– Почту привезли? – пряча улыбку, спросил Торгашов, хотя знал – не привезли, спросил, чтобы избавить себя и ее от неловкой паузы; позже многое забудется, но эта первая минута запомнится надолго.
– Чего-то не везут, – жалобным голоском пропищала она и глянула в темные окна. – Я уже несколько раз звонила.
– Пора бы, – смущенно откашлялся он и поглядел на часы. – Через тридцать минут вылет. Как тебя зовут?
– Орешкина, – приподнявшись на носки, быстро ответила бортпроводница и, видимо, посчитав, что этого мало, солидно добавила: – Анна Николаевна.
– Ну вот что, Анна Николаевна, – изо всех сил пытаясь задавить в себе смех, нарочито деловым голосом проговорил Торгашов, – привезут пассажиров, сразу больше трех в самолет не впускай. Самолет может сесть на хвост. И вообще ты с ними построже.
– Будет исполнено, товарищ командир, – притопнув туфельками, по-военному отчеканила бортпроводница. – Я все знаю, меня Александр Никитич предупредил.
– Вот и хорошо, – не сразу сообразив, что вот так, по полной форме, зовут его бортмеханика, ответил Торгашов и боком, стараясь не задеть Орешкину, прошел в пилотскую кабину.
У Александра Никитича Грабка было плохое настроение. Что-то бурча себе под нос, он с ожесточением тер запасным чехлом отпотевшие стекла, полные щеки тряслись от злости.
– Смотри не выскочи наружу, – сказал Торгашов и поставил чемоданчик под сиденье радиста.
Грабок прекратил работу. Скомкав чехол, он сунул его в карман. Почти сложившись пополам, уселся на кресло второго пилота, что-то поискал на лице командира, тяжело вздохнул и убитым голосом спросил:
– Видел?
Не дождавшись ответа, швыркнул носом и голосом обманутого в лучших чувствах собственника воскликнул:
– Что там, в отделе кадров, слепые сидят? Кого только берут! Да ею только пассажиров пугать. Чудо в перьях!
Со своей стороны, и Торгашову было небезразлично, какая бортпроводница летит с ними. Рейс дальний, северный, с эстафетой. Посадки в промежуточных аэропортах, выгрузить и загрузить почту, посадить пассажиров, – словом, работы хватает. На такие рейсы не стюардесса нужна – огонь. Тогда все идет своим чередом, экипажу меньше забот, да и пассажиры знают свое место, во время полета ведут себя нормально; не курят, не пьют втихаря водку, все довольны, после рейса в журнале замечаний одни благодарности. И совсем плохо, когда попадется зануда, тогда полет в наказание, начнет дергать пассажиров: то нельзя, другое нельзя; не работа – одни жалобы.
Но Грабок страдал совсем по другому поводу. Был он еще не женат и на каждую бортпроводницу смотрел как на потенциальную невесту. Чуть увидит новенькую, тотчас же на голове из-под аэрофлотской фуражки высовывается петушиный гребень. Она еще в самолет не вошла, а Грабок уже начинает отряхиваться, охорашиваться, не успеешь глазом моргнуть, он вокруг нее кругами. У каждого человека в этом деле своя метода. Не в силах выдержать конкуренцию бойкого на язык второго пилота Димы Огурцова, Грабок предпочитает действовать в одиночку. Во время полета выйдет в салон, вроде бы осмотреть двигатели. Пассажиры обычно спят, в эти часы для бортпроводницы работы немного. На больших самолетах, там хоть воду разносят или кормят курицей, на северных же рейсах от взлета до посадки – пауза, хошь читай, хошь носки вяжи. Вот тут-то Грабок и предлагал свою культурную программу, которая, как правило, особым разнообразием не отличалась, но действовала безотказно и при хорошем раскладе могла завести ой как далеко. Он пристраивался к скучающей девушке, доставал из кармана кроссворд и просил оказать помощь. Все безобидно, пристойно. Польщенная бортпроводница начинала напрягать свою память – один ум хорошо, а два лучше. Как бы невзначай Грабок поведывал ей о своем одиноком положении. Тут уж сам бог велел проявить сочувствие или помощь, все зависело от ситуации, тем более шанс помочь есть почти у каждой. И если дело двигалось дальше кроссворда, появлялась перспектива, то бортмеханик преображался буквально на глазах. После посадки эта под два метра ростом, шестипудовая махина кузнечиком прыгала вокруг самолета, ставила колодки, заглушки. Экипажу ничего объяснять не надо, понимали – дело на мази. Огурцов, если девушка в его вкусе, нет бы помочь товарищу, совал палки в колеса, не делал это не корысти ради, а из спортивного интереса. Но Грабок, как бы подтверждая серьезность своих намерений, заявлял:
– Все, Дима, женюсь. Хватит одному болтаться.
– После рейса или прямо сейчас? – беззлобно подначивал второй пилот. – Ты давай побыстрее, не то уведу.
– Какой ты скорый, – пряча глаза, оттопыривал толстую губу Грабок. – Я ей назначил испытательный срок. Как же без него?
