угол бельевой веревкой двор.
Сколько раз, когда учился в училище, во сне он прилетал сюда, приезжал на поезде – не счесть. И что он в нем находил? Дом как дом, не хуже других, но и не лучше. Но, честно сказать, его вспоминал даже чаще, чем дом деда. И все из-за нее, Кати.
Подрагивающий капот накрыл дом Толмачевых, и самолет, как пробка, выскочил за станцию, уставившись капотом в серое задымленное небо. Храмцов отыскал желтую отсыпанную гравием дорогу, довернул на нее и взял курс на староеланский аэродром.
Семь лет не был Санька в Старой Елани, и неизвестно, когда бы приехал, но жизнь тем и хороша, что порой дает неожиданный крен, и то, что казалось немыслимым и далеким, становится вдруг рядом.
Утром приехала машина командира летного отряда Митасова, остановилась под окнами и громко просигналила. По дороге в аэропорт Санька пытался угадать, зачем в такую рань потребовался начальству.
В последнее время он был не у дел. В середине июня в Балахне Храмцов сбил быка, ему из пилотского свидетельства вырезали талон нарушения номер один и отстранили от полетов.
– Вот что, Храмцов, полетишь в Староеланский район, – сказал Митасов, едва Санька вошел в кабинет. – Не послал бы за тобой, да обстановка, будь она неладная, заставляет. Гусеница навалилась. Говорят, из-за нее даже поезда останавливаются.
«Так вон в чем дело, – подумал Храмцов. – Приспичило».
Он уже слышал: на полях области появился луговой мотылек, но не придал этому значения. Мало ли что может появиться.
В последние дни его волновало другое: вот-вот из Москвы должна прилететь Кира, с которой он не виделся больше года. Этим летом она заканчивала Щукинское училище, и предстояло решить, что же делать дальше – жить в Иркутске или перебираться в Москву. Кира настойчиво перетягивала в Москву, в противном случае грозила разводом, хотя они и так жили как разведенные. Но жить так и дальше не имело смысла, надо было на что-то решаться. Он знал, перевестись в Москву непросто. Во-первых, нужно согласие на перевод, во-вторых, и, может быть, в главных, где жить. Одно цеплялось за другое. Кира предлагала купить в Москве кооперативную квартиру. А где взять деньги? Пять тысяч – не пять рублей. А тут еще, словно путы на ногах, выговор и отрезанный талон. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. В предложении Митасова просматривалась возможность одним махом решить все проблемы. Обрадовало, что лететь предстояло не куда-нибудь, а на родину – в Старую Елань. Там, неподалеку от станции, до сих пор живет дед. Вот у кого можно занять денег на квартиру!
Митасов встал из-за стола, одернул пиджак, подошел к стене, на которой висела карта области, хозяйским взглядом оглядел ее и пригладил густую шевелюру.
– План у нас горит, – размышляя о чем-то своем, сказал он. – Думали, завалим, а тут сама природа на помощь пришла. Тысяч тридцать на мотыльке сделаем, остальное на лесе. Мне директор Шаманского лесхоза звонил, просил самолет – кустарник уничтожать. Падалкин весной у него дуст разбрасывал, травил энцефалитного клеща. Обработал шесть тысяч. Хвалил директора, говорит, деловой мужик. Закончишь с мотыльком, перелетишь в Шаманку. Я думаю, еще тысяч пять на лесе сделаешь. – Митасов вопросительно глянул на Саньку. – Глядишь, выполним план отряда.
– Я думаю, не только отряда, надо брать выше – всего управления, – улыбнувшись, подыграл Санька. – За счет нас выезжают.
– Да, да, правильно, – охотно подхватил Митасов. – Большое из малого складывается. Курочка, как говорят, по зернышку клюет. Главное, не сидеть на месте. Мы сами должны искать работу, а не ждать, когда нас позовут. Понятно, какая задача стоит перед тобой? Получай необходимую документацию и вылетай.
– Не полечу, – помедлив немного, сказал Храмцов. – У меня строгий выговор и в пилотском нет талона. Не имею права.
– Знаю, – прервал его Митасов. – Сам виноват. Тебя бы для профилактики еще на земле подержать, чтоб в следующий раз не устраивал цирк, а уж потом самолет давать.
– Так и я о том же, – прищурившись, сказал Санька. – Случись что, вас же и накажут. Еще я совсем забыл сказать, завтра жена из Москвы приезжает. Надо встретить, год не виделись.
– А ты не нарушай, – подумав, сказал Митасов. – Выполним план, снимем выговор, а там глядишь, и талон восстановишь. А жена? На то она и жена, чтоб ждать. Знала, за кого выходила.
«И на том спасибо», – подумал Санька, разглядывая Митасова. Храмцов еще ни разу не встречал жену сам, его обычно не было в городе: то пошлют в командировку, то еще куда. Обычно встречали Киру ее родители и везли к себе домой. И как бы ни оправдывался он потом, все равно чувствовал холодный Кирин взгляд. При чем тут работа, вот, например, ее папа всегда встречал маму с цветами. Кира забывала сказать, что ее отец работал бухгалтером, не слезал всю жизнь с одного стула. Митасов смотрел на эти вещи просто – не заложено в плане работ встречать и провожать жен, и баста. Поговаривали, осенью, если все будет хорошо, он должен уйти в управление. Балахнинским быком Храмцов навредил не только себе, но и командиру. Митасов провел показательный разговор, на котором нудно и долго говорил, что этот позорный случай свел на нет работу коллектива, что Храмцов утерял чувство ответственности. В конце концов Саньке это надоело и на очередной вопрос, как же такое могло произойти, он заявил, что он тут ни при чем, это рассвирепевший бык решил сбить самолет.
– Так вы же говорили, что летали над стадом на высоте десяти метров, – не поняв шутки, заметил Митасов. – Как же могло такое случиться?