ись. Да идите вы все к дьяволу, я устал. Тутс вряд ли так скоро раздобыл для меня что-либо полезное, а остальные не в счет. Что касается Китти Сеймор… Ну это особый разговор.
Мистер Ливайн побрился, припудрился и уселся с газетой на унитаз. Так-так. Союзники отрезали Шербурский полуостров. В Сайпане на головы япошкам сыплются американские бомбы. В Чикаго открылся съезд Республиканской партии. Томас Дьюи — бесспорный кандидат и мигом прилетит из Олбани, как только его выберут. Быть Эли В. Сэвиджу министром финансов. Да-да, тому самому Сэвиджу, у которого дочка демонстрирует кинозрителям титьки и прочее в крутой порнухе.
Я вдруг почувствовал, что пол уплывает у меня из-под ног. Мое участие во всей этой возне представлялось мне совершенно неправдоподобным, и тем не менее факт оставался фактом — смешной толстяк, мирный житель Санни-Сайда волею случая сделался человеком, от решений и поступков которого зависели сейчас судьбы мира!
Толстяк сидел на унитазе и лишь смутно догадывался, какое принять решение и как поступить.
Снова зазвонил телефон, но я не двинулся с места. В рубрике «Хотите верьте, хотите нет» сообщалось, что женщины некоего австралийского племени носят на шее живых змей в виде украшения, а в штате Мичиган родился мальчик по имени Фрэнк Бладжин, у которого между пальцами перепонки. Я предпочел не верить. «Янки» завтра на Центральном стадионе собирались поквитаться с «Медведями». «Медведи» пока лидируют, «Янки» отстали от них на четыре очка. А телефон все звонил. В конце концов у меня не выдержали нервы, я снял трубку.
— Это мистер Джек Ливайн, частный детектив? — спросил суровый женский голос.
— Совершенно верно.
— С вами будет разговаривать генерал Редлин.
Я не ослышался? Тот самый генерал Редлин, Серый Орел, вся грудь в орденах?
— Шутить изволите? — крикнул я в микрофон, но не получил ответа. Впрочем, через секунду раздался сочный баритон:
— Алло! Говорит генерал Редлин. Это частный детектив… — Он пошуршал бумагами. — Частный детектив Джек Левин?
— Ливайн! Произносится, как в словах «Голливуд» и «вино». А вы действительно генерал Редлин?
— Так точно. Тот самый Серый Орел. — Он самодовольно хохотнул. — Вы, разумеется, удивлены, мистер Ливайн?
— Не очень. ФДР предупредил меня, что вы позвоните.
— Что-о? — Генерал, наверное, подскочил на стуле. — Президент вас предупредил?
— Нет-нет, успокойтесь, генерал, я шучу. Есть у меня такая слабость.
Слабость я испытывал уже и в буквальном смысле слова. Не многовато ли для одного дня: стрельба в Филадельфии, разговор по душам с банкиром, а теперь вот генерал с тремя звездами на груди всерьез принимает возможность моих телефонных бесед с Рузвельтом.
— Так звонил он вам или нет? — все еще сомневался генерал Редлин.
— Нет, генерал, пока не звонил.
— Понятно. — До него наконец дошло. — В самом деле, чтобы президент звонил вам… — Генерал замешкался, подыскивая нужные слова.
Я ему помог:
— Много чести, это вы хотели сказать?
— Вот именно. Мне говорили, что у вас острый язык, Ливайн. Теперь я в этом убедился.
— Собственный опыт ничто не заменит.
— М-да… — Возникла неловкая (для генерала) пауза. — Понимаете, Ливайн, обстоятельства складываются таким образом, что нам необходимо встретиться.
— Ничего не имею против. Я арендую очень уютное помещение по адресу Бродвей, шестнадцать пятьдесят один, дверь девятьсот четырнадцать. Будет свободное время, забегайте.
— Мы встретимся с вами завтра, в восемь ноль-ноль по адресу «Уолдорф Тауэрс», тридцать пять двадцать один. Вместе позавтракаем.
— Принимаю ваше приглашение. Только учтите, омлет не должен быть пересушен, а тосты я предпочитаю намазывать тонким слоем апельсинового джема.
Вы-то меня уже знаете, такими вот шуточками я прощупываю собеседника, но генерал все понимал буквально.
— Если бы вы служили под моим началом, сэр, — взвился под небеса Серый Орел, — я отдал бы вас под трибунал за подобное недержание речи!
— Ну и провались он к дьяволу, ваш завтрак, — сказал я и повесил трубку. Руки у меня дрожали.
Телефон зазвонил вновь.
— Так вы будете у нас завтра?
— А как насчет недержания речи? И вообще, в чем, собственно, дело?
— Дело чрезвычайной важности, Ливайн. Для начала скажу только, что ваша деятельность в пользу Сэвиджа не отвечает интересам государственной безопасности.
— Значит, я уже и государственный преступник? — Теперь пришла моя очередь возмутиться.
— Нет-нет, конечно, нет! — воскликнул генерал. — Завтра вы все поймете.
— С кем именно мне предстоит встретиться?
— С самыми высокими чинами.
— Кого вы имеете в виду конкретно? Черчилля или Сталина? Или, может, всего лишь Эйзенхауэра?
— Вы поразительный нахал, но это у вас пройдет, — пообещал он больше себе в утешение, чем в острастку мистеру Ливайну. — Прислать за вами лимузин?
— Не стоит. В Санни-Сайде лимузин видели в последний раз, когда сюда приезжал Аль Капоне. На Сорок пятой улице у него был любимый ресторанчик, Мои соседи нехорошо обо мне подумают.
— Но мы должны быть уверены, что вы не подведете
— Генерал, я ни за что не упущу возможности познакомиться с… Почему вы не говорите, кто там будет?