Конечно, каждому небезразлично, какая у него будет жена, но послушаешь Александра Никитича и невольно почешешь затылок: бывают ли вообще на свете такие невесты. И чтоб стройна была, и умна, и хозяйка, и работница, ну а голос – как у Аллы Пугачевой. Но поскольку Грабок считал танцы и прочие мероприятия, где можно познакомиться с девушкой, пустой тратой времени и дискотеку путал с комплектовкой, а все свободное время убивал на рыбалке, то предварительный отбор доверял отделу кадров. «Там тоже не дураки сидят, – рассуждал он. – Как-никак бортпроводница– лучшая реклама фирмы, а вашу фирму во всем мире знают». Но, доверяя, проверял. Торгашову иногда казалось, что даже свой самолет перед вылетом Грабок не осматривал с такой дотошностью, с какой новеньких бортпроводниц. Был, конечно, в том свой резон, в крайнем случае, неисправный самолет можно заменить или оставить на стоянке. Допустимо это и в личной жизни, но бортмеханик придерживался правила: семь раз отмерь, один раз отрежь. На какие только хитрости ни пускался он, чтоб узнать все достоинства и недостатки предполагаемой жены. Как-то однажды сидели они в Ленске, в штурманской, ждали погоду. И бортпроводница с ними сидела. Глянул Грабок на огромную, во всю стену, карту Советского Союза, прищурил глаз и хозяйским голосом вдруг спрашивает:
– Ну а как, милая, у тебя с географией? А то летала тут одна, вся из себя, а Тихий океан от Ледовитого отличить не могла.
– Сочиняете, – улыбнулась бортпроводница. – Это каждый четвероклассник знает.
– А мы это сейчас проверим, – деловым голосом сказал Грабок. Он покрутил по сторонам головой, достал длинную, похожую на шпагу отвертку и протянул девушке. – А ну, покажи-ка нам, где находится город Мирный?
Поискав глазами, бортпроводница показала.
– А остров Диксон?
Поднявшись на цыпочки, бортпроводница нашла Диксон.
– Ну а Землю Франца-Иосифа наверняка забыла?
Вытянувшись в струнку, бортпроводница пыталась дотянуться до северного архипелага. Грабок – весь внимание, ему только этого и надо: вся фигурка девушки как на ладони. На этом экзамен закончился.
Привезли почту, и следом подъехал автобус с пассажирами. Грабок спустился на землю: не дай бог, начнут подъезжать без колодок, повредят самолет. Грузчики стали загружать передний багажник. Надсадисто хлопали на пол увесистые газетные пачки; сбиваясь со счета, Орешкина что-то кричала парням, просила подождать. Грузчики ругались. Огурцов, чтоб вылететь по расписанию, послал Орешкину сажать пассажиров, а сам стал принимать почту.
С чемоданами, сумками, рюкзаками, авоськами пассажиры гуськом друг за другом полезли на трап. Торгашов принялся осматривать приборы, краем уха прислушиваясь к тому, что происходит в пассажирской кабине. Под тяжестью первых же ступивших на борт пассажиров самолет дрогнул и с каким-то тяжелым выдохом начал медленно оседать на хвост, но не остановился, как обычно происходило в таких случаях, а взбрыкнул, задрал нос в посеревшее небо, и Торгашов почувствовал – еще немного, и может произойти непоправимое. Он соскочил с пилотского кресла, открыл дверь. По проходу, тяжело топая коваными сапогами, плечом к плечу шли мужики. Они оттеснили Орешкину в угол, забросали ее своей поклажей, и она, размахивая руками, прыгала от одного чемодана к другому.
– Ну, куда же вы, куда, – тонко вскрикивала она, – больше трех нельзя, упадем!
– Во дает! – пробасил кто-то из пассажиров. – Еще в воздух не поднялась, а уже падать собралась.
Подчиняясь какому-то стадному инстинкту, перла в самолет человеческая масса, и Торгашов ничем не мог помочь Орешкиной, находясь в другом конце самолета. Он боялся сдвинуться с места, сделаешь шаг – и самолет, лишившись противовеса, сойдет с мертвой точки и упадет на хвост.
– Прекратить посадку! – с тоской поглядывая на балансирующую около входной двери ступеньку от трапа, на которой столпились, ожидая своей очереди, пассажиры, закричал он. – Не пускай ты их, упадем!
Услышав голос командира, Орешкина прыгнула через чемоданы и попыталась грудью закрыть входную дверь. Да не тут-то было. Через секунду, оттолкнув ее головой, в самолет залез мордастый парень и, не обращая внимания на писк бортпроводницы, зашагал по проходу, отыскивая место поудобнее. Орешкина, поняв, что так удержать невозможно, каким-то немыслимым кошачьим движением развернулась на месте и, упершись в дверь руками, стала спиной выталкивать напирающих пассажиров. Но остановить измученных тесным аэровокзалом, туманными обещаниями, беспрестанными задержками бесправных северных пассажиров, у которых при виде самолета, похоже, замкнуло в голове, оставив одну-единственную мысль – занять место, было невозможно. Какая-то бабка, обнаружив перед собой возникшее препятствие, встала на колени, словно штору, откинула в сторону юбку Орешкиной, толкнула в самолет длинный чемодан и сунула следом голову. Оглушенная командирским голосом и, уже не понимая, что делает, Орешкина прижала бабкину голову ногой. Старушка дернулась раз-другой и сдавленным голосом зашипела:
– Да отпусти ты, холера. Слышишь, отпусти. Ох, господи, да за что наказание такое!
– Отпусти бабку! – заорал Торгашов. – Ты что делаешь?
Орешкина вздрогнула, мельком глянула в сторону командира, оттолкнув кого-то от двери, освободила себе место на трапе. Старушка, не поднимаясь, на четвереньках вползла в самолет и, перекрестившись, бочком шмыгнула на свободное кресло. Наученные горьким опытом, пассажиры волновались не напрасно. Как всегда, дежурная привела их сверх нормы, пыталась уговорить взять лишних, но выбрала для этого неподходящий момент: еще свежи были впечатления от безобразной посадки в самолет, и Торгашов отказал.