Он свернул козью ножку, закурил и опять взглянул в окно.
- А народу у нас мало, городишко, сам знаешь, небольшой, фабрика ткацкая, одни женщины, а наше дело не женское. А хуже всего… Ну да ладно.
Борис с почтением и страхом слушал речи начальника, ему и в голову не приходило, что значит это «хуже всего». «А хуже всего, - думал Берестов,- что я такой же начальник розыска, как и ты, и дело это знаю немногим лучше тебя». Однако Борис, разумеется, не умел читать чужие мысли.
- Вот вы сказали про поселок, - неуверенно начал он, - так ведь у нас все в одиночку живут, даже комсомольской организации нет…
- А вы что же смотрите… - начал было Берестов, но тут же вскочил и подошел к окну. - Приехали,- желчно сказал он.
Во двор въезжала еще одна подвода, с которой бойко соскочил милиционер Васильков.
«Уж не покойника ли опять?» - с беспокойством подумал Борис.
Нет, Васильков с возницей волокли в дом какой-то столб. Они прогромыхали им по лестнице и, зацепив за наличник, ввалились в комнату. Здесь они стали, держа столб перед собой и всем своим видом показывая, что ждут эффекта необыкновенного.
Это был толстый свежеотесанный столб, нижний конец которого был темен и влажен - его, очевидно, только что вытащили из земли; к верхнему же был прибит кусок фанеры с надписью, сделанной красной и черной краской.
После одиннадцати часов вечера проход по дороге воспрещен.
За нарушение -
Смерть
значилось на фанере.
- Левка, - проговорил Берестов.
В это время в комнату вошел высокий красивый человек. Он молча остановился у столба, глубоко, чуть не по локти засунул руки в карманы и стал читать. Читал он очень долго, словно был не в ладах с грамотой.
- Шутники, - сказал он наконец.
Он глянул на Берестова горячим взглядом, странно не вязавшимся с ленивыми движениями его большого тела. Борис сразу догадался, кто это такой. «Так вот он, гроза бандитов, Павел Водовозов».
- Зачем же вы столб-то волокли? - спросил Водовозов у милиционера.
- Вещественное доказательство, - лихо ответил тот.
В комнате стали появляться всё новые и новые лица - сотрудники розыска и милиции заходили посмотреть на диковинный столб. Среди них была женщина.
Она была в гимнастерке, сапогах и мужской кепке. Щурясь и скалясь от едкого дыма папироски, которую зажала в зубах, она стояла и слушала, что говорит ей какой-то паренек, а потом произнесла очень громко и отчеканивая слова:
- Полагаю, что мы, в Петророзыске, этого бы не допустили. Думаю, что так.
«От этой пощады не жди», - подумал Борис и стал искать глазами Водовозова. Тот стоял, окруженный толпой сотрудников, и рассказывал что-то веселое - во всяком случае, его рассказу все смеялись. Лицо его в этот миг было простым и мальчишеским.
- Ну, коли мы в сборе, садитесь, товарищи,- сказал Берестов, и все стали рассаживаться на столы, на стулья, на подоконники - кто куда.
Это начиналось совещание.
- У нас на повестке дня два основных вопроса,- начал Берестов. - Банда Сычова - это раз. Поселковое дело - это два.
- Вы забыли еще одно главное, - как бы невзначай бросил сидевший на подоконнике паренек, тот самый, что привез во двор бидоны. Борис удивился и позавидовал свободе, с которой он себя держал.
- Ладно, ладно, - ответил Берестов, видно прекрасно понимавший, о чем идет речь, - на фабрике уже уплатили - значит, и нам скоро заплатят.
- Так три же месяца.
Речь шла о жаловании, которое в те времена нередко задерживалось месяцами.
- Вы как хотите, - продолжал паренек, поеживаясь и постреливая глазами на присутствующих,- а я без жалования скоро разложусь. Акурат попаду в когтистые лапы нэпа.
Все заулыбались (только женщина вскинула брови, а потом прищурилась).
- Я т-те разложусь, - также улыбаясь, сказал Берестов, - шефскую муку получил? Махорку получил? Ну и не ори. Итак - дело Сычова.
Встал Водовозов. Он просил подождать несколько дней: вожаки кулацкой банды перессорились, перестрелялись и смертельно надоели местному населению- даже тем, кто их раньше поддерживал.
- Словом, - сказал Водовозов, - через неделю, самое большее - десять дней, доставлю вам Сычова не живого, так мертвого.
Никто, казалось, не удивился уверенности Водовозова, все перешли к дальнейшим делам, словно судьба Сычова была уже решена.
Неожиданно слово взяла женщина в кепке.
- Я хочу сказать о нарследах, - начала она и долго потом говорила о том, что народные следователи работают не так, как нужно, часто произнося при этом «Петророзыск, Петрогубсуд».
К ее речи отнеслись как-то странно: выслушали в молчании и сейчас же перешли к другим делам. Никто не стал обсуждать работу нарследов, никого не заинтересовал Петрогубсуд.
- Итак, поселок, - сказал Берестов, как только она кончила, - сейчас все силы на поселок. Как вы знаете, в поселке произошло убийство, один тяжело ранен, бесчисленные грабежи. Надо думать, там обосновалась банда. Подозрения падают на двоих новоприезжих, остановившихся у некоей тети Паши. Мы навели о них справки - что же, оба демобилизованы из армии и работают у нас в городе в ремонтных мастерских. Работают не очень хорошо, но и ничего плохого за ними не замечено. Теперь - сегодняшний столб. Никак пока не соображу, зачем он им понадобился. ..
