- Лучше бы ему уехать отсюда. Да и нам бы всем уехать, - сказала Милка.
- Э, нет, - отозвался Борис, - мы еще можем пригодиться.
- Товарищ Романовская, - монотонно и с безнадежностью говорил Денис Петрович, - поймите, так дела не делаются.
Это был один из тех бесконечных и безрезультатных разговоров, которые раза два в неделю приходилось вести с проклятой Кукушкиной.
- Мы должны работать неслышно, - продолжал Берестов. - Люди, если они не преступники, не должны чувствовать от нас никакого беспокойства. А вы что делаете? Вызвали сразу пять человек, сели против них, таращились, как идол, чадили им в рожу махоркой, говорили какие-то зловещие слова. Зачем все это? И кто это позволил вам их вызывать?
- Мы в Петророзыске…
- Ничего такого не было в Петророзыске. Нам нужно доверие людей и их уважение. А вот протокол вашего допроса - это же целая папка. Передопросы! Очные ставки! И все это по поводу того, что один у другого украл кролика.
Кукушкина смотрела на него недвижным взором, который по обыкновению ничего не выражал. Разговор предстоял более нудный и безнадежный, чем обычно.
Однако он был прерван - дверь неожиданно с шумом распахнулась, и на пороге стал мальчик. Он был бледен, очень бледен, так что не видно было губ.
Это был Сережа Дохтуров. Он стремительно подошел к столу и сказал то единственное, чего Берестов (хотя он сразу понял, что случилось несчастье, и притом именно с инженером) никак не ждал от него услышать:
- Арестуйте немедленно моего отца. Он предатель и хочет взорвать поезд с людьми.
- Прошу прощения, - сказала Кукушкина, - это очень интересно.
Грубо выругавшись, Берестов вышел из кабинета. Куда-то унесло и Кукушкину. Сережа остался один. Он сел на клеенчатый диван, стараясь вспомнить все, что произошло с ним в последние часы, однако это ему не удавалось. Он дрожал, поджимал босые ноги и никак не мог согреться на холодной клеенке.
Сегодня в сумерках он шел домой. Был тихий вечер, в поселке стоял приятный запах жженого валежника: ребятишки жгли костры, отгоняя комаров. Сережа, сам любил сидеть у этих, заваленных раскаленной хвоей, почти без пламени костров и коптиться в горячем и густом их дыму. Но было поздно, отец мог уже вернуться, и поэтому Сережа торопился домой.
Он бежал по дорожке своего большого заросшего сада, когда неподалеку в кустах сирени послышались голоса. Сережа сейчас же присел за садовой скамейкой и стал слушать. Сирень росла в запущенной части сада, вокруг нее было много крапивы - из жителей дома сюда никто не заходил. Люди в сирени, должно быть, не слышали его шагов, потому что продолжали разговор.
- Сына, кажется, нет дома? - спросил один из них шепотом.
- Кажется, нет, - ответил другой.
- Ты уверен, что сына нет дома?
- Кажется, что нет.
- Он мог бы нам помешать.
Наступила тишина. Кусты сирени качались. Сережа сидел не дыша и не решаясь подползти ближе. Сердце опасно стучало, во рту стало древесно сухо. Жизнь отца находилась в большой опасности, в этом не могло быть сомнения. Однако дальнейшие слова незнакомцев были непонятны.
- Разве инженер ничего не сказал сыну?
- Нет, мальчик ничего не знает, инженер считает, что он мог бы проболтаться.
Этого Сережа понять не мог. Нужно было воспользоваться наступившей паузой и поскорее сообразить, а он был не в состоянии. Сейчас они окажут еще что-нибудь, и это во что бы то ни стало нужно будет понять и запомнить, а он… Так и есть!
Однако то, что они говорили дальше, уже нельзя было не понять. Они говорили о том, что инженер согласен взорвать поезд сегодня ночью, что для этого все готово, взрывчатка и прочее, и что все будет в порядке, если не узнают в городе, в розыске.
И вот тут Сережа представил себе лицо Семки Петухова. Он рос, он наваливался на Сережу.
А разговор в кустах продолжался.
- Деньги ты ему уже передал?
- Отдадим ночью. Только бы в городе, в розыске ничего не узнали. Тогда будет все в порядке. Взлетят в воздух большевички!
Через минуту Сережа мчался на станцию задами поселка по мокрым остывшим лопухам. До поезда, .по его расчетам, было минут сорок. Пустой, лживый, проклятый мир лежал кругом. Лучше было не видеть, не слышать, не чувствовать. Лучше было умереть.
В темноте он ударялся босыми ногами о корни деревьев и шипел от боли, но не задерживался ни на минуту. Раз меж пальцев попала шишка, он на ходу вытащил ее, зажал в руке и побежал дальше.
В вагон он войти не смог, а остался в тамбуре, который почему-то оказался пустым. Сережа смотрел в стеклянную часть двери.
За поездом, цепляясь друг за дружку, гнались придорожные елки, а потом все разом - хлоп! - остановились и кинулись назад. Потянулся лес.
Только теперь Сережа заметил, что вдоль насыпи бредет туман, ему стало страшно, и он, чтобы не видеть ни леса, ни тумана, сел на пол.
Он изо всех сил старался не поддаваться, чувствуя, что это на него надвигается, что еще минута - и он не совладает с собой.
