— Бедный папа! Жизнь его вторично разбита… Что-то будет, когда он узнает про свое бесчестье? Несомненно он вызовет на дуэль графа, и вдруг его убьют?
Невыразимая жалость охватила душу Марины. Чтобы избавить дорогого отца от всего этого срама и горя, она готова была, не задумываясь, пожертвовать жизнью… Но где выход, в чем спасение и возможно ли?
Она бросилась в будуар и застала Юлианну, судорожно рыдавшую на диване, уткнувши голову в подушки.
Схватив мачеху за руку, она стала ее трясти.
— Что вы наделали? — строго, глухим голосом спросила Марина. — Как вы посмели изменить отцу? Если он узнает про свой позор, его жизнь будет разбита; он убьет графа или будет сам убит.
Юлианна вскочила с дивана; страх и злость, видимо, боролись в ней.
— Вы слышали бредни этой фурии?
— Да, я все слышала. Говорите, что в этом письме, которое она собирается прислать отцу?
— Я не знаю, — в замешательстве пробормотала Юлианна. — Это письмо от Стаха ко мне… quelquesparolesd'amour… и ничего более, но этого достаточно, чтобы меня погубить.
Она схватилась обеими руками за голову.
— Вы не знаете, Марина, как ревнив ваш отец, и как он страшен в гневе. Он убьет не только графа, но и меня. Подлая ведьма эта Тудельская! Она без ума от Станислава и собиралась даже разводиться, чтобы выйти за него, а он и ухаживал-то за ней ради забавы; теперь же он, конечно, высказал ей всю истину. Тогда из мести, не знаю как, она украла письмо и хочет сделать неслыханный скандал. Боже мой! Боже мой! Что мне делать? Я лучше отравлюсь или убегу.
Она бросилась на диван, злобно кусая свой батистовый платок.
— Бесноваться теперь не время, сообразите лучше, нельзя ли перехватить это письмо, чтобы как-нибудь предупредить скандал. Я готова охотно вам помочь, если могу.
Юлианна выпрямилась и, опершись на руку, задумалась; через несколько минут она подняла голову и как-то странно взглянула на бледную, стоявшую перед ней Марину.
— Перехватить письмо почти невозможно. Текла примет свои меры, чтобы оно дошло по адресу. Хотя есть средство уладить все это… Но о такой жертве я не смею даже заикнуться…
— Да говорите! Ради отца я на все готова, потому что знаю, как он вас любит.
— Нужно, чтобы вы взяли все на себя… сказали бы, что граф писал вам, и что вы любите друг друга, а что я только покровительствовала вашей любви. Словом, я уж сумею объяснить все, как следует, а вам-то Поль поверит: он знает, что вы неспособны лгать. Но… в результате вам придется выйти замуж за Станислава… Согласитесь ли вы на это?
Марина словно застыла, слушая ее.
— Я должна выйти за графа?.. — глухо переспросила она, бледнея. — В чем же тут помощь? Тудельская все равно не замедлит разоблачить обман…
— О, нет! Ее клевету мы объясним ревностью и желанием вызвать разрыв между вами и графом. Но, повторяю, я не смею ждать от вас подобной жертвы…
Марина прижала руку к сердцу и задумалась; на ее бледном расстроенном лице читалась тяжелая душевная борьба.
Через несколько минут, показавшихся Юлиан-не вечностью, она начала тихим голосом:
— Из любви к бедному папе я готова пожертвовать собой. Но, если у вас в душе осталась хоть капля совести, вы поклянитесь мне на распятии, что никогда в жизни не посягнете более на счастье и честь отца.
Юлианна, с трепетом наблюдавшая за ее душевной борьбой, услыхав такое решение, упала перед Мариной на колени и с плачем стала целовать ее руки.
— Вы — ангел! Бог благословит вас за ваш великодушный подвиг.
Поднявшись с колен, она схватила Марину и повлекла в свою спальню, где на стене у постели висело распятие; там, касаясь рукой креста, Юлианна поклялась, что никогда в жизни не станет рисковать носимым ею именем и отныне посвятит себя лежащему на ней долгу.
— А теперь, — прибавила она, — я тотчас же извещу Стаха о случившемся, а потом приду к вам, чтобы сообща обсудить, как нам действовать дальше.
Марина молча кивнула головой, вырвала руку и бросилась к себе в комнату, где заперлась на ключ.
Упав на кровать, она разрыдалась. Потом, когда припадок отчаяния прошел, она встала, вымыла распухшие, красные от слез глаза и села у окна, стараясь привести в порядок свои мысли. Чтобы сыграть взятую на себя роль, надо было быть спокойной; чувство гнетущей тоски наполнило ее душу.
— Ах мама, мама, — думала она. — Зачем ты не простила, когда еще было время? Разве ты не была довольно отомщена? Но ты была права, говоря, что болото меня затянет… Боже, в какую грязь я окунулась!.. Своей жизнью я покрываю подлый разврат, и этот ребенок будет носить наше имя… А поступить иначе я не могу. Не будь папа так горяч и вспыльчив, тогда другое дело. В гневе он может сделать то, о чем будет потом горевать всю жизнь. Нет, нет, мой долг спасти его. Впрочем, не все ли равно: буду ли я женой этого кутилы и развратника, или кого-либо другого… Действительно честный и вполне порядочный человек побоялся такого «болотного цветка», как я…
Она откинула голову на спинку кресла, закрыла глаза и отдалась охватившему ее чувству усталости.
