«Представляю себе, что это за тайны», — подумал Борис, оставшись один, и занялся более важными мыслями.
«Хорошо, что дело Дохтурова попало к Морковину. Пусть Анатолий Назарович строг и жестковат, — думал он, — здесь как раз и не нужно никакой мягкости, нужны только ум и справедливость». Когда на следующий день он поделился своими соображениями с Рябой, тот только раскрыл глаза.
— Да знаешь ли ты, что это за человек? Да знаешь ли ты, что он смертельный враг Дениса Петровича?
— Уж и смертельный. И что значит враг, когда речь идет о нашем общем деле.
— А вот увидишь, что значит.
Борис рассердился:
— А знаешь ли ты, что Морковин был на фронте… словом, был на фронте и замечательно сражался.
— Вместе с кем? — спросил чуткий Ряба.
— С отцом моим вместе.
— О, тогда другое дело, — сказал Ряба и замолк, однако ненадолго. — Слушай, — воскликнул он радостно, — от него же теперь все зависит! Это же прекрасно! Пойди и расскажи ему, что ты знаешь об этом деле. Уж тебя-то, раз с отцом, он обязательно послушает!
Морковин был очень занят и не мог с ним поговорить. Борис даже испугался того сухого тона, каким разговаривал с ним следователь, однако тот, видно, действительно был занят, потому что попросил Бориса прийти к нему вечером домой и быстро настрочил на бумажке адрес.
Вечером Борис пошел по этому адресу. Морковин жил в маленьком, крепком как орешек домике с красивыми белыми наличниками. Вокруг был небольшой огород с образцово разделанными грядками, где во влажной и рыхлой земле правильными рядами сидели морковь, огурцы и другие овощи — все упитанное, коренастое и зеленое. «У кого же он живет? — подумал Борис. — Что за хозяева?»
Отворила Борису дверь маленькая женщина, гладко причесанная, с большими жилистыми руками.
— Мужа нет, — сказала она, — еще не пришел с работы. Посидите.
Они разговорились. Женщина жаловалась на жизнь. Как ни крутись, как ни гнись, никак с хозяйством не управишься.
Скоро пришел Морковин. Он сел на диван, закрыл глаза и сказал словно бы с облегчением:
— Устал.
Потом они обедали неслыханным борщом на постном масле и вареной картошкой. Морковин понемногу развеселился и подшучивал над женой.
— Скопидомка ты у меня стала. Все тебе мало. Скоро кулачкой заделаешься. Смотри, я пойду на тебя в союзе с беднейшим крестьянством при нейтрализации середняка.
Словом, он был в самом благодушном настроении, когда Борис решился наконец заговорить о деле Дохтурова.
Пока Борис рассказывал, Морковин смотрел на него как-то особенно умно и весело. Борису показалось, что он что-то взвешивает, обдумывает и собирается принять решение.
— Все, что ты рассказываешь, это очень интересно, — задумчиво сказал он, выслушав Бориса, — и важно. Кто знает…
Борис с надеждой смотрел на него.
— …кто знает, может быть, действительно нам раскинули ловкую ловушку.
Борис не помнил себя от радости.
— Что ж! — весело воскликнул. Морковин, хлопнув себя обеими руками по коленкам. — Будем разбираться! И если это ловушка, мы ее раскроем. Пусть они с нами шуток не шутят.
Ряба несказанно был рад.
— Ну вот видишь, как прекрасно все получилось! — воскликнул он. — Бывает так: Дениса Петровича он не послушал, а тебя послушал!
— Он так и сказал, — говорил Борис, — «пусть они с нами шуток не шутят».
Он был счастлив в тот день. Ему казалось, что это не только Морковин помогает ему, что сам отец его приходит к ним на помощь.
На следующий день к Борису вечером в клуб прибежала Милка. Она была белее мела и не могла сказать ни слова.
— Подожди, подожди, — твердила она, — не могу.
Потом уронила голову на руки и некоторое время сидела неподвижно.
— Господи, будет ли этому конец! — воскликнула она с такой тоскою, что Борис испугался.
С трудом удалось ему узнать, что же все-таки произошло.
Милка дала показания в розыске и подписала протокол. Когда она подписывала, душа у нее была в пятках, но все-таки она подписала. С мольбой смотрела она на Берестова. «Ничего? Ничего не случится? Вы уверены?» — говорил ее взгляд. Денис Петрович ей улыбнулся.
— Ты здорово мне помогла, — сказал он.
Но и у него на душе было неспокойно: протокол должен был пойти к Морковину.
Через несколько дней Милку вызвал к себе следователь. По ее рассказам, разговор их был таков.
— Кто заставил вас подписать эту бумажку?! — заорал он, швырнув на стол протокол, еще недавно стоивший ей таких героических усилий.
— Денис Петрович, — прошептала эта правдивая душа.
— Я так и знал, — бросил Морковин и начал что- то быстро писать. — Подпишите здесь и здесь, и побыстрее.
Со страху Милка не могла понять, что там написано, да и вообще готова была подписать все, что угодно, только бы уйти от этого человека. В руке ее оказалась ручка с пером.
— Быстро, быстро, — с каким-то бешенством говорил Морковин.
Милка дрожала.
— Где? — спросила она.
— Тут и тут. Быстрее!
