Прогулка под дождем не прошла для меня бесследно, неожиданно для себя я заболел. Вечером меня начало знобить, я померил температуру и вытянул губы: больше тридцати восьми. Горячий чай, лимон не помогали; они были для меня, что для мертвого припарки. На другой день я все же вышел на улицу, доковылял до аптеки, спросил у провизора, что нужно принимать при простуде.
– Тут не принимать, тут надо врача вызывать, – с сочувствием в голосе сказала аптекарша. Дальше потянулись дни, которые можно было спокойно вычеркнуть из жизни. Слабость, тошнота, иногда мне казалось, что за мной вот-вот войдет Харон и посадит к себе в лодку. Я просыпался в холодном поту, менял одежду и вновь проваливался в небытие. На меня наваливались странные видения, откуда-то из темного угла наплывала театральная сцена, на ней в позе триумфатора стоял Минотавр, он держал в руках только что врученное ему «Золотое руно». Прямо перед сценой уже были накрыты столы с сибирскими яствами: копченым омулем, сигами, солеными груздями и рыжиками, отдельно в салатницах горкой была насыпана спелая брусника. А по залу метались грифоны и гарпии, они ждали звонка для своего выхода на арену, удерживая в закутке приведенную для ритуала молодежную публику.
Днем я пытался передвигаться по квартире, но обессиленный садился на кровать. Сходить в аптеку не было возможности, все дни лил дождь. Я совал себе под мышку градусник, смотрел на осеннее небо, обжигаясь, пил горячий чай и думал, что жизнь совсем не вовремя преподнесла мне еще один неприятный сюрприз, я надолго застрял в своем-чужом городе, которому было глубоко наплевать на мои переживания и болезни.
В один из тяжелых для меня дней неожиданно подал признаки жизни телефон. Звонила Валя. Она сообщила, что в городском музее намечается выставка, посвященная святителю Иннокентию, и что на ней будет владыка.
– Рукопись я передала, но не знаю, прочитал он ее или нет, – добавила она. – С кем из наших общался?
Вялым голосом я сообщил, что лежу и каждый день в основном общаюсь с гарпиями.
– С кем, с кем? – не поняв, переспросила Валя.
– Стерегу от духов золотое руно, – вяло пошутил я.
– Ты что, один? – спросила Валя.
Вопрос застал меня врасплох. Вокруг было много людей, целый город. Но тех, к кому я мог обратиться, которые раньше то и дело звонили мне, их как будто вымели. Остатки того, что мною было здесь накоплено, переехало прорастать на камнях в Москву.
Мне пришлось сообщить Вале, что я заболел и что третий день не выхожу из дома. Валя помолчала, затем спросила адрес. Я поинтересовался: зачем? И тут же услышал, что она сейчас пришлет ко мне домой санитарную авиацию.
Санитарной авиацией оказалась сама Валя. Она принесла какие-то, по ее словам, целебные снадобья, таблетки, быстро навела порядок на кухне, заварила чай. Было видно, что это доставляет ей удовольствие, все она делала быстро и в охотку, подошла, приложила прохладную ладошку к моему лбу. Я тут же потянулся к ней губами.
– Тебе сейчас нужно только горькое, – улыбнувшись, сказала Валя.
– Уж чего-чего, а этого мне хватает, – отшутился я. – И, если говорить честно, я уже начал выздоравливать.
– Прямо сразу?
– С твоим приходом.
– Кашель есть?
– И кашляю, и чихаю, – признался я. – От своей пьесы, от театра, от той пыли, что накопилась в моей квартире и душе.
– Да, надо бы пройтись тряпкой, – сказала Валя. – Кстати, чтобы поднять настроение расскажу о недавнем визите патриарха в наш город, – заговорила Валя. – Особых сюрпризов ему не придумали, но они то и дело появлялись на ходу. Когда я читала твою пьесу, то подумала: директор упустил прекрасную возможность. Так вот мы у себя в приходе почистили, прибрали, навели порядок. Подготовили двух девчушек, чтобы они вручили ему цветы и сказали несколько слов. Но патриарх задержался. Поджидая его святейшество, девочки очень устали. Когда он появился, к нему по сценарию подошла девочка, которая, вручая цветы, должна была прочесть стихи. Но она, все забыв, сделала патриарху замечание.
– Мы вас ждем, ждем, а вы где-то пропали!
Спасла положение вторая девочка. Она, улыбнувшись, добавила:
– И все равно мы рады, что вы приехали!
Патриарх буквально расцвел от этих слов.
– Ну вот, не надо писать пьес, – пошутил я. – Лучше этих девочек не скажешь.
– Скажи, а вот те, кто ушел, кого нет с нами, они за нас переживают? – помолчав немного, спросила Валя.
– Они за нас молятся, – подумав, ответил я.
– Что, и твой святой? Он-то хоть догадывается, что ты здесь хлопочешь, ругаешься, болеешь?
Валин вопрос застал меня врасплох. В последнее время я жил пьесой, и все остальное казалось мелочью. Я не предполагал, какие испытания меня поджидают, но жаловаться, что передо мною в театре не распахивают двери, не хотелось. Значит, еще не пришло время, значит, я еще не все сделал, чтобы рукопись разрывали на части режиссеры.