Прошло часа два времени, как вдруг в дверь постучали, и вошла Юлианна.
Она была все еще очень бледна, но казалась спокойнее и, сев рядом с Мариной, крепко пожала ей руку.
— Завтра граф явится официально просить вашей руки. Всю остальную мою жизнь я буду молить за вас Бога, — вкрадчиво прошептала она.
Видя нервную дрожь, охватившую Марину, Юлианна ее успокаивала и принялась затем обсуждать, что им надо было делать. По-видимому, она обдумала все случайности и приготовила дляМарины ответы на всевозможные вопросы, которые мог задать ей отец.
Когда к обеду вернулся Павел Сергеевич, Юлианна казалась веселой, а на лице Марины, кроме тени легкой грусти, тоже не было ничего заметно.
Только что Адауровы встали из-за стола, как лакей подал генералу конверт; по большой монограмме на конверте, Юлианна с Мариной сразу угадали автора.
Марина встревожилась, покраснела и, чтобы положить конец неизвестности, обратилась к отцу:
— Папа, мне надо переговорить с тобой, — нетвердым голосом начала она. — Можешь ты подарить полчаса?
Видя смущение и краску на лице дочери, Павел Сергеевич потрепал ее по щеке и ласково сказал:
— Иди, крошка, со мной в кабинет и докладывай свое дело.
Он взял у лакея письмо и взглянул на монограмму.
— Опять от этой Тудельской.
Он унес с собой предательское послание и кинул его на письменный стол. Усевшись в кресло, он посадил дочь к себе на колени.
— Ну, дорогая, говори, чего тебе хочется. Денег, какую-нибудь золотую вещицу или что-нибудь другое? Да говори же откровенно, не будь такой нерешительной.
Марину на мгновение охватила слабость; из глаз брызнули слезы, и она обняла отца за шею.
— Я боюсь, что ты будешь сердиться, Папа. Я не была с тобой откровенна, как бы следовало. Но, видишь ли, я так долго жила вдали от тебя, что, несмотря на всю твою ласку и доброту ко мне, я все боюсь… мне совестно…
Павел Сергеевич взял ее за подбородок, заглянул в смущенные глазки.
— Подобное предисловие сулит разоблачение какой-то сердечной тайны. Но дрожать и бояться тут нечего. Тебе минет скоро восемнадцать лет, а это пора любви и грез. Ну, назови теперь, кто похитил твое сердечко?
— Мне почему-то казалось, что ты его недолюбливаешь… Это граф Станислав, и завтра он придет просить моей руки.
— Земовецкий? — хмурясь, переспросил Адауров. — Признаюсь, не ожидал услышать от тебя это имя и предпочел бы для тебя иного мужа. Не то, чтобы я в сущности имел что-нибудь против него: он красивый малый, из прекрасной семьи, богат и незапятнанной репутации; но ведь он человек-то легкомысленный, слывет за большого повесу и еще эту зиму открыто флиртовал с Тудельской. Ты должна была это заметить.
— Ах, папа, да он ухаживал за этой противной рожей, чтобы возбудить мою ревность. Он любит меня еще со времен Монако; Юлианна знает это и покровительствует нашей любви.
— А-а? Так вот причина ваших нескончаемых совещаний и шептаний. Подумаешь, какая страсть у этих женщин к сватовству!
— Ты не все знаешь, милый папа. Тудельская безумно влюблена в Станислава Болеславовича и положительно преследует его, вообразив, что он женится на ней, если она разведется. Это ему наконец надоело, и он объявил ей, что любит меня. Сегодня она прилетела сюда, как фурия, накинулась на нас и сделала сцену, требуя, чтобы Юлианна Адамовна помогала ей, а не мне.
При этом она объявила, что ты никогда не выдашь меня за поляка, а чтобы положить конец и вызвать между нами разрыв, она сказала, что немедленно отошлет тебе письмо, которое писал мне граф, и которое она украла, не знаю как. Это подло, гадко с ее стороны, но я уверена, что вот это то самое письмо и есть. Папа, дорогой, отдай его мне, — умоляла Марина, покраснев до корней волос.
Отец протянул ей письмо.
— На, бери его, дружок.
Марина торопливо спрятала письмо за корсаж и, прижимаясь своей бархатистой щечкой к щеке отца, нерешительно прошептала:
— Так я могу надеяться, что ты дашь графу благоприятный ответ?
Павел Сергеевич задумчиво молчал и тяжелое чувство сжало его сердце.
Ничего явного, что можно было бы поставить в вину Земовецкому, у него в виду не имелось; партия во всех отношениях была блестящая, да и Марина слишком хороша собой, чтобы не привязать даже такого пустого человека. А между тем, внутренний голос подсказывал ему, что с графом его дочь не будет счастлива. В Станиславе было нечто, очень ему не нравившееся; его бабушка — старая ханжа, окруженная вечно ксендзами и разными темными личностями, была ему противна; наконец его злила мысль, что Юлианна интриговала и пособляла завлекать Марину.
Встретив боязливый, затуманенный слезами взгляд дочери, он тяжело вздохнул и поцеловал ее.
— Хорошо, я приму предложение графа. Поздравляю тебя, дорогая, и буду Бога молить о твоем счастье.
Марина крепко поцеловала отца и убежала. Притворяться далее она была не в силах. Прямо из кабинета отца она прошла в будуар, где взволнованная и бледная Юлиана сидела за книгой и делала вид, что читала.