— Приходится.
— Занозистая девица, — непроницаемо глядя на него, продолжал Водовозов, — деловая. Это тебе не Кукушкина-Романовская.
— Да, это не Кукушкина, — ответил Борис, не спуская с него глаз.
— Вот возьми ты эту Кукушкину, — продолжал Павел Михайлович, лениво заваливаясь на стол, за которым сидел, и подпирая голову рукою, — вот ведь пройдет время, и станет она всем рассказывать: в героические годы революции и гражданской войны я, мол, работала в розыске. И даже документы представит. И не будет в тех документах сказано, что тот самый розыск не чаял, как бы ему избавиться от того самого товарища Кукушкиной-Романовской. Ну, не буду тебя задерживать, ступай.
«Ох, что-то здесь не так, — думал Борис, уходя, — ох, сдается, что вам, Павел Михайлович, куда больше, чем мне, охота пойти на это свидание».
Убедившись, что за ним никто не следит, Борис направился к старому заброшенному парку, где у него было назначено свидание, однако не успел он выйти из города, как хлынул дождь.
Это был веселый летний ливень. Тугие светлые струи, как прутья, врезались в землю и здесь взбухали пеною. И кругом все сразу оделось в пену, стало серым и туманным, серые кусты метались и бились под ветром. Вода быстро наполнила колеи и колдобины, в которых весело толкались струи, разлилась широкими лужами, казалось плясавшими под дождем. Все было в его власти, беззаботного, доброго седого дождя. И тут сбоку, одним глазом выглянуло солнце. Ух, как все вспыхнуло, задрожало, заискрилось! Какими огнями зажглась водяная пыль!
Дождь перестал так же внезапно, как и начался. От него все кругом устало, — Борису показалось, что он и сам устал.
В пустынном парке, куда, как в святилище, заглядывало вечернее солнце, трава стояла по горло в воде, листья на деревьях переливались мокрым глянцем, земля на дорожках была темной и плотной.
«Интересно, придет она или нет?»
Ну конечно, не такой человек была Елена Павловна, чтобы не прийти из-за дождя. Она сидела на черной сырой скамейке, подложив под себя свернутую куртку.
— Вот это да! — еще издали крикнул ей Борис. — Что же, вы так и сидели под дождиком?
Она смотрела на него, не отвечая.
— Ты уже знаешь? — спросила она. — Не знаешь, нет? Восстали рабочие Гамбурга.
Так началось их знакомство. Забыв обо всем на свете, они обсуждали гамбургское восстание, в котором без тени сомнений видели начало мировой революции. Мировой революции! Ах, теперь держись, покатится по всему земному шару!
Прошло не менее часу, пока они перешли к поселковым делам.
Пробежал ветерок, и бузина, под которой они сидели, сбросила на них свои капли. Леночка не обратила на это никакого внимания. Она курила, затягиваясь и щуря без того узкие глаза, так что ресницы их смыкались. Держалась она по-прежнему в высшей степени независимо, но была уже чем-то не та, какой он увидел ее у Берестова.
— Знакомилась я с этим вашим делом, — начала она, — странное это дело. Ну хорошо: в поселке все молчат, люди запуганы, понятно. Наблюдения за домом тети Паши не дали ничего. Собака никого не нашла, следы привели к пруду. Пускай. Вы выходите в засаду — все тихо. И это ладно. Но почему все это так совпадает?
— Ну уж мы с Водовозовым сидели в засадах на совесть.
— И всякий раз преступление совершалось в ту ночь, когда вас не было. Тебе не приходило это в голову?
— Как ты думаешь!
— Впрочем, может, это и совпадение. Да и Левка, надо отдать ему справедливость, парень хитрый. Давай лучше займемся делом.
Борис стал подробно рассказывать план поселка, расположение пруда, повороты дороги, места, где, по рассказам жителей, обычно нападали бандиты.
— А ты не боишься, что тебя убьют? — серьезно спросил он.
— Слушай, — вдруг с яростью сказала Ленка, — ты вчерашнюю газету видал, вашу обыкновенную «Красную искру»? Список «погибших от рук буржуазии» там видал? Сколько там нашего брата, комсомолок? А ведь они на пулеметный огонь шли, это тебе не лесная прогулочка! Или ты думаешь, на продналоге в кулацких селах было веселее? Или, может, в Гамбурге сейчас безопаснее? Так что же вы, прах вас побери! (до чего же замечательно получилось у нее это «прах вас побери!») клохчете надо мной, как куры! Мне, может, и опасности не грозит никакой. Стыдно, честное слово!
— Так то был фронт…
— Ах, фронт! А это вам не фронт! Ты можешь ходить по земле, где убивают детей? Ну и прекрасно! А я не могу! Нет, — продолжала она, успокаиваясь, — я не боюсь, что меня убьют. Гораздо больше я боюсь, что не встречу на дороге никого, кроме милиционера Василькова.
— Ну, милиционера Василькова на этой дороге ты и среди бела дня не увидишь. Мы с тобой еще встретимся?
— Да. На той же скамейке и в то же время.
Ох, она отчеканила это, как товарищ Кукушкина-Романовская!
Много раз встречались они в старом парке и говорили совсем не о поселковых делах. Ленка рассказала, что у нее беда: отец, узнав, что она вступила в комсомол, отказался считать ее дочерью, а когда она переехала к тетке, чуть с ума не сошел от горя. А уж когда она пошла на работу в розыск…
— В общем, карусель, — сказала Ленка грустно. — Ну как ему объяснить, что такого, как в нашей стране, никогда еще не было в мире и что я не могу — ну что хотите, не могу — стоять в стороне.
