Хлопают двери, в комнату врывается дождь. «Ешь», — говорит бабушка. Ешь да ешь. Хочешь не хочешь — все равно.
Когда он остается вдвоем с бабушкой, она ему все разрешает, можешь хоть на голове ходить. Бабушка жарит блины, латает его одежонку или вяжет носки — на стеклах оседает пар, в горшках что-то булькает. «Сейчас она придет. Увидит… Это ее…» — говорит бабушка. Она — это тетка. А они с бабушкой, как заговорщики, всегда заодно. Иногда тетка и бабушка ссорятся. «Вот и поезжай в свою деревню!» — кричит тетка, и бабушка никак не может кончиком спицы попасть в петлю и вытянуть ее.
По вечерам Юзукас стоит у окна — когда же отец придет? — и смотрит на рельсы. По ним, разбрызгивая искры, грохочут ночные поезда-странники, мужчины в железнодорожной форме стоят на подножках, мелькают розовые, зеленые или желтые огоньки.
По вечерам в этом доме тихо звякают стаканы и тарелки: сюда приходит хозяин — низенький мужчина в комбинезоне, испачканном сажей. Он снимает возле печки рюкзак и вытряхивает из него уголь. Теперь за столом сидят трое. В печи ярится пламя, бабушка ставит на стол еду, а тетка толкует с хозяином о том, что работа у поездного кочегара вполне доходная, от службы в магазине тоже кое-что перепадает, — вот, это варенье, — тетка тычет замасленным ножом, — откуда, думаете?.. Лица горят, глаза темнеют, хозяин встает и ворошит угли («Хорошая штука — уголь»). По вечерам, смыв сажу, хозяин жадно откусывает белую булочку, намазанную маслом, косится на чужого ребенка, и тетка из кожи вон лезет, чтобы понравиться низенькому.
Поутру Юзукас и бабушка направляются на базар — старуха кутается в широкий платок, берет с собой плетеную корзину, пахнущую клубникой.
Мощенная булыжником улица то карабкается на пригорок, то срывается вниз, туда, где шумит-гудит просыпающийся город, исторгая из труб клубы дыма и пара. Юзукас останавливается у витрин магазинов, у фотоателье, там, в окне, выставлена и его фотография — жалобно смотрит на него почти незнакомый мальчик, дитя чужой любви, дитя бедности и лишений. Юзукасу почему-то стыдно смотреть на себя, он замедляет шаг возле молокозавода — серого здания с сырыми, будто ошпаренными стенами, дрожащими от гула сепараторов. В темном проеме дверей спортивного зала, Мимо которого Юзукас с бабушкой тоже проходят, порой мелькают боксерские перчатки или мячи. За воротцами рынка Юзукас видит старух, сидящих за столиками и зорко стерегущих груды фруктов, бидоны с молоком. Больше всего его привлекают серые жестяные банки со сгущенным молоком и ароматное мороженое, которое продавщицы почему-то зачерпывают ковшиком. Но бабушка болтает со старухами, словам конца нет, не до мороженого ей. Однажды Юзукас увидел, как в бабушкину корзину запустил руку замурзанный цыганенок да еще подмигнул ему, как сообщнику, своими черными глазками. Юзукас промолчал. Цыганенок с украденной булочкой шмыгнул в толпу и давай над ним смеяться, язык показывать. Каких только людей на свете нет!
Всякий раз, когда они, сделав все покупки, возвращаются через высокие заржавевшие ворота, из глубины сада, где стоит зеленый домишко с крылечком, выходит дебелая женщина и окликает их. Она торопится, тяжко ступая по садовой траве, и еще издали протягивает ему булочку. Вспотевшая, запыхавшаяся, в платье, запачканном мукой, она выносит ему пахучую, еще теплую булочку. Кто она? Почему каждое утро угощает его?
В долгие полуденные часы он пропадал на чердаке, в складике, где крепко обосновался. Старые тряпки, стулья, кресла, статуэтки, всевозможные механизмы — чего там только не было! Целыми днями он что-то чинил, высекал, долбил, вытачивал, не замечая голубей, влетавших и вылетавших через крохотную щель в крыше. Но Юзукас чувствовал, что где-то на железнодорожной станции или в старом порту, в пригороде, возле реки, эти его постукивания отдаются сухим негромким эхом, почти бесследно исчезающим в городском гуле.
«Теперь-то мы расстанемся, — сказала однажды тетка. — Завтра приезжает твой отец».
Полдня он простоял у окна. «Отец всегда отец, какой бы он ни был», — сказала бабушка. Юзукас молчал. Куда он увезет его теперь? «Поедешь домой, в деревню». Но он уже считал себя городским жителем, хотя дворовые мальчишки и называли его деревенщиной. Что он в городе увидел? Поезда, пароходы, пантер и львов в зоологическом саду. Юзукас хочет быть горожанином, хотя и охотно вернулся бы домой. Но где его дом? Только услышит слово «отец», и просыпаются самые сокровенные надежды. Будто кто-то наказал ему всегда ждать отца. Где бы он ни был, что бы ни делал, он должен ждать отца. «Отец всегда отец, никто его не заменит, — говорила бабушка. — Отец только один».
«Где покормят, там ему и хорошо», — сказал дядя. Ничего подобного! Ему хочется иметь дом, в котором можно делать все, что заблагорассудится, и в котором ни перед кем не надо лебезить.
Бабушка печет булочки, готовит еду, шьет одежду, ходит по магазинам. Когда устанет, сядет у окна, смотрит и вздыхает. «Поедем вместе». — «Куда я там теперь денусь? Позже приеду. Через год. Навсегда». Ее одежда пахнет кострикой, блузка застегнута проволочной булавкой со сплющенной головкой. Руки у нее старые: намается, пока что-нибудь нашарит. Бабушка очень добрая.
