- Сказать?
- Ну давай.
- Я влюблен, - в голосе Рябы были вместе и отчаяние и гордость. - Влюблен, и всё. И представь себе, в актрису. Ты меня презираешь?
- Зачем же?
- Первый раз я увидел ее на сцене - она играла Свободу, ее красные бойцы - все девчонки - несли на плечах, и знаешь, что меня поразило? Глаза…
- Обязательно глаза, - раздался сзади них насмешливый голос.
Они обернулись - это был Водовозов.
- Не влюбляйся, Ряба, в актрис, - продолжал он, - актрисы - женщины коварные.
Борис посмотрел ему в лицо. «На что ты меня толкаешь? - мысленно спросил он. - Что мне теперь делать?»
«Делай как знаешь», - ответил высокомерный взгляд Водовозова.
И Борис ничего не сказал в тот день Берестову. Он долго стоял тогда задумавшись, пока не заметил, что Павел Михайлович уже ушел, а Ряба встревожен и удивлен его молчанием. Борис стал поспешно вспоминать, о чем они говорили.
- Так это и есть твоя тайна?- спросил он.
- Не вся. Есть еще одна, - весело ответил Ряба.
Вторая тайна была раскрыта через два дня, когда
Ряба привез из «губернии» удивительную машину - древний «ундервуд», огромный и черный, как катафалк. Если ткнуть желтую клавишу, машина приходит в движение, лязгает всеми частями и оглушительно выбивает букву.
- Ну вот, - удовлетворенно сказал Ряба, - теперь можно добиваться штатной единицы.
- Какой единицы?
- Секретаря-машинистки-делопроизводителя. А как же? У нас все дела позорно запущены, папки перепутаны, тесемок нет…
Ряба вел атаку планомерно. Оказывается, у него и секретарь был подыскан - девушка из клубной самодеятельности, замечательная актриса, которая будет, конечно, замечательным секретарем. В этом не может быть сомнения.
Вообще Ряба был прав: дела копились и путались, попытка приспособить к ним Кукушкину успехов не имела. Да и диковинный «ундервуд» просто требовал секретаря-машинистку. Однако против всех этих планов вдруг выступил Водовозов.
- Обходились без секретарей - как-нибудь проживем без них и дальше.
- Правда, обходились мы неважно, - ответил Берестов.
- Да и о человеке нужно подумать, - вступил Ряба, - кругом безработица, а ей, наверно, и есть нечего. Золотой же человек!
- Ты этого золотого человека давно знаешь?! - с неожиданным бешенством спросил Павел Михайлович.
- Порядочно, - нерешительно ответил Ряба.
- Ну сколько?! - с тем же бешенством продолжал Водовозов. - Пять лет, десять?
Ряба промолчал.
- Что же ты… тащишь к нам эту актрисочку… да еще в такое время, когда…
В общем и Водовозов был прав: если уж брать нового человека, то проверенного и опытного. Только вот на Рябу жалко было смотреть: он так давно и так хорошо все это придумал!
В тот самый день, когда Ряба принес «ундервуд», в городе с поезда сошла дама. В руках ее был старинный ридикюль, под мышкой маленькая дрожащая собачка.
Колеблясь как стебель, дама постояла некоторое время на перроне, а потом пошла и села на лавочку, видно отдохнуть. Собачку она, низко склонившись, поставила на пол.
Молочницы, сидевшие в ожидании поезда среди мешков и бидонов, единодушно уставились на необычную гостью. Дама сидела выпрямившись, как примерная девочка. Маленькая головка на длинной шее, перевязанной черной бархатной ленточкой, многоярусные серьги. Она сидела недвижно, только моргала редко и нервно, словно даже и не моргала, а вся вздрагивала, отчего серьги качались. Между тем собака ее подошла к молочницам. Деревенские женщины, загорелые, в белых платочках до бровей, с интересом рассматривали хлипкого зверька. Собачка постояла, потряслась, оставила непомерно большую лужу и пошла прочь. Дама поспешно подобрала ее, повернулась к молочницам и сказала вежливо:
- Пардон.
Женщины напрасно пытались удержаться от смеха, они прыснули одна за другой и долго еще смеялись вслед уходящей даме.
Она же направилась в город, долго здесь блуждала, пока не нашла домика слепой Киры. Постучала.
- Кто ета? - спросили за дверью.
- Свои, свои, - ответила дама страдальческим голосом.
- Ктой-то свои, мы что-то таких своих не знаем.
- От Льва Кирилловича, - так же страдальчески и нетерпеливо ответила дама.
- От Левки, что ли?
- Да, да.
Дверь открыла сама хозяйка - огромная баба без глаз.
- От Льва Кириллыча, - ворчала она. - Сказали бы - от Левки, так от Левки, а то от Льва Кириллыча какого-то.
Дама присела на табурет, моргая и вздрагивая больше обычного. Видно, ее все раздражало, особенно же гостья хозяйки, старуха с лошадиной челюстью.
Дама вынула золотой карандашик и написала:
«Дорогой мальчик, сроки неожиданно изменились, все будет гораздо раньше, чем мы предполагали. Завтра тебя известят. Будь наготове. Мама».
Когда «мама» ушла, слепая Кира сказала Анне Федоровне:
- Может, хоть раз сослужишь нам службу - снесешь записочку? Мы бы тебя не забыли.
- Э, нет, уволь, - отвечала Анна Федоровна,- я вас под пыткой не выдам, но и в ваши дела не мешаюсь. Уволь.