Доводилось им и яростно спорить, пришло время и оплакивать восстание в Гамбурге.
К лишениям Ленка относилась равнодушно.
— Успеем, как говорится, наесться при коммунизме. Хочешь семечек?
— А тебе?
— У меня полон карман. Хозяин угостил.
Они подолгу засиживались теперь в старом парке. В тот вечер они были уже у выхода, когда Борис вдруг остановился.
— А тебе тогда здорово противно было водку пить?
— О, будь она проклята, я думала — умру.
— Ты ужасная хвальбушка, между прочим.
— Есть немного, — ответила Ленка.
Борис рассмеялся, взял ее под руку и повел обратно, к скамейке под бузиной.
— Терпеть не могу бузины, — сказала она, садясь, — с детства.
— Это еще почему?
— Во-первых, ее нельзя есть.
— А во-вторых?
— А во-вторых, как только ее ягоды покраснеют, кажется, что уже наступила осень, когда на самом деле еще лето.
— А эту бузину?
— Это другое дело.
Борис так обрадовался ее ответу, что на радостях задал ей тот вопрос, который тревожил его все последнее время.
— Леночка, тебе нравится Водовозов?
— Водовозов? — Ленка подняла брови. — Он был у меня вчера.
— Где?!
— У меня дома. Там, где я обосновалась.
— Но ведь это неосторожно! Нам не разрешается к тебе приходить.
— Он человек опытный.
— Но зачем же он приходил?
— Уговаривать, чтобы отказалась от своего плана. Да еще как уговаривал!
— И что ты ему ответила?
— Сказала, что подумаю.
— И ты в самом деле хочешь подумать?
— Нет.
Борис задумался.
— А ты знаешь, Ленка, он в тебя влюблен, — сказал он, поднимая голову.
— Не знаю, — ответила она. — Просто он не хочет, чтобы я шла.
— Денис разрешит тебе, как ты думаешь?
— Если он не разрешит, это будет преступление. Ты же сам видишь: дело сложилось так, что нужно рискнуть, тем более что и риск-то не очень велик, по правде сказать. Подумай, если мы задержим кого-нибудь из них на месте — ведь это всё.
— Ты не ответила на мой вопрос — нравится тебе Водовозов?
— Водовозов? — повторила она беспечно и пожала плечами.
— Он ведь красавец, правда? — с горячностью (и тревогой в душе) продолжал Борис. — И потом, видела бы ты его на деле, он весь как стальной.
— А кто тебе сказал, что я люблю стальных?
— Что ты ни говори, — неизвестно зачем настаивал Борис, — а Денис ему сильно уступает. Вечно он колеблется, вечно сомневается.
— А кто тебе сказал, что я люблю людей, которые не сомневаются? — еще суше сказала она. — Денис очень хороший человек.
— Только вот воля у него не та.
— Воля? — она встала. — Знаешь, я думаю, что самый волевой из нас это Левка. Пошли по домам.
Нехотя поплелся за нею Борис, не понимая, почему все стало так плохо.
— Впрочем, он и в самом деле красивый, твой Водовозов, — сказала Ленка, когда они прощались. — И даже очень.
Правда, они встретились на следующий день, но опять поссорились, на этот раз из-за нэпа. Борис не мог с ним примириться, а Ленка его приветствовала.
— Конечно, не так это просто, — говорила она. — Иду я вчера мимо вашего магазина, купца Кутакова, или как там его, и вижу: здоровенные молодцы, краснорожие и потные, таскают мешки и ящики. Так бы и крикнула: «Эй, бабы голодные с ребятишками, давай налетай, кому сколько нужно!» Но этого нельзя.
— А по-моему, так лучше лапти жрать, — сказал Борис, — только бы не идти на уступки буржуазии.
— Кто как считает. Другие говорят — обрастут буржуи жирком, а мы с них этот жирок и срежем.
Борис почему-то насторожился, хотя сама по себе эта мысль была не нова и возражений у него не вызывала.
— Кто это так говорит?
— Ну хотя бы Водовозов.
— Ты что же, опять с ним виделась?
— Это к делу не относится.
В тоске Борис вернулся домой в тот вечер. «Что же здесь удивительного, — думал он, — Водовозов. Мимо такого не пройдешь. Надо забыть все, пока не поздно. Дали тебе поручение — выполняй. Недаром говорят, что любовь мешает выполнять долг». Но забыть он уже не мог.
Наутро настроение его немного улучшил Берестов.
— Ну, Борис, — сказал он, — пойдешь в родные леса. В поселке выследили бандитов — может быть, они обосновались в одном из старых корпусов. Знаешь такие? Поведешь наших сегодня ночью. Пойдете с Водовозовым.
В ту ночь Сережа не спал. Отец сообщил в розыск о корпусах — значит, сотрудники розыска будут сегодня ночью в лесу, а может быть, уже идут там один за другим в темноте. Сережа быстро оделся и вылез в окно. «Пойду без дороги, — подумал он, — все равно они меня не увидят — ни те, ни эти».
Он гордился собой, пока шел лесом: весь поселок дрожит перед бандитами; Борис Федоров, большой мужчина в сапогах, бежал из поселка; он, один только он выслеживает их ночью по лесам. Но стоило Сереже подойти к оврагу, как все эти бодрые мысли исчезли неизвестно куда — овраг был замогильно черен, из-под кустов кто-то смотрел, сыростью дышала глубина. Не повернуть ли назад? Ведь никто его сюда не посылал, никто не узнает об его отступлении. Однако, держась за кусты, он спустился в сырую темноту.