у Генки, были темные очки с зеркальными стеклами и кепка бейсбольная. Поэтому он ли это на снимке, Владимир и тогда не мог сказать, а теперь и подавно.
Я перевела оба письма и отправила их Филу. А на следующий день, в субботу, пора было ехать в Норич. Там жил третий из шести похищенных. А именно похищенная. Звали ее Наташей, ей было уже двадцать пять. Норич действительно расположен недалеко, всего два часа на машине. Я была рада, что можно не брать свою, и собиралась поехать с Филом. Однако Фил не поехал сам. Ему что-то там поручили. Он в этом деле был только помощником лидера своей следовательской группы, Тома Хаммера. Этот сам заехал за мной, встретил меня приветливо и посадил в свою машину. Около половины пути мы не могли с ним разговориться. Однако потом оказалось, что он совершенно согласен со мной по поводу школьной системы воспитания, а именно — постепенного ее развала. Беседа полилась рекой, и доехали мы быстро. За окнами машины лилась летняя зелень, погода была идеальная, дороги — без пробок. Последние сорок минут пути проходили по А140. Это не скоростное шоссе, и мы медленно проезжали деревни и фермы одну за другой. Том мне показался несимпатичным, усталым, но он был явно очень умным мужиком. Он знал свое дело. Он не был похож ни на одного из моих знакомых, кроме разве что Джима Блумфилда. Он не откровенничал, не загружал меня проблемами, смеялся шуткам, шутил сам, рассказывал мало, коротко, но интересно. Он не засыпал меня вопросами личного плана и не бросал пустых комплиментов. Одет он был в дорогой, но старый костюм, к которому моя федора подошла бы лучше, чем к моей джинсе. От него не воняло сигаретами. Руки у него были грубые и большие, как у садовника. Про глаза ничего не могу сказать, так как смотрел он не на меня, а на дорогу. На вид он был немногим старше меня, а говорил, как повидавший виды старик, хотя и без брюзжания. Он пока не влезал ни в одну из построенных мною ниш, и поэтому мне не было скучно. Как было бы спокойно и хорошо работать, если бы все мои копы такими были.
Наташа ждала нас дома. Я ожидала увидеть столичную штучку, а дверь нам открыла девушка очень больная, уставшая от всего на свете. Том принялся расспрашивать ее по делу, а мне было интереснее всего, почему она живет в Англии после того, что с ней произошло, и почему она до сих пор не говорит по-английски. Видимо, полицию это тоже интересовало, и все скоро прояснилось. Она тоже не хотела больше видеть эту страну, где напугали ее саму и родителей до смерти. Ее не обижали похитители, но ей, семнадцатилетней девчонке, пришлось просидеть пять ночей в машине где-то в пригороде, без туалета, на хлебе и воде (это фигуральное выражение: на самом деле это были кола и картофельные чипсы, на которые она теперь глядеть не может). Когда уж совсем становилось невтерпеж, какой-то парень в темных очках и с фальшивой бородой водил ее в кусты и вежливо отворачивался. Но ей было очень неудобно и горько. Однако в Англию пришлось вернуться по состоянию здоровья. Ее сюда привез полгода назад один светило, специалист по головному мозгу. Когда он ездил в Россию в 2000 году, он познакомился с пациенткой Наташей, которой онкологи уже тогда поставили диагноз. Отец ее готов был продать душу, лишь бы ей помогли, но светило согласился на награду поскромнее. Называть ее вам точно не буду, чтобы не расстраивать. Родители отправили дочь с родным дядькой в Англию за сумму, достаточную на покупку приличной яхты. Светило оформил ее поездку как полезную для науки и для финансовой поддержки его частному медицинскому центру. Теперь он собрался делать ей операцию по удалению активизировавшейся проблемы. Папа Наташи не доверял российской медицине, даже если и считал, что врачи у нас лучше. Наташе и ее дяде Саше сняли квартиру в Нориче, поближе к тому медцентру и подальше от ненавистного ей Лондона. Наташа была очень больна и худа. Ее сон был беспокоен, аппетит плох, ее раз в две недели рвало, она даже теряла сознание четыре раза. Однако никаких болей не ощущала. Только сильнейшую усталость и беспокойство.
Том разложил перед ней снимки.
— Взгляните. Этот ли парень был вашим водителем по Лондону?
— Нет, — голос у Наташи был тусклым, — тот был плечистым, некрасивым. Уши оттопыренные и зубы кривые. Волосы вроде посветлее, да я все это уже плохо помню.
— Может быть, этот парень держал вас в машине?
— Трудно сказать. Он так глупо пытался замаскироваться. Я его не разглядывала. Мне видеть его было тошно.
— Но это лицо вам знакомо?
— Вроде бы… Не знаю. Столько лет прошло.
— Опишите того, с бородой.
— Ой, смогу ли? Ну… высокий, сам шатен, а бороду черную прицепил. Все курил самокрутки страшно вонючие. Одет был в джинсы. Нос кривой, кепка, очки. Все. Больше ничего не помню…
Письменные показания заняли не больше четырех страниц. Описывать похищение ей уже приходилось один раз, восемь лет назад. Том не стал заставлять ее делать это снова, да и она не вспомнила бы всего так хорошо. Я записала все на двух языках, а Наташа подписалась на каждой странице.