- Жителей пугают, - предположил белокурый паренек.
- Да они и так уже напугали. Нет, этот столб для нас.
- Дразнят? - спросил Водовозов.
- Может, и так. А может, и еще какие дели. Словом, все силы сейчас на поселок. Васильков, я прошу тебя разузнать, откуда они взяли столб. Рябчиков,- обратился он к белокурому пареньку, - займись домом этой самой тети Паши (парень откозырял, не вставая с подоконника). Ты, Павел (это к Водовозову), как только освободишься от Сычова, пойдешь в засаду на дорогу. Пока всё.
- Постойте, товарищи, так нельзя, - вмешалась женщина в кепке, - у нас есть еще один вопрос - это кружки. Есть решение организовать кружок «Безбожник» и всем коллективом вступить в общество «Друг детей».
- Да, товарищи, - устало промолвил Берестов, - записывайтесь в кружки.
Никто теперь в поселке не сомневался, что парни, поселившиеся у тети Паши, из Левкиной банды. Не верила этому одна только Милка Ведерникова.
- Никакие они не убийцы, - говорила она.
- Откуда ты знаешь? - спрашивали ее.
- Знаю, - отвечала она уклончиво.
О, Милка могла бы им ответить. Она знала от тети Паши, что один из ее жильцов, Николай, был на фронте и совсем недавно демобилизовался. Тогда многие возвращались из армии. Милка всей душой понимала этих людей: в их глазах еще видения недавних кавалерийских атак, на их лицах еще отсвет ночных костров, им трудно привыкнуть к серым будням. Голодные, в пыли и крови, они спасали страну и отстояли революцию. Они смертельно устали, а вы встречаете их смешками и грязными сплетнями. Впрочем, это неважно: они вас не видят.
Примерно так думала Милка. Ей совсем не нравился Люськин с его толстым носом и срезанным подбородком, но зато Николай произвел на нее большое впечатление.
Николай был молчаливым парнем с правильным, спокойным лицом и падавшими на глаза густыми светлыми волосами. Он всегда ходил, задумчиво опустив голову, а когда в своей неизменной компании сидел на бревне около клуба, казался одиноким.
Однажды ей даже удалось поговорить с ним. Он возился около калитки тети Пашиного дома - что-то пилил там небольшой ручной пилой. Милка как раз проходила мимо, когда он бросил пилу и быстро поднес руку к губам.
- Порезались? - сейчас же спросила Милка.
- Да нет, ничего.
Но Милка все-таки сбегала домой за бинтом и сделала перевязку по всем правилам искусства, ибо кончила курсы сестер милосердия. Он стоял и, опустив ресницы, смотрел, как ложится бинт. Зубья пилы довольно сильно разорвали кожу на этой большой руке с толстыми корявыми ногтями.
Милка работала ловко, быстро перекатывая и перехватывая бинт.
- Так не туго?
- Ничего.
Он не поблагодарил ее, и ей это было приятно, словно он признал ее право заботиться о нем.
Домой она шла как во сне.
- Ты с ума сошла! - сказала ей соседка. -Это же бандит.
Милка не удостоила ее ответом. Теперь она была готова выступить в защиту Николая против целого поселка.
Если Милка и отказывалась считать новоприезжих бандитами, то поселковые ребятишки в этом не сомневались. О доме тети Паши рассказывались кошмарные истории: кто-то в полночь (а в поселке полночь была действительно полночью, а не началом ночи, как в городах) слышал страшные стенания, раздававшиеся там, кто-то видел белую фигуру (непременно белую!), безмолвно тянувшую из окна свои руки. Говорили про какие-то пятна, вовремя не отмытые с крыльца. Словом, говорили все то, что и полагается говорить ребятишкам, собравшимся в сумерках на сеновале.
Сережа Дохтуров… Но прежде всего скажем несколько слов о семье Дохтуровых, которой предстоит сыграть немалую роль в этом рассказе.
Инженера Дохтурова в поселке знали сравнительно мало (он много работал, рано уезжал и поздно возвращался), хотя и очень им интересовались - особенно женщины. Он был хорош собой и походил на морского офицера. Зато тещу его, Софью Николаевну, знал весь поселок.
Она была на редкость бестолковая женщина. Так, например, она могла остановить на улице дядю Сеню, председателя поссовета.
- Нет, вы скажите, - говорила она, - какое право имели они отнимать у людей землю?
«Они» - это были большевики, а люди, очевидно, помещики. Впрочем, ни сама Софья Николаевна, ни родня ее никогда землей не владели.
- Что уж тут поделаешь, - отвечал дядя Сеня и разводил руками.
- Нет, скажите, по какому праву?
Дядя Сеня снова, улыбаясь, разводил руками. Одна бровь его была выше другой.
Кроме того, Софья Николаевна вырвала себе все зубы. Когда-то передние зубы у нее были такие длинные, что верхняя губа никак не могла их прикрыть. Софья Николаевна мужественно вырвала их и заменила вставными. Произошло это много лет назад, однако в поселке помнили об этом событии, и всякий, кто разговаривал с ней, смотрел ей в рот и думал о вырванных зубах. А когда она говорила, кончик ее бледного носа мерно двигался вверх и вниз. И у нее росли усы.