Оказалось, в руке его по-прежнему зажата зеленая шишка, еще не распустившаяся, тяжелая, литая, такие можно далеко бросать. Но и шишка не помогла, все уже случилось, они бежали за поездом. «Папа, кто строил железную дорогу?» - «Инженеры, душенька». И вот сразу вдоль насыпи побежали они. «Кто там?» - «Толпа мертвецов…» Против воли Сережа уже вспоминал слово за словом.
Под ним крупно стучали колеса, и так близко, что казалось, они не отделены от него настилом пола. Да и сам тамбур стал прозрачен и тем, кто бежал за поездом, Сережа был хорошо виден.
Он уронил голову на колени и закрыл глаза - несчастный, одинокий босой мальчишка.
Поезд шел, темный среди темной ночи. А вдоль насыпи по бокам ее брел туман.
Когда дежурный зашел в кабинет Берестова, он увидел, что лампа сильно коптит, а на диване, собравшись в комок, сидит мальчик.
- Ты что же, не видишь, что коптит! - сердито крикнул дежурный и подвернул фитиль.
Мальчик ничего не ответил. Он только смотрел на дежурного и сильно дрожал. Достаточно было взглянуть на его багровое лицо, чтобы -понять, что у него жар и что он уже ничего не соображает.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА I
Поля были полны тумана, он нежно наседал на стога, вился, цепляясь, у кустов, превратил луну в багровое, с трудом проступающее пятно. Мерно отбивая копытами по кремнистой дороге, старая Розалия несла своего старого хозяина.
- Давай, давай, старушка, покажем им, на что мы с тобой способны.
Туман полз вдоль дороги. Розалия отмахивала во всю свою длину, всадник поднимался в седле мерно, легко и привычно.
- Давай, давай, старая, и помни, времени у нас немного.
Он прошел полпути, когда услышал за собой шум и увидел вдали туманное пятно света. Сзади, пока еще далеко, шел мотоцикл.
- Веселое дело, - сказал всадник.
Кобыла наддала. Ветер свистал навстречу. «Ого как! Давно мы не показывали таких результатов!» Однако пятно стало яснее.
Теперь Розалия шла в сплошном тумане, только мутное пятно в небе да пятно от фары сзади. Положение было скверное. Остановиться? Нет ничего проще, как остановиться и завести Розалию в лес, но тогда он не успеет. Может, добраться до проселка?
Он припал к лошадиной шее, чувствуя лицом гриву и вдыхая привычный запах лошади. Скосил глаза через плечо. Догоняет. Нестеров уже спиной чувствовал приближение врага, - а может быть, это туман полз за ворот? Не хочется помирать. Да и Паша будет плакать. И погода, как назло, паскудная - в такую погоду разве остановишь поезд? Нет, не успею. Всё.
Нестеров свернул в лес и соскочил на землю. Треск и пальба на дороге усилились. Налетел мотоцикл, - впрочем, самого его не было видно, только сидячая, словно каменная, фигура мотоциклиста пронеслась в мутном воздухе.
В поселке по ночам всегда закрывали окна. Инженер Дохтуров был, наверное, здесь единственным, чье окно оставалось открытым.
Оно выходило в сад, прямо в плотные кусты, мокрые в эту ночь от тумана. Кусты разрослись настолько, что затянули собой половину окна и защищали кабинет инженера от посторонних взглядов лучше всяких занавесок.
Однако сегодня инженера почему-то тревожило это окно. Он сидел за письменным столом, отгороженный от полумрака комнаты светлым кругом лампы. Был поздний час. В доме все спали. Во всяком случае, Александр Сергеевич был уверен, что Сережа спит в своей комнате. Мог ли он знать, что сын его в это время едет в уездный город со своей странной вестью.
Итак, Дохтуров сидел один поздно ночью в уснувшем доме, работал и старался не думать об окне: ему показалось, будто недавно в него кто-то заглянул. Он, правда, не мог бы сказать, было ли это на самом деле, однако ему все сильнее хотелось встать, закрыть окно и запереть его на все задвижки.
Он отложил расчеты и нарочно стал думать о сварке, зная по опыту, что мысль о сварке может отогнать все другие. Что, если бы действительно они получили аппаратуру - ведь бывают же удачи в жизни? На подобную удачу трудно было рассчитывать, однако Александр Сергеевич сделал все для того, чтобы ее добиться: писал друзьям на заводы, посылал Митьку Макарьева скандалить в различные учреждения, заранее готовил новые расчеты, присматривался к парням, кто посмышленее, и даже начал - правда, уже для собственного удовольствия - объяснять принцип электросварки своему любимцу Тимофею.
Теперь ему предстояло заново рассчитать конструкцию центральной фермы. «Не стоит терять даром времени!» - подумал он и вновь принялся за работу.
Он уже с головой ушел в свои расчеты, когда что-то томительно и властно стало бить в нем тревогу. «Вздор», - с раздражением сказал он себе и в тот же миг краем глаза увидел на подоконнике руку.
Рука эта, небольшая мужская рука, опоясанная часами, нащупывала выступ подоконника, чтобы получше за него ухватиться, потом прочно утвердилась, побелела от напряжения, и сразу же окно заполнилось темной массой. В комнату спрыгнул человек, за ним тотчас же другой. Все это заняло одно мгновение.