«Индюшка ты, - писала Ленка, - о чем ты думаешь? Я понимала тебя, когда ты была влюблена в инженера, в него и влюбиться не стыдно, но связаться со шпаной…» Милка снова улыбнулась и покачала головой: шпана! Он за нас с тобой воевал, он в боях прошел полстраны до самого моря!
- Милочка, -окликнула ее мать,- выйди на улицу, посмотри, что там за шум.
А Милке было лень. Ей до смерти не хотелось выходить из своего солнечного убежища. Однако мать она уважала и всегда ее слушалась, да и на улицу выйти, кажется, действительно было нужно, потому что по ней двигался какой-то гул, совершенно необычный для их поселка.
Милка выбежала на улицу босая, обжигая ноги о горячий песок. Больше всего в ту минуту, как она вспоминала потом, ее беспокоил горячий песок, о который она обжигала ноги.
По улице в толпе народа двигалась телега, в которой везли Ленку. Милка не сразу узнала ее, белые Ленкины губы были раздвинуты какой-то незнакомой гримасой над стиснутыми зубами. Но светлые волосы, «продольно-полосатые», разметанные сейчас по дощатому дну телеги, чистый лоб, высокие коричневые брови - все это была Ленка. Толчки телеги не тревожили ее, она была неподвижна; только когда телега кренилась в глубокой колее, тихо сползала к борту. Залитая кровью голова ее была далеко запрокинута.
«В субботу прибуду самолично и наведу порядок», - вспомнила Милка, шагая рядом с телегой (на нее все время наезжало заднее колесо). Ей хотелось подложить руку под Ленкину голову, лежащую на досках, но она не решалась.
Ленка лежала в клубе на сдвинутых скамьях. Берестов, Водовозов и Борис были тут.
Втроем сидели они неподалеку, стараясь друг на друга не смотреть. Вставали все трое, как только слышали стон. Врач не скрыл от них, что, по его мнению, она в сознание не придет, однако никто из них врачу не поверил. Им казалось, что не может ничего случиться, пока они так вот, вое трое, неотлучно сидят около нее. Время от времени Ленка с трудом поворачивала голову и тихим голосом начинала что-то невнятно тянуть. Тогда они вставали и стояли, напряженные и беспомощные. «Не пущу тебя, не пущу»,- твердил Борис, закрывая глаза, и, кажется, повторял вслух.
Но она уходила все дальше и дальше, пока не ушла - навсегда.
Как это было? Был клуб, полный народу, казалось снова превратившийся сейчас в церковь, только мрачную, грязную и захламленную, с полуобсыпавшимися угодниками на стенах. Он слышал, как стоявшая рядом с ним женщина сказала другой: «Все-таки
странно, что не открывают гроб». Они были любопытны, им хотелось взглянуть. Гроб, обтянутый красной и черной материей, действительно стоял закрытый- так велел Берестов. Слишком сильно разбита голова.
А он все время забывал, что в гробу лежит Ленка, ему казалось, что она ждет его где-то в другом месте, куда он должен прийти и рассказать о похоронах - ей это будет интересно. Усилием воли он заставлял себя вырваться из этого странного забытья, и тогда сразу понимал, кто лежит в гробу. Так снова и снова мысль о Ленкиной смерти приходила к нему каждый раз заново - невыносимой болью. Но только на мгновение- потом он опять забывал.
Процессия растянулась на весь город. Впереди лошадка везла телегу с гробом, затем шел розыск, потом милиция, за нею пожарная часть. Берестов и Водовозов шли рядом, опустив голову и заложив руки за спину. «А где мать-то, - говорили в толпе, - мать-то у ей есть?» - «Нет, вроде сирота».
Он идет рядом с Рябой или с кем-то другим, кто несет Ленкин портрет, наклеенный на картон и прибитый гвоздем к палке. Портрет чем-то похож, особенно волосы, только кажется, что на Ленкином лице кто-то толстыми линиями нарисовал другое. А вместо глаз - черные точки.
Перед ним гроб. «Я выбыла, я выбыла, - говорит он, качаясь, - идите дальше». - «Как же я дальше?- спрашивает он. - Как же я без тебя?» Гроб тяжело ворочается на ухабах, он занят этим и не отвечает.
Уже давно засыпали узкую могилу, куда - глубоко вниз - опустили Ленку, уже давно все они разошлись с кладбища, а он все еще видел, как старательно и покорно ворочается на ухабах гроб.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА I
- Ну чего ты хочешь? - спросил Берестов.
- То же, что и тогда, - ответил Водовозов, -
то же, что и всегда.
Прошло три дня с субботней ночи, но заговорили они об этом в первый раз.
- Ты это уже сказал, - на лице Берестова играли желваки, - но мы .не могли этого предвидеть.
- Обязаны были! - крикнул Водовозов.
Борису начало казаться, словно оба они говорят в каком-то холодном бреду или тяжелом сне. И вдруг он заметил, что Денис Петрович смотрит на них обоих, то на того, то на другого, странным взвешивающим взглядом. По-видимому, и Водовозов заметил этот взгляд. Наступила пауза.
- Ну давай, - сказал Водовозов, - выкладывай.
Берестов подумал еще немного, а потом вдруг решительно выдвинул ящик стола и вынул из него клочок бумаги.
- Читайте, - сказал он глухо.