— Если что-нибудь вспомните, позвоните нам, — сказал ей Том на прощание и протянул свою визитку.
— А можно я лучше вам позвоню? — повернулась ко мне Наташа.
— Если офицер не возражает, пожалуйста.
— Конечно, так будет лучше.
Я оставила Наташе свою визитную карточку, и мы ушли. Прежде чем отправиться в обратный путь, мы зашли выпить кофе в маленькую кондитерскую. Том оказался сластеной и принялся за шведские кренделя с абрикосом. Я позавидовала ему, но есть не стала.
— А ведь она его действительно не помнит. Такие вещи просто хочется вычеркнуть из памяти, — сказала я.
— Я не понимаю, почему никто не узнает Свиридова, — Том жевал сердито, глядя в чашку. — Он возил их из аэропорта и по городу. Он таскал их чемоданы и ходил с ними по магазинам. Ну, ладно, мы тоже не помним своих водителей такси, но они вместе гуляли на пикнике. Они обращались к нему с мелкими проблемами. Ольга Джессоп говорит, что сама она столько времени с детьми не проводила, везде с ними возился Свиридов.
— Но он же сам не занимался похищением. Кто-то ему помогал, как я поняла. Вы же сами сказали, что его даже не подозревали до последнего.
— Если в нем никто не узнает похитителя, то должны были узнать шофера.
— Он прятался за очки и под кепку.
— Он похитил семерых всего за два сезона, и никто не знал. И во всех случаях оба организатора тогда получили письма от родителей, что ребенку срочно пришлось уехать домой. Все сделано без них, и ни о чем не надо было беспокоиться. Они только рады были.
Все это было не мое дело, но я не удержалась:
— Том, как вы думаете, почему человек на фотографиях обязательно Геннадий Свиридов?
— Его арестовали во время операции, и он назвался. Паспорт не был найден, но тогда его личность подтвердили соседи, хозяин микроавтобуса, сдающий ему машину в прокат в частном порядке, хозяин квартиры и один нетронутый ученик, которого родители отозвали последним. Хотя он-то, скорей всего, просто врал, чтобы отвязались. Остальные успели уехать в спешке раньше, избежав расспросов.
— Значит, тогда его узнавали, а теперь не узнают? И это тот самый человек, что и на фотках?
— Он, наверное, не был достаточно яркой личностью, чтобы запомнить. Опять-таки очки, кепки…
— Наташа говорит, что Свиридов был страшный.
— Что?
— Извините меня, Том. Если бы мне было шестнадцать лет и моим водителем был бы этот красавец на снимке, я бы его запомнила.
Том проглотил последний кусок и внимательно посмотрел на меня.
— А тебе, пардон, сколько?
— Тридцать семь.
— Никогда бы не подумал, — сказал Том и допил кофе. При этом он прополоскал им рот, прежде чем проглотить. Ужас!
— А тебе? — я спросила назло. Мне Том вдруг резко разонравился.
— Сорок два.
— Никогда бы не подумала.
— Я хотел сказать, что ты выглядишь моложе.
— А я — наоборот.
— Ха! Спасибо. Буду знать, как спрашивать женщину о ее возрасте. Секретом поделишься?
— Щитовидка не очень активная, — ответила я со злостью, — Левотироксин жру. Все процессы замедлены — волосы и ногти плохо растут, порезы и ожоги по месяцу заживают, седых волос нет, но это может быть и по другой причине.
— Понял. Сочувствую.
Он примирительно улыбнулся, встал, заплатил за кофе и галантно подал мне руку. Он перестал быть неприятным, будто переоделся.
Мы снова поехали мимо ферм. Поля были красивого зеленого цвета, и каждое было окаймлено полосой из кустов и деревьев, служивших границами каждой маленькой империи. На одном поле паслись коровы, другое было бархатным от низкорослых злаков. Осенью коровьи угодья превратятся в месиво грязи и навоза, а пшеничные пожелтеют, и по ним раскидают огромные золотые цилиндры скатанной соломы. Но это осенью. А пока здешняя зелень свежая и яркая. При приближении машины с асфальта неохотно стартовали сороки, чуть ли не из-под самых колес. Наверное, потом, посетовав, они снова возвращались доклевывать непутевого грызуна, не вовремя решившего перебежать кому-то дорогу.
Назад доехали быстро. По дороге я наконец услышала о деле подробности, о которых мне не решался рассказывать даже Фил. Следователь Хаммер тоже лишних секретов выдавать не стал, но многое стало понятнее. Я торопилась домой, и Том высадил меня на моей улице, а сам принялся звонить по телефону.
Войдя в дом, я, как всегда, проверила автоответчик. Оказалось, что звонила Наташа. Уже? Я выскочила, чтобы позвать Тома, но он уже уехал. Ну и черт с тобой. Пусть уж эту новость первым узнает Фил. Сообщение было не таким уж и кратким. Я снова прослушала запись, записала оставленный номер и стала его набирать. Долго никто не отвечал. Потом трубку взял незнакомый мужчина. Я представилась.
— Здравствуйте, Антонина. Я Наташин дядя, по просьбе ее отца я тут за ней приглядываю. Она позвонила вам через полчаса после вашего отъезда. А час назад ей стало плохо, и я отвез ее в клинику на скорой.