— Да-а-а-а, — сказал Василий Николаевич, — дела. Ну, что же, пожалуй, я пойду, Анатолий Назарович.
Морковин опять посмотрел на него долгим взглядом, как бы желая сказать: «Вот видите, я вам говорил».
Когда «товарищ из губернии» вышел, аккуратно прикрыв за собою дверь, Морковин сказал жестко:
— Странное представление создается у нас о вашей деятельности, Берестов. До сих пор мне казалось, ее вообще нет, этой деятельности, есть одна бездеятельность. Однако я ошибся. Вы, оказывается, действуете весьма энергично.
— Иногда даже столы опрокидываю.
— Ну… к опрокинутым столам мы еще вернемся, это дело от нас не уйдет.
«Что же он все-таки знает? Неужели знает о Павле что-то такое, чего не знаю я?»
— А пока вернемся к диверсии. Оказывается, оставляя на воле бандитов, вы запутываете честных, преданных нам людей.
— Кого это?
— Льва Курковского, Николая Латышева, тех, кто, рискуя собой, захватили диверсантов и предотвратили крушение. Встает вопрос: почему, с какой целью вы это сделали? И ответ напрашивается неприятный для вас, Берестов.
— Мне нужно время, и я докажу, кто они такие.
— У вас было достаточно времени, — так же презрительно ответил Морковин. — А теперь, когда дело веду я, вам придется уже выполнять мои поручения. И придется вам разыскивать не улики против Курковского, а тех двоих диверсантов, которые ушли в лес. Я очень советовал бы вам их найти. Не скрою, что сама судьба ваша зависит от того, как скоро вы их найдете.
«Что же, формально ты прав: уж если дело попало в трибунал, я, как начальник розыска, обязан выполнять твои поручения. Однако это значит идти по ложному следу, сознательно оставленному нам преступниками».
— Я буду искать правду, — медленно сказал он, вставая.
— А я буду ставить вопрос о том, что ты покрываешь контрреволюцию, — прошипел Морковин.
«Плохо дело, — думал Берестов, шагая обратно в розыск, — этот проведет следствие. В таком виде представит трибуналу, что и судить будет нечего. И так все ясно. Ну посмотрим».
В ту ночь у железной дороги они с Водовозовым кинулись осматривать местность. Берестов — по следу, приведшему к Хрипанке, Водовозов — по другую сторону полотна.
Встретились они через несколько часов в розыске. У Берестова на столе лежали разбухшие в воде сапоги. Водовозов положил на стол плоский бумажный пакет. В нем оказался тонко срезанный слой влажной и плотной, как пластинка, земли.
— Кровь, — сказал Водовозов. — Довольно далеко от путей, на тропинке у болота большое пятно крови.
Берестов присвистнул:
— Вот это да.
Они с Водовозовым молча стояли тогда у окна и смотрели на улицу, где шел дождь. Он шел уже несколько часов и, конечно, смыл все те следы, которые им и ребятам из розыска, прибывшим вслед за ними, не удалось найти.
— Может, бросим в прятки играть? — спросил Денис Петрович.
Водовозов покачал головой.
— А если я догадался? — продолжал Берестов.
— Этого не может быть, — спокойно ответил Водовозов.
— А вдруг?
Павел Михайлович снова покачал головой.
— Еще одно только слово, — торопливо сказал Денис Петрович, — ты веришь этой диверсии?
— Нет, — ответил Водовозов.
И быстро вышел из комнаты, не желая, видно, продолжать этот разговор.
О кровавом пятне, найденном у болота, Денис Петрович ничего не сказал Морковину.
А Прохоров из титовской чайной молчал на допросах. Просто ничего не говорил. Передавать его дело в суд, не установив его связи с Левкой, не имело смысла. А он молчал, вызывая тяжелую ненависть всего розыска. Это было издевательство.
— Ну как? — спросил Денис Петрович у Рябы, только что вернувшегося с допроса Прохорова.
— Да все то же. Молчит. Играет пальцами. Поглядывает в окно, задрыга жизни.
Берестов встал и прошелся по комнате. Эх, как ему было нужно, чтобы Прохоров заговорил!
— Так молчит?
— Молчит, — вздохнул Ряба. — Грешный я человек, не удержался, дал ему по загривку, прости меня матушка, царица небесная.
Ряба поднял глаза к небу и начал было шутливо креститься, когда бешеный удар в челюсть сбил его с ног и шмякнул об стенку.
Медленно поднимаясь и дрожа, с ужасом и яростью смотрел он на Берестова.
— За что?! — крикнул он и бросился на Дениса Петровича.
И тотчас же снова отлетел к стене. Берестов тяжело стоял над ним, сжав кулаки.
— Не нравится, — констатировал он.
Ряба вытирал рукой кровь и рассматривал свою окровавленную руку.
— Что же ты меня не бьешь? — продолжал Денис Петрович. — А-а-а, я, оказывается, сдачи даю. А у того… руки были связаны. Удобно. Да бандит Прохоров, подлец и громила, он лучше тебя был в тысячу раз, когда ты его ударил. У тебя вон пушка на боку, за тобой Красная Армия стоит, а у него… — с отвращением повторил Денис Петрович, — руки были связаны.
— Так я же для дела, — дрожащим голосом сказал Ряба, опять вытер лицо и посмотрел на руку.
— Не погань нашего дела, не позорь советскую власть. Меня, связанного, тоже били, только били царские жандармы. Пока жив, я не позволю этого и не допущу.