Вечером, когда деревья парка бросали на землю длинные тени, улицу пересекли двое — мужчина и женщина. Отца Юзукас узнал сразу. «Идет!» — влетел он с криком в кухню. Бабушка стала наводить порядок, собирать разбросанные вещи.
Больше всего ему понравилась блестящая бумажка, которой была обернута плитка шоколада, подаренная шикарной незнакомкой. Незнакомка эта все время поправляла пышные, светлые, нежные, как шелк, волосы и смотрела на прочих как-то свысока. Юзукасом она почти не интересовалась. Да и отец был совсем другой — бросил на софу кожаные перчатки и шляпу так, словно и ему чем-то здесь не угодили. Отец сидел, откинувшись на спинку стула, заложив ногу на ногу, и в разговоре почти не участвовал. «Разве тебе такая жена нужна?» — спросила бабушка, когда незнакомка на минутку вышла. «Может, и не такая», — ответил он. «А как ты собираешься ее одевать? Жить где собираешься? У нее что — квартира, свой дом?» — «Ничего у нее нет», — ответил отец.
«Когда твой папаша снова пожалует?» — посмеивался потом дядя.
«А откуда мне знать!» — отрубил Юзукас и подумал: а что, если тайком собрать свои пожитки и уйти куда глаза глядят?
Однажды — это было в дождливое утро, только-только забрезжило — какой-то человек приблизился к его кроватке. Юзукас открыл глаза и вздрогнул — на него смотрело заросшее щетиной, провонявшее сивухой лицо. С помятых полей шляпы капала вода.
«Вставай, поедем!» Но бабушка, стоявшая за спиной отца, стала ругаться — в такой-то дождь? «А вам какое дело?!» — огрызнулся мужчина, и только теперь Юзукас узнал его. Он наспех оделся и, уже направляясь к дверям, увидел, что бабушка пытается что-то всучить отцу: пригодится, мол, в дороге. «Ты возьми», — сказала она внуку. Но ветер уже распахнул двери и заметался по комнате, срывая со стола салфетки.
Так Юзукас оставил этот дом.
…Он видит себя в полночь — заблудился в выложенном кафелем коридоре. Под белыми круглыми колпаками горят большие лампы, свет их необычен, и самое страшное — у света есть запах, острый, вышибающий слезу. Юзукаса вдруг осеняет: да ведь это же запах порошка, которым посыпаны кафельные полы и белая посудина. Если потянуть за цепочку, с шумом хлынет вода, но что за штукенция, почему ему сказали «Если приспичит, беги в эту комнату», Юзукас и малейшего понятия не имеет.
Во всех комнатах тихо, только гудит этот белый свет в коридоре. Юзукас смотрит на него как зачарованный. Изредка сюда долетает далекий, устрашающий шум ночного города — это мчатся поезда, снуют машины. Юзукас стоит в задумчивости, потом опускается на пол.
Комната двоюродного брата завалена книгами. Это учебники по химии, естествознанию и географии. Юзукас с утра до вечера сидит и листает их. На полках — минералы с застывшими в них остатками допотопных животных. По мнению Юзукаса, это самые обыкновенные камни. Однако, если кусочек такого минерала поместить в колбу с жидкостью, то из колбы вдруг вырвется зеленый и красный огонь и повалит дым. Углекислый газ (CO2) — выводит двоюродный брат на грифельной доске. То и дело слышны слова: кальций, водород, кислород… К двоюродному брату частенько приходят дружки, все в зеленых фуражках. Это студенты. Они переписывают всякие формулы, спорят…
Иногда Юзукас берет кусок какого-нибудь минерала, прикладывает к уху и слушает сухой шепот атомов. Глухая тишина вселенной. Ледяное дыхание смерти. Двоюродный брат ходит как одурелый. Он все время в запарке. Даже за столом в одной руке вилка, в другой — книга. «Ты хоть бы поел как человек», — говорит ему мать. Она набожна, но о боге здесь и не заикаются. Двоюродный брат хохочет с полным ртом. Он еще кусок не проглотил, а уже в лабораторию летит. «Если эту штуковину, — он показывает Юзукасу крупицу вещества, зажатую пинцетом, — опустить в колбу, — и он опускает ее, шипение, фонтан огня, в воздух поднимается сухое облачко сизого дыма, — то получим… что? Что мы получим, я спрашиваю?» — и начинает в поисках ответа лихорадочно листать учебники.
Юзукас слышит здесь имена Галилея, Ньютона, Фарадея, Эдисона; он знает о том, что какие-то события произошли задолго до нашей эры, а другие теперь, в двадцатом веке, но ему, по правде говоря, не очень ясно, в каком веке — в двенадцатом или девятнадцатом — он приехал в этот город. А еще раньше была война, а в седой древности люди воевали копьями и мечами. Знания у него весьма приблизительные, но последовательные. Главное, он должен знать наизусть даты: когда изобрели винтовку, когда появился первый автомобиль, первый самолет или паровоз… Кто их изобрел? Имена изобретателей звучат, как заклинания. Что касается счета годов, то дела обстоят довольно скверно, а тут еще это слово «эра». Юзукас знает, кто первый упомянул Литву — здесь она с уст не сходит. По глубокому убеждению Юзукаса, Литва — самое большое государство в мире. Важно знать еще и то, откуда все берется, где начинается и где кончается. В лаборатории двоюродного брата все обретает иной смысл. Даже вода, помеченная здесь формулой H