оводила здесь Милка Ведерникова, веселая девушка, недавно вернувшаяся из губернского города.
В иные вечера бесшумно и всегда со стороны леса появлялось несколько парней, в их числе тети Пашины жильцы Люськин и Николай. Они садились на бревно поодаль, молча курили, плевали меж расставленных колен, порою тихо перебрасывались словом. С их появлением разговор становился натянутым, шутки неловкими, смех настороженным. Парни поднимались разом, словно по неслышной команде, и уходили в темноту. Никто не смотрел им вслед - никто, кроме Милки Ведерниковой.
Как-то в клуб привезли картину, называлась она «В пламени», ее афиши, выставленные на щитах в клубе и на станции, изображали искаженное от ужаса женское лицо, наполовину скрытое языками огня. Клуб был набит, народ прибывал, задние напирали на передних, началась давка. Между тем одна из скамеек оставалась пустой, и все делали вид, что ее не замечают: на ней мелом было написано: «Не занимать». Неизвестно откуда пошел слух, что эта скамья предназначена для Левки и его парней.
И вот самый веселый из поселковых мальчишек, белобрысый Васёк (у которого вечно сползали с живота, еще по-детски толстого, его латаные штаны), один-одинешенек занял пустую скамейку. Он сидел и победоносно подпрыгивал, подкидывая локти и вертя головой. Трудно сказать, что он думал и знал ли о зловещих слухах, однако он был, очевидно, горд отвагой и обращенными на него взглядами. Погас свет, затрещал аппарат, и Васёк, наверное, забыл обо всем на свете, поглощенный мерцающим рябым экраном. Здесь на столе горела свеча, а подле вздымалась занавеска, все ближе и ближе к пляшущему язычку огня - еще минута, и занавеска вспыхнет! Так начиналась картина. В это время послышалась какая-то возня, кто-то вскрикнул, кто-то продирался к выходу, раздалось: «Свет, свет, дайте свет!»
Когда зажгли свет, Васёк был еще жив, но через минуту он вздохнул и умер.
Его убили ножом в спину. Убийцу, если верить присутствующим, никто не разглядел, говорили, что это был невысокий и, кажется, никому не известный парень, который вырвался из клуба и скрылся раньше, чем успели что-нибудь сообразить.
Васька хоронили всем поселком. И с тех пор не осталось здесь ни одного человека, который не верил бы в существование Левки и его банды.
Страшно стало в поселке, особенно по ночам. С наступлением темноты на улицу не выходили, с последним поездом больше не ездили, в домах ждали ночных налетов. Оружия ни у кого не было, если не считать милиционера Василькова, который ходил тише воды ниже травы. К нему никто не обращался - это было бесполезно, да кроме того прошел слух, что всякий, кто обратится к властям, будет немедля зарезан со всей своею семьей. Кто защитит? Милиционер Васильков? Или те представители чего-то, которые приезжали в связи со смертью Васька? Поселок молчал.
Возвращаясь домой в поселок, Борис Федоров мечтал о тихих вечерах, о знакомых с детства лесах с густым подлеском и полянами, о холодном, с погреба молоке и заросшей осокою речке Хрипанке, где так славно ловить плотву. Он соскучился по родным местам, и теперь не только свидание с матерью или другом Костей, но встреча с любым поселковым жителем, будь то хоть Семка Петухов, была бы ему приятна.
Первым человеком, которого он встретил в поселке, была приятельница его матери тетя Паша - она стояла на крыльце своего дома.
- Эй, тетя Паша! - весело крикнул Борис, проходя. - Здравствуй!
Он ждал, что она вскрикнет «Батюшки, Борька!» и всплеснет руками, однако тетя Паша отвернулась равнодушно и, как ему показалось, нарочно. Навстречу Борису бежала мать. Не говоря ни слова, она схватила сына за руку и потащила в дом.
- Не разговаривай с ней, - сказала она вполголоса и нервно.
«Поссорились?-думал Борис, пока его тащили в дом. - Так сильно поссорились?»
Заперев дверь на засов, мать разрыдалась, уткнувшись лицом в Борисову куртку.
- Боже, какое счастье, что ты приехал днем!
- Ну что такое? Ну что случилось?
Прерываясь и всхлипывая, мать старалась ему что-то объяснить, но Борис ничего не понимал. Получалось, что все кругом бандиты, включая тетю Пашу.
- Ничего, ничего, успокойся, - сказал он, - все образуется. Как Коська?
- Так я же тебе говорю, его ножом в спину ударили. Умирает твой Костя.
«Черт знает, что такое», - думал Борис, выходя из дому.
По дороге ему встретился Семка Петухов. Он был очень молод, моложе Бориса, еще совсем недавно бегал босиком, в вылинявших трусах, и все почему-то охотно «давали ему леща», однако теперь он ходил в толстовке, как пожилой бухгалтер, и носил очки.
Ладно, пусть хоть Семка, это лучше, чем ничего.
- Семка, друг! - крикнул Борис еще издали.- Как дела?
Семка шел к нему не спеша.
- Здравствуй, - сказал он с достоинством. - Надолго в наши палестины?
- На каникулы. Слушай, что это у вас здесь происходит?
Взгляд Семки стал, как показалось Борису, нарочито непонимающим.
- А что, собственно, происходит?
- Да, говорят, у вас здесь людей стали резать?
- Вредные слухи, - сказал Семка, движением бровей и носа поправляя очки.
- Разве Васёк - тоже слухи?
- Есть несознательные, - неохотно ответил Петухов.