– Он со мною рядом и дает мне силы, чтобы я преодолел все трудности. Думаю, и он молится за меня. Я это чувствую. Господь посылает нам испытания. Если это благое дело, то надо потрудиться и потерпеть. Главное, не опускать рук.
– Но бывает, бьешься, хлещешься, и все без результата.
– Бывает, все бывает, – подтвердил я.
– А потом вдруг враз все случается, – неожиданно всплеснула руками Валя. – Происходит все вроде бы само собой, и лишь позже догадываешься – помогли. Начинаешь думать, может, не надо было ломиться в открытые ворота и подождать, когда плод сам созреет.
– Где-то я уже это слышал, – рассмеялся я.
– Театр – сложная штука, – помолчав немного, сказала Валя.
– Сложнее некуда!
– В театр ходят все. Хоть раз в жизни, но ходят.
– На рынок тоже ходит много народа.
– Ты не путай пресное с соленым, – засмеялась Валя. – Древние греки говорили, что театр – школа для взрослых. В нем воспитывают чувства. Наш директор – умелый руководитель. Сохранить коллектив, выплачивать вовремя зарплату и держать баланс внутренних взаимоотношений – такое удается не каждому.
– Ты что, пришла защищать своего начальника? – откашлялся я. – Думаю, он в твоей защите не нуждается.
– Это точно, не нуждается. Когда Козыреву в очередной срок не назначили на должность, а новый приезжий губернатор, неожиданно для многих, назначил на это место Стеблева, что тут началось! Истерика. Уже не наш город, Москва была поднята на уши. Вмешался даже Кобзон. И народного режиссера убрали. В новой для себя должности он пробыл всего две недели.
Я решил повернуть разговор в другое русло, мне хотелось узнать, читал ли пьесу владыка. Я предполагал, что у пьесы, конечно же, как и полагается, есть сторонники и противники. Противники иногда даже рядились в сторонников. Делали это, чтобы показать осведомленность и свое независимое суждение обо всем, что происходит в культурной политике нашего города. Хотя я точно знал, пьесу читали всего два человека. Большинству было все равно, поставят или не поставят, пьеса – это же не курица, которую могут подать на стол. Если написал – хорошо, попросили заплатить – ищи гроши. За тебя никто деньги искать не будет. А поставят – садись в зале и наслаждайся. И мои претензии к директору, по большому счету, писаны на песке. Договора с ним у меня не было. Он предложил, я – согласился. Как говорил один из героев Шекспира: «Из жалости я должен быть суровым». Если и есть претензии, то, прежде всего, к самому себе.
Я понял, идти на выставку надо. Но попасть на ее открытие, где предполагалась первые лица, оказалось непросто. Выручила Валя, позвонила и сказала, что пригласительный будет на проходной.
Иногда бывает интересно посещать провинциальные выставки. На входе мне отыскали пригласительный, и я растворился в общем потоке посетителей, с удивлением отмечая, что почти не встречаю знакомых лиц. И тут заметил Валю. Она улыбнулась, потом подошла и шепнула, чтобы я не считал воробьев, а шел сейчас же прямо к владыке. Рядом с ним стояли Козырева и отец Максимилиан.
– Я прочитал, мне пьеса понравилась, – улыбнувшись, сказал владыка. – Что можно сделать, чтобы она была поставлена?
Краем глаза я увидел, что Козырева напряглась, она никак не рассчитывала на этот не предусмотренный протоколом мой разговор с владыкой.
«Наверное, в этот момент она жалеет, что рядом нет Минотавра», – подумал я.
– Все, что вы можете сделать – это благословить, – сказал я и посмотрел на министершу. Она с казенной улыбкой на лице смотрела сквозь меня.
Владыка перекрестил меня и, улыбнувшись, добавил:
– Всего-то. Ну, тогда с Богом!
В этот момент я ощутил себя губернатором Муравьевым, который получил благословение на занятие Амура.
Буквально через день мне был звонок от главного режиссера театра Папкина, он предложил встретиться и обсудить вопросы, связанные с постановкой пьесы.
Я возликовал. Наконец-то моя флотилия отчалила от берега и начала сплавляться по Амуру.
Режиссер оказался молодым, коротко стриженным, в спортивной майке человеком. Я знал: в театр его пригласили из Москвы, в которую он летал ставить модные спектакли. Он предложил мне переделать пьесу, для столкновения сил добра и зла ввести образ черта или чертенка. Я стал протестовать, в своих проповедях Иннокентий представлялся мне, как человек государственных начал, который, размышляя над смыслом бытия, отрицал всякую чертовщину. Это Михаилу Булгакову в «Мастере и Маргарите» захотелось посмотреть на человеческую сущность с темной стороны. Почему мы должны следовать за ним? Папкин рассеянно послушал меня и предложил подумать над образом умершей матери Иннокентия, которая в пьесе была бы судьей и эдаким оппонентом батюшки. Это несколько смягчало ситуацию, но не убирало вмешательство потусторонних сил полностью.
Я сказал, что подумаю. Затем Папкин, как бы мимоходом, осведомился, есть ли ответ на письмо земляков губернатору.
Уже наученный прошлыми промахами, я осторожно ответил, что помощь, конечно же, будет, поскольку сам губернатор сказал, что я ломлюсь в открытые ворота. Ответом мне была слабая улыбка Папкина – со мной вел переговоры стреляный московский воробей.