Уже подходя к столу, Борис понимал, что еще раз сейчас случится несчастье. Он не мог, он не хотел читать этой записки, он вовсе не желал знать о ней.
Это был мятый клочок линованной бумаги из ученической тетради. «Пусть ваши куропаточки сидят в своем угрозыске (здесь следовала матерная брань). Дураков у нас нет». Все это было написано печатными буквами. Борис понял сразу, что это значит, а Водовозов читал долго, листок дрожал в его руке.
- Не понимаю, - сказал он.
- Это было у нее на груди, - ответил Берестов,- они бросили это ей на грудь, когда пробегали. Ты тогда не заметил.
«Тяжело же тебе было умирать на дороге, когда мимо громыхали бандитские сапоги»,- подумал Борис.
Вдруг Водовозов не то застонал, не то зарычал. Было видно, как белеет от бешенства его лицо, губы и даже глаза. Таким никогда не видели они Павла Михайловича. Сжимая кулаки, весь набрякший гневом, стоял он перед ними и своими помертвевшими губами не мог выговорить того, что хотел, и казалось, он не мог жить, пока не скажет. Затем круто повернулся и пошел к двери.
- Постой, Павел, - сказал Денис Петрович,- погоди. Наше дело сейчас думать. Ты же понимаешь. ..
Да, Борис тоже не сразу подумал об этом: записка была заранее и специально заготовлена, ее спокойно и четко выводили химическим карандашом.
Водовозов опять подошел к Берестову.
- Я жить теперь не могу, - негромко сказал он,- понимаешь, Денис Петрович, жить теперь ие могу.
Борис шел по городу, не замечая, куда идет.
Она была заранее заготовлена, кто-то вырвал лист из тетради, оторвал клочок и стал выводить печатные буквы. Их было несколько; наверно, они смотрели через плечо тому, кто писал, подсказывали, конечно, смеялись. Лес и ночь - все это была огромная ловушка, куда мы послали тебя.
У дверей клуба, на паперти, мирно сидел Костя Молодцов.
- Привет от батьки, - весело сказал он, поднимаясь,- прислал тебе «а помощь.
•Постой, постой, мне нужно подумать. Нас было трое, только трое знали об этой операции. Берестов, Водовозов и я.
- Дедка, говорит, за репку, - продолжал Костя, - бабка за дедку и так далее до мышки. Так вот, может, ты, говорит, будешь у меня мышкой.
Борис мельком взглянул на него. Да, теперь это был прежний Костя, несмотря на свои семнадцать лет, - мастеровой с головы до ног. Засаленная кепка его всегда была до отказа сдвинута на затылок, брюки еле держались на бедрах (он лихо подтягивал их локтями), а за ухом обязательно торчал папиросный окурок.
Подожди. Нас было только трое. Друг друга они знают много лет, друг в друге они уверены. А я… Нет, в тот миг, когда мы читали записку, они еще ничего не подумали. Но сейчас вот, сию минуту, они уже подумали…
- Что было у нас в поселке, что было… - оживленно продолжал Костя.
Он в первый раз вышел из дому после болезни и не мот нарадоваться всему - и вечернему солнцу, и Борису, и ощущению крепости в мускулах.
- Ну здорово, Константин, - сказал Борис, - рад видеть тебя, друг.
И сейчас же забыл о нем.
Интересно, сказали они об этом друг другу или только подумали? Может быть, сказать й не сказали, «о подумали и не могли не подумать: ведь нас было только трое…
- Ты чего? - испуганно спросил Костя.
Сейчас, погоди. Кто же это сделал на самом деле? Все это ерунда, - кто же это сделал на самом деле?
- В поселке? - переспросил он. - Что же было в поселке?
В самом деле - поселок. Он забыл одно, быть может самое важное. В поселке живет Милка Ведерникова, которая заранее знала о Ленкином приезде. Искать нужно здесь.
Он не слышал, что рассказывал ему Костя. Он вспоминал. Милка была славной девчушкой с толстыми ногами. Они с ней вместе собирали по вечерам шишки для самовара. С тех пор прошло много лет.
- Что ты мне можешь рассказать про Милку Ведерникову?
- Так я же тебе рассказываю, - Костя смотрел на него с изумлением, -с ней в поселке теперь никто не разговаривает, все зовут бандиткой - ужас что делается!
Так вот оно что. Вот что может вырасти из доброй девочки с толстыми ножками. Однажды к ним в розыск привели бандитскую «маруху». Она была развязной и жалкой, Подведенные глаза казались запавшими. Очень возможно, что и она была доброй девочкой с толстыми ножками. Зачем же я теряю время, нужно сейчас бежать к ним и рассказать, они ведь не знают.
Он кинулся было к двери, но остановился.
- Да что с тобой? - спросил Костя.
Нет, он упустил время. Они уже подумали, а может быть, и сказали. Да у него сейчас и не хватит сил в чем-то убеждать их, в чем-то оправдываться. Они могут не поверить и уж обязательно спросят, почему он не рассказал им об этом раньше, до того, как узнал о записке. Действительно, как объяснить, почему он не вспомнил раньше? Нет, у него один-единственный выход - прийти к ним с доказательствами. Он расследует это дело и тогда к ним придет.
- Очнись, -сказал Костя.
В своем овощном ларьке коротконогая Нюрка работала не только из необходимости зарабатывать себе на хлеб, но и по соображениям самого возвышенного порядка.