- Ну а что Костя?
- Костя? - так же непонимающе повторил Семка.- Я, правда, давно его не встречал, но не вижу оснований беспокоиться.
- А я вижу, - ответил Борис и теперь уже почти побежал.
Пройдя знакомым палисадником, он постучал в низкую дверь.
- Кто там? - послышался голос старика Молодцова.
- Откройте, дядя Коля. Я к Косте.
- Болен Константин, нельзя к нему.
- Это я, Борис. Я на минуту.
Дверь отворилась.
- Входи, - сказал старик Молодцов.
- Дядя Коля, неужели это правда?
Костя лежал в постели. Он был бледен и встретил Бориса недвижным взором темных глаз. Одна рука его, худая и оттого казавшаяся какой-то граненой, лежала на одеяле. Борис присел на кончик стула. О чем говорить, он не знал. Наступила долгая пауза.
- Как же это случилось, Коська? - спросил он наконец шепотом и тут же увидел, как старик Молодцов, ставший за изголовьем, делает ему знаки. Но было уже поздно.
- Они ударили меня в спину, ударили ни за что, - голосом одновременно и монотонным и дрожащим сказал Костя.
Старик Молодцов опять предостерегающе покачал головой.
- Ну ничего, пес с ними, ихняя песенка теперь спета, - сказал Борис, - поправляйся.
- Они приходили сегодня ночью, - тем же монотонным голосом продолжал Костя, - пришли во двор, схватили Дружка и повесили на колодце. Все слышали, как Дружок визжал, но никто не вышел.
- Ничего, ничего, - бессмысленно повторял Борис, - мы с ними быстро покончим.
Старик, мигнув Борису, пошел прочь из комнаты. Костя, казалось, остался равнодушен к их уходу.
- Сильно ослаб, - шепотом сказал старик, когда они вышли в сени, - потерял много крови. Ведь он тогда добег до палисадника, да здесь и свалился. Дружок лаял, да нам как-то ни к чему сперва было. А кровь-то, между прочим, все льется. Наконец слышу - надрывается пес. Вышел посмотреть - гляжу…
Старик развел руками.
- А про собаку это он правду сказал?
- Правду. Это, значит, вроде как напоминание было. Помните, так вашу эдак, в чьей вы власти состоите.
- Но надо же что-то делать! - воскликнул Борис.
- Сурьезно? - спросил старик не то с интересом, не то с насмешкой.
Борис не ответил.
- Ну так слушай, - сказал Молодцов, - прежде всего ты должен куда-нибудь отправить мать.
- Отправить мать? ..
- Без этого ничего не начинай, даже ни с кем и не говори. И сам уезжай. Действовать нужно не отсюда, а из города. Я сейчас ничего сделать не могу, у меня на руках старуха и Коська, а ты мог бы попробовать.
- Что ж, дядя Коля, мать я попытаюсь отправить.
- А после этого езжай в город, в розыск. Что за человек их начальник, я хорошенько не знаю, по есть там у них замечательный мужчина, Водовозов ему фамилия. Расскажи ему, что и как. Может, станешь у них работать. Веселые будут у тебя каникулы.
Был жаркий день, вилась горькая пыль. Борис шагал по городу в поисках угрозыска. Это учреждение его очень занимало, да и вообще настроение у него было прекрасное: мать согласилась уехать к сестре на Волгу. Правда, она никак не могла понять, почему бы и Борису не отправиться вместе с нею. Пришлось врать. «А ты не ввяжешься здесь во что-нибудь?»- спрашивала она. «Нет, нет», - отвечал Борис.
«Этого еще не хватало, - думал он, сворачивая с мощеной улицы на песчаную дорожку переулка,- сидеть сложа руки да еще за семью запорами. Ничего, сейчас наведем порядок! Ничего».
Раньше, когда Борис бывал в городе, он старался идти так, чтобы не видеть водокачки, где четыре года назад бандиты расстреляли отца. Однако отовсюду ее было видно, оставалось выбирать переулки таким образом, чтобы она по возможности оказывалась за спиною.
Розыск был расположен в ветхом домике самого мирного вида. Когда Борис подходил к воротам, в них въезжала телега, доверху груженная бряцавшими ведрами и бидонами - словно здесь был не розыск, а лавка скобяных товаров. Рядом с телегой шел белокурый паренек.
Водовозова, о котором говорил старик Молодцов, на месте не было, Борис пошел в кабинет начальника розыска Берестова.
- Ну что ж, - сказал тот, когда Борис назвал себя и объяснил, зачем явился, - хорошо, что пришел. Спасибо, хоть кто-то пришел. Кстати, я о тебе слыхал.
Он посмотрел в окно.
Борис во все глаза разглядывал этого человека, от которого зависела теперь судьба поселка. Не молод. Лицо не сильно побито оспой. В общем, простой человек в кепке, сдвинутой далеко на затылок. Однако не такая у него работа, чтобы быть ему простым. Как знать, что видят эти глаза по ночам?
- Что же, выходит, - продолжал Берестов, - выходит, что поселок за бандитов горой… Постой, знаю, все знаю, но посуди сам: к нам сюда, если не считать одного человека, никто до сих пор не обращался. Кого, ни спросишь - ничего не видали, ничего не слыхали. Мальчонку убили при всем честном народе, а свидетеля ни одного не нашлось. Васильков! Милиционер! Он напуган так, что ни одной улики представить не может, ни одной фамилии назвать не решается. «Неизвестный скрылся» - и всё.