— Люди, которых вы привыкли видеть на первой полосе центральных газет.
— Вообще-то я предпочитаю страничку юмора, но может быть, это одно и то же.
— Завидую я вашему беспечному житью, — сказал генерал, помолчал, ожидая ответа, не дождался, кашлянул, сказал: — Значит, договорились, — и повесил трубку.
А я достал из бара бутылку «Джонни Уокера» и к тому времени, когда позвонил Тутс, порядком набрался. На этот раз Тутс сообщил мне много интересного. Оказывается, Шея отстранили от дела. На вопрос «Почему?» Шей послал его подальше и даже пригрозил лишить лицензии, если тот будет совать нос куда не следует.
— Я так и думал, Тутс, что ему не дадут довести это расследование до конца.
— Джек, помнишь, его уже однажды отстраняли от дела?…
— То-то и оно. Это было, когда убили Мак-Кинли. Политическое убийство — штука тонкая, а Шей всегда прёт напролом. А в случае с Фентоном даже Бостону Блэку не дадут развернуться.
— Джек, я не спрашиваю кто.
— Спрашивай сколько угодно, я все равно не знаю. В настоящий момент единственное, что мне точно известно, это то, что в моей бутылке осталось меньше половины.
— Прими мои соболезнования.
— Эх, Тутс, лучше бы мне по-прежнему выслеживать неверных жен! Ладно, спасибо за помощь. Ты так быстро все сделал.
— Джек, это потому, что ты мне нравишься.
— Ты, наверно, в меня влюбился, Тутс.
Мы одновременно засмеялись — маленькие люди в огромном, жестоком и бессмысленном мире. Когда я положил трубку, у меня кружилась голова, и кажется, больше от страха, чем от выпитого.
XVI
Поверьте, вы ничего не потеряли, если никогда не были в «Уолдорф Тауэрс». Хрустальные люстры и жополизы в красных тужурках. Бронза, серебро и манеры отшлифованы так, что смотреть противно. Самые отъявленные мерзавцы останавливаются в этом отеле, и принимают их здесь весьма радушно.
Если у вас нет никаких дел с высшим командованием войск антигитлеровской коалиции, ходить туда незачем.
Всю ночь я ворочался, то и дело поглядывал на будильник, погружался на короткий срок в дремоту и просыпался вновь. В половине шестого не выдержал, встал, сварил и выпил такое количество крепчайшего кофе, какого хватило бы, чтобы в течение недели держать в состоянии бессонницы все население герцогства Люксембург.
В половине седьмого я вышел из дома, подобно прочим жителям Санни-Сайда, ежеутренне спешащим к станции, чтобы в набитом вагоне трястись до фабричных районов Лонг-Айленда или Астории. Моросил дождик, мелкий, как водяная пыль. Времени у меня было навалом, и я то и дело останавливался, чтобы обменяться приветствиями с хозяевами магазинчиков; они, как по команде, вышли разгружать товары из подъехавших тоже почти одновременно грузовиков. Так я фланировал минут двадцать, а потом у меня кишки стало сводить от голода, и я двинулся к Манхэттэну, к остановке автобуса номер одиннадцать, который идет через мост по Санни-Сайду, а это меня вполне устраивало. В автобусе я выбрал место сзади, глядел в окно, теребил галстук, стряхивал с пиджака пылинки, короче, изо всех сил старался хоть чем-нибудь себя занять, лишь бы не думать о предстоящем завтраке с генералом. Утренний город казался мне угрюмым и заспанным. Наверное, потому что я сам был таким.
Без пятнадцати восемь автобус остановился на Пятьдесят девятой улице. За десять минут я добрался до Пятидесятой, пришлось, честно говоря, ускорить шаг, и увидел армаду лимузинов, запаркованных в два ряда возле здания «Уолдорф Тауэрс». Я прислонился к одному из них, выкурил сигарету, собрался с силами и вошел в вестибюль. Атмосфера здесь была, прямо скажем, напряженная — ни вздохнуть, ни пернуть. Толпились охранники в военной форме и полицейские в штатском. Они сразу взяли меня на мушку и не выпускали из поля зрения до тех пор, пока ко мне не подкатился этакой семенящей походкой по роскошному восточному ковру самый младший помощник самого старшего холуя и не осведомился, чем он может быть мне полезен.
— Вообще-то мы с Айком Эйзенхауэром собрались вместе позавтракать…
Он плотоядно улыбнулся. Он был выше меня на голову, шея бычья, бицепсы распирали рукава, — словом, типичный вышибала.
— А если без дурацких шуток?…
— Говорю вам, меня ждет омлет за дверью тридцать пять двадцать один.
Он извлек из нагрудного кармана листок бумаги:
— Ваше имя, звание?
— Джек Ливайн. Звание: американский гражданин во втором поколении.
Он глянул в свою бумажку и кивнул.
— Там написано про омлет?
Он не ответил, просто хлопнул в ладоши, и два тяжеловеса в штатском подлетели к нам как борзые.
— Доставьте его наверх, — сказал вышибала, и они повели меня к лифту, почти втолкнули в кабину. Лифтер с таким величественным выражением на лице, будто он находился на капитанском мостике, закрыл двери и в мгновенье ока поднял нас на тридцать пятый — у меня даже уши заложило. Кабина плавно остановилась. Лифтер рывком распахнул дверь. Тяжеловесы жестами приказали мне выходить первому. Никто из нас так и не произнес ни слова. Мы вышли в тихий, пустой коридор, и мне грешным делом подумалось: может, за ночь в Белом доме всех к чертовой матери перестреляли, и высшее командование, посовещавшись, решило сделать президентом Соединенных Штатов мистера Ливайна?