- Пошлем с парнишкой, - сказала слепая Кира.
Борис все еще не решил, как ему поступить, когда Берестов сам пришел к нему на помощь.
- Что это с тобой делается, Борис? - спросил он.
И тогда, заперев дверь кабинета и перейдя на шепот, Борис рассказал ему все.
- Значит, у них в сторожке назначено было свидание,- спросил он, - и в это же время туда пришел Водовозов.
Они посмотрели друг на друга. Да, получалось так. И тут Денис Петрович медленно опустил голову •на руки. Как жалел его Борис в эту минуту и как понимал: следить за другом значило вычеркнуть его из числа друзей. Но мог ли начальник розыска не проверить, если возникли такие подозрения?!
- Этого не может быть, - сказал Денис Петрович, решительно поднимая голову, - и все-таки я проверю- а там пусть судит меня судом нашей дружбы.
- Может, это сделаю я?
- Ты ли, я ли - какая разница, - устало сказал Берестов. - Важно, что мы это сделаем, раз не можем не сделать. Но лучше действительно тебе, мне… невмоготу.
Впервые в жизни Борис чувствовал себя таким взрослым.
- Конечно, это сделаю я.
Вечером Денис Петрович вызвал к себе Водовозова.
- Кстати,- сказал он как бы между прочим, усиленно роясь в столе, - сегодня ночью я думал нагрянуть к слепой Кире.
- Зачем?!
- Последнее время я снял слежку с их квартиры. Думаю рискнуть. Устал я, понимаешь, сидеть сложа руки.
Напрасно Павел Михайлович убеждал его в неразумности этого плана. Берестов стоял на своем.
- Когда пойдем? - мрачно спросил Водовозов.
- Ладно, иди уж, братец, спать (о, как противно это «братец»!). Я сам пойду с хлопцами, вот посплю на диване часов до двух, а в два пойду. Здесь недалеко.
Следом за Водовозовым из розыска вышел Борис. Темнело, на краю неба в желтых и синих полосах потухала заря. Город засыпал рано и, заснув, походил на деревню. Где-то, как всегда, лаяли собаки. Борис шел и старался не думать о том, что делает. Он вообще старался ни о чем не думать.
Водовозов шел посредине улицы и был хорошо виден - широкие плечи, галифе, ноги, затянутые в сапоги. Он шел спокойным и точным шагом военного. «Иди, иди, - думал Борис,-только прошу тебя: ни с кем не встречайся и ни с кем не говори». Водовозов беспрепятственно дошел до дому.
«Господи, пронеси, - думал Борис, стоя в темной щели между сараем и чьим-то курятником. - О, если бы все было в порядке!» Наступила глубокая тишина. Он стоял и слушал, как кряхтят и сонно шевелятся на своем насесте куры. «Хорошо, по крайней мере, здесь собак нет»,-думал он. Небо начало светлеть, на его фоне дома и деревья стали обозначаться плоскими черными тенями, а потом выступили вперед, окрашенные в легкие и дымчатые утренние цвета. Потянул ветерок.
Внезапно страшный крик прорезал тишину. Это заорал петух в курятнике. Идиот.
Ничего. Светает, а со светом рассеивается и весь этот кошмар, теперь уже каждая минута, уходя, приносит надежду, нет, не надежду - уверенность. «Всё в порядке, дорогой Денис Петрович. Никого я не видал и не слыхал, кроме петуха».
«Ленка, Ленка, ох и выдала бы ты нам за эту проверочку. Ох и шипела бы - страшно подумать. Конечно, ты права, родная. Мы виноваты».
И тут в доме открылась дверь.
Из дома вышла невысокая женщина и сейчас же пошла прочь. Дверь за нею захлопнулась. Было около четырех часов ночи.
Женщина. Борису стало неприятно, что он оказался свидетелем каких-то личных дел Водовозова. И все-таки он пошел за нею следом.
Женщина шла долго, прошла почти весь город, пока не остановилась около хорошо известного Борису домика слепой Киры.
Ах, пропади все пропадом!
Свет маленькой керосиновой лампы не мог справиться с мраком и сизым табачным дымом. Денис Петрович сидел, по-прежнему опустив голову на руки, но, видно, не спал, потому что поднял ее, как только Борис вошел.
Лицо Дениса Петровича было рябым и белым, следы оспы, обычно мало заметные, проступали теперь на нем очень ясно, темно глядели глаза.
«Он пьян», - вдруг подумал Борис.
Берестов неподвижно смотрел на него. «Пережди, перетерпи эту минуту, - думал Борис, подходя и садясь против Дениса Петровича. - Впрочем, ты все уже понял».
Конечно, Денис Петрович все уже понял.
- Давай, - сказал он, - как это было.
Борис рассказал. Берестов молча слушал.
- Да ведь ты тоже любил его, - сказал Денис Петрович, качая головой,-все его любили.
Он неожиданно вытянул руку. Борис почувствовал, как пальцы грубо охватили его запястье. «Конечно, пьян», - снова подумал он.
- Когда эта женщина вышла из дому? - Глаза Дениса Петровича блестели.
- В четыре.
- Когда вы подошли к домику слепой Киры?
- Без чего-то пять.
- Облава была назначена в два. Кого же она могла предупредить? Не-е-ет, здесь что-то не так.
Борис возвращался в клуб с единственной мыслью - завалиться спать, однако спать ему не пришлось, потому что здесь его ждал Костя Молодцов, засаленный и закопченный, прямо с паровоза.