— Ты пойми, — говорил ему потом Берестов, — я бы сам ему по морде дал, и, поверь, сильнее, чем ты.
— При условии, что он сможет сдачи дать, — вставил стоявший рядом с ним Водовозов.
Ряба сидел хмурый, не глядя на Дениса Петровича. Лицо его довольно сильно распухло и потемнело.
— Это обязательно, — ответил Берестов. — Но ты, Ряба, помни, любой другой может ему морду набить, а вот мы не можем. Именно мы. Понимаешь? Мы при оружии, и мы советская власть. Болит?
Ряба обиженно кивнул, по-прежнему не поднимая глаз.
— А ты попробуй чаем, — безжалостно посоветовал Берестов, — говорят, спитой чай прикладывать, очень помогает.
— У нас и морковного-то нет, — так же хмуро ответил Ряба.
Морковный чай у Клавдии Степановны, Рябиной матери, все-таки нашелся, и Денис Петрович вечером его с удовольствием пил, сидя без ремня и сапог, в одних носках. Он привык к этому дому, к тихой и кроткой Клавдии Степановне, к низким потолкам и натопленной печке. Это было единственное место, где он спокойно мог отдохнуть хотя бы несколько часов. Это был дом, куда он с удовольствием нес свой нехитрый паек, которому так тихо радовалась Клавдия Степановна. Сегодня он принес фунт постного сахару, а потому у них был парадный чай.
Вернулся Ряба. Увидев его, Клавдия Степановна всплеснула руками.
— Кто же это тебя! — горестно воскликнула она.
И правда, Ряба был полон лицом и крив на один глаз, почти совсем затянутый блестящей багровой кожей.
— Говорила я ему, бестолочи моей, — обратилась она к Берестову, — не связывайся ты с этими хулиганами. Хоть бы вы за ним присмотрели, Денис Петрович!
— Да разве усмотришь, — ответил тот, усмехнувшись.
Весть о смерти Дохтурова просто взорвала поселок. Мнения бурно разделились. Одни беспрекословно поверили в диверсию. Просто удивительно, как легко поверили люди в эту невероятную историю.
Они с ужасом вспоминали те минуты, когда встречались или разговаривали с диверсантом, готовившим гибель людей. Они проклинали инженера, вспоминали, что он всегда был им подозрителен, рассказывали, что неподалеку от лесной опушки нашли яму, где Дохтуров прятал оружие, и даже показывали при этом какую-то проплешину у дороги, где ребятишки брали дерн для клумб.
— А твои-то жильцы, — говорили тете Паше, однако та сейчас же делала каменное лицо и уходила. Парни по-прежнему собирались у нее.
— Я же вам говорил: бросьте им спеца, они его на части разорвут, — поучал в эти дни своих Левка. — Конечно, опасность есть, при крутых поворотах в штормовую погоду всегда есть опасность, ну а когда в нашем деле ее не бывало? Надо прямо сказать, с девчонкой этой мы связались не вовремя, во мне тогда, как говорится, младая кровь играла, но это, впрочем, не такая уж и беда. Ну, кто и что знает? Что-то знает тетя Паша, что-то Николаева девчонка.
— Ты забыл о Петровиче.
— Я не забыл о Петровиче, — холодно ответил Левка, — и Петрович это отлично знает, недаром он драпанул. Итак, никто не знает истины целиком. И все-таки, когда начнется следствие, показания этих людей могут произвести неприятное впечатление. Значит? Значит, наша задача — не дать им объединиться и выступить против нас совместно. Понятно?
— Понятно.
— Надо сделать так, чтобы все эти люди молчали, по крайней мере до суда и на суде. И это понятно?
Да, им и это было понятно.
— Ну, что же, тогда всё… товарищи, — сказал Левка, — и молите бога за следователя Морковина, за его светлый ум.
— Левка, — крикнул из сеней Васька Баян, который на всякий случай был поставлен караульным, — тебя здесь спрашивают!
Левка вышел на крыльцо. Перед ним стоял парень, очкастый и невзрачный.
— Семен Петухов, — представился он.
Левка стоял и ждал.
— Я пришел, — сказал Семка, движением бровей и носа поправляя очки, — сказать, что давно предвидел. И вот именно на инженера предвидел.
— Вот как?
— Я и все мы вам очень благодарны, — продолжал Семка, — и в населении. Прошу рассчитывать на меня.
— Не премину, — ответил Левка. — Очень, очень рад тебе, дорогой товарищ.
Для Милки началась новая странная жизнь.
Подолгу сидела она, глядя на окно соседней дачи, и так ясно представляла себе Дохтурова, что казалось, нисколько не была бы удивлена, если бы он, как всегда, встал в нем — в белой рубашке, с волосами, еще влажными после ванны.
«Пусть откроется окно, — молила она, — пусть он мне только привидится, лишь бы на него посмотреть!»
В доме у них стало очень тихо. С матерью они почти не разговаривали. На улицу она не выходила, да это теперь для нее было и небезопасно.
«Чего я стою? — думала она. — Какая мне цена? Можно ошибиться в человеке, но не разглядеть убийцу? Это даже странно. Казалось бы, на убийце должно лежать такое клеймо, что каждый за сто перст увидит его и содрогнется, а этот был обыкновенный парень, задумчивый. Впрочем, все видели. Почему же я не видела? И только одно, одно-единственное могла я сделать — предупредить Александра Сергеевича, — и того не сделала!»