Она наклонилась и собралась было подписывать, но в это время ей бросилось в глаза имя Берестова, и она стала читать. «Свидетельствую, — значилось там, — что протокол по делу Дохтурова был подписан мною под нажимом и угрозами…»
— Чего еще нужно?! — опять заорал следователь. — Здесь написано только то, что вы сказали.
От его крика Милка сбилась и опять ничего не могла понять. Но она знала со слов Бориса, да и сама это чувствовала, что Берестов очень хороший человек, поэтому она собралась с силами и прочла.
— Ах ты, господи, — сказал Морковин, — что здесь думать!
— Не могу, — сказала она и положила перо.
Следователь мгновенно успокоился.
— Вот что, Ведерникова, — сказал он, — с такой репутацией, как у тебя, лучше вести себя иначе. Советую подумать.
Удар попал в цель. Милка сжалась и даже закрыла лицо руками.
— Нет и нет, — глухо сказала она, трясясь, — делайте что хотите.
На этом, однако, ее несчастья не кончились. Первый, кого она встретила, выходя от Морковина, был Николай. Сделав вид, что не узнает, она с бешено бьющимся сердцем чуть не бегом пустилась по улице. Он догнал ее у ворот рынка.
— Зачем так торопиться? — сказал он.
Милка шла не оборачиваясь.
— Сюда, — коротко и повелительно, как собаке, приказал он.
Обычно такой тесный и шумный, рынок сейчас был совершенно пуст. Ларьки задвинуты глухими щитами. Николай свернул в коридор между палатками.
— Куда дела мать? — грубо спросил он.
— Мама уехала.
— Ты помни, от нас не уедешь. Если придешь на суд или скажешь хоть слово… сердце вырежу. Можешь идти.
Получив это разрешение, она пустилась бегом. А сердце ее ныло так, словно хотело напомнить, как ему будет больно, если его станут вырезать.
— Не реви, — сказал Борис.
— Ну почему, почему, — еле выговаривала она, рыдая, — почему все это на меня одну? Где взять силы, Боря, где же взять силы?
Да, нужно было принимать срочные меры. На следующий день он пошел к Берестову (который уже от своего сотрудника знал о встрече Милки с Николаем), потом в уздрав. А еще через день Милка в составе эпидемиологической тройки поехала по деревням, где обнаружился сыпняк. Это дело на время было улажено. Оставался Морковин.
«Что же это такое? — с недоумением думал Борис. — Только вчера он обещал мне раскрыть ловушку, а сегодня… Здесь какая-то ошибка. Может быть, Милка что-нибудь напутала? Или у него какой-то свой следовательский расчет?»
Он подумал, что речь идет о слишком серьезных вещах, чтобы допустить здесь какую-нибудь путаницу, и решил еще раз пойти к Морковину домой. Конечно, было неловко являться без приглашения к столь занятому человеку, однако Морковин — такой непреклонный и жесткий — бывал неизменно добр к Борису; наверно, он не откажет ему в разговоре и на этот раз. Морковин в самом деле встретил его приветливо.
— А, Боря! Заходи, заходи, у меня гости, с которыми тебе полезно познакомиться.
На диване у Морковина сидели два молодых человека и, по-видимому, довольно давно:. в комнате было сильно накурено.
— Садись, Борис, — сказал Морковин, — послушай, что наши герои рассказывают.
Борис разглядывал героев. Одного он знал, это был Николай, другой, невзрачный и невысокий, был незнаком.
— Да что там, — смутившись, сказал невысокий и, опустив голову, посмотрел на свои сапоги, — это мы рассказываем, как Марусю брали.
Марусю? Знаменитую атаманшу, натворившую со своей бандой столько бед на Украине? Посчастливилось же этим парням!
— Ну, «брали» — это слишком сильно сказано, — продолжал тот же парень, — она от нас раненая ушла. Однако банду ее мы разбили навсегда, это правда. Я помню, со мной в этом бою конфуз приключился. Я тогда совсем пацаном был и с коня упал. И верите ли: я не столько боялся, что меня потопчут, сколько боялся, что меня в эскадроне засмеют.
— А кто у вас начальником был? — спросил Морковин.
— О, начальником у нас был горячий человек; может быть, слыхали — Хаджи Мурат.
— Ну как же, — Морковин поднял брови, — начальник эскадрона при Первой конной.
«Ах, парни, неужели же вы были в Первой конной?!»
— Да, — сказал Морковин и насмешливо посмотрел на Бориса, — я забыл вас познакомить. Это Борис Федоров, это Николай Латышев, а это Лев Курковский, известный в городе под именем Левки.
Неужели? Неужели это тот Левка?! Да, фамилия того была Курковский… Но здесь, у Морковина…
Первая конная, Хаджи Мурат…
По-видимому, на лице его, по обыкновению, было написано все, что он думал, потому что они весело рассмеялись. Николай Латышев очень похорошел при этом, и Борис вспомнил Милку. Морковин еще раз указал ладонью на Левку и торжественно сказал:
— Знаменитый бандит.
И все трое опять рассмеялись. Усилием воли Борис овладел собою и улыбнулся. «Что ж, посмотрим», — сказал он себе и обратился к Левке:
— О вас в городе невесть что рассказывают.
— И вы, сознайтесь, не раз меня ловили? — насмешливо спросил Левка.