— Давай, Итон, давай, слюнтяй несчастный! — вместо ответа заорал я, и «Янки» наконец повели в счете. — Понимаешь, Тутс, он меня проверяет. Проверяет, как я себя веду.
Матч закончился, мы встали со скамеек. Юноша тоже вышел в проход и, по правилам конспирации, должен был бы вытащить из кармана газету, чтобы, прикрывшись ею, приглядывать за нами издали. Нет, он придумал кое-что поновее: стал прикуривать, но делал это так долго и с такой нарочитой обстоятельностью, — зыркая, разумеется, глазами в нашу сторону, — что мы откровенно расхохотались.
Он трусил за нами на расстоянии пятидесяти футов всю дорогу до станции и втиснулся в тамбур в самый последний момент.
— Поедем до Центрального вокзала, — сказал я Тутсу.
— А потом?…
— А потом заглянем в редакцию «Дейли ньюс». Я уверен, что уже в вестибюле наш юный друг сломается, расплачется и во всем повинится.
Мы пробрались в салон и молча смотрели на мелькающие за окнами кварталы Бронкса. Потом поезд вошел в тоннель, смотреть стало не на что, и каждый из нас двоих предался размышлениям о своей скучной и безрадостной жизни. На вокзале юноша, как бледная тень, снова оказался неподалеку. Он шел за нами с таким скучающим и безразличным выражением на лице, будто делал нам одолжение. Один раз даже зевнул, наглец! На углу Сорок второй улицы я резко обернулся и заметил в его глазах тревогу. Когда мы свернули к зданию «Дейли», Тутс бросил негромко:
— Он уже бежит за нами.
Мы проскользнули через вращающиеся двери в вестибюль и мимо огромного глобуса и карты мира — с красными стрелками, показывающими продвижение Союзных войск, — прошествовали к лифту-.
— Давайте подождем вон того юного джентльмена, — попросил я лифтера.
Бледная тень, как из центрифуги, вылетела из вращающихся дверей и вбежала к нам в кабину.
— Отдел городской хроники, — сказал я лифтеру. У тени отвисла вполне материальная нижняя челюсть. — Не надо! — сказала тень.
— Что — не надо?
— Не ходите в отдел городской хроники. Не говорите им ничего.
Я взял его за лацканы пиджака:
— Только при условии, что ты передашь своим хозяевам следующее: если я еще хотя бы раз замечу, что меня пасут, пусть не обижаются; подыму такой хай, что у них лопнут барабанные перепонки.
— Я… я передам, — заикаясь, ответила тень. — Честное слово, я просто выполнял задание. Мне тоже казалось, что следить за вами — дохлый номер, но ведь я человек маленький.
— Тебе поручили пасти меня и любой ценой помешать, если я надумаю заглянуть в редакцию «Дейли», верно?
— Да-да, так оно и было.
— Двенадцатый этаж. Отдел городской хроники, — объявил лифтер.
— Спустите нас, пожалуйста, вниз, — сказал Тутс. — Наши планы изменились.
Лифтер вполголоса выругался и нажал кнопку первого этажа.
В вестибюле мы учтиво попрощались с юным коллегой, и Тутс отправился в отель «Лава», а я — домой.
Дома я прослушал по радио отчет о съезде Республиканской партии. К. В. Калтенборн заявил, что решающим днем в карьере Томаса Дьюи была среда. В первом туре губернатор Нью-Йорка победил. Оставалось пока неясным, кто вышел на второе место: губернатор штата Калифорния или губернатор штата Огайо. Потом губернатор штата Калифорния изложил собственную программу, то есть навешал очередную порцию лапши всем нам на уши, а завершил обычным: «Мы так хотим, чтобы наши парни поскорее вернулись с войны, но мы хотим, чтобы они вернулись с победой!» Я чувствовал себя таким усталым, что даже не пытался вникнуть в смысл всего этого предвыборного словоблудия, да и не было в нем смысла, поверьте, поэтому выключил приемник и повалился на кушетку как подкошенный.
Когда я очнулся, за окнами смеркалось, и слышно было, как шипят сковородки в соседских кухнях и мальчишки катятся по вечерним тротуарам на роликовых коньках — по домам, по домам. Я протер глаза — стенные часы показывали половину десятого. Два часа я пробыл в отключке. Довольно долго и совершенно безуспешно силился привести себя в норму: подставив голову под кран, лил на затылок холодную воду. Не помогло. Поплелся в кухню и налил в кружку пива. Выронил ее, разлил, разумеется. Еле передвигая ноги, заковылял к кровати. Не раздеваясь, опрокинулся на спину и проспал как убитый до десяти утра следующего дня.
XVIII
— Я впустил к вам какого-то странного типа, — сообщил мне Эдди.
На ночь я обычно оставляю ключи лифтеру — мало ли кто из клиентов явится ни свет ни заря, пусть тогда сидит в приемной, дожидается.
— Как он выглядит?
— Да такой коротышка, глазки маленькие. И шнобель совсем как у вас.
— Благодарю за комплимент. Волосы у него густые и курчавые?
— Ага. Он, наверное, каждый день покупает новую расческу. Девятый, мистер Ливайн!
Я так и думал, что это Фактор. Он сидел на стуле, зажав между ног портфель. На столе перед ним лежала груда утренних газет.
— Надеюсь, я не заставил вас ждать слишком долго?
Он улыбнулся, отодвинул газеты, встал.
— Ничего страшного. По должности мне все равно нужно знакомиться с прессой, так что я не терял времени даром.
Я открыл дверь кабинета, Фактор с портфелем вошел следом за мной.
— Мой организм вчера объявил натуральную забастовку, — сказал я, усаживаясь за письменный стол. — Тринадцать часов без просыпу! Вот что значит неправильный образ жизни. — Я распечатал пачку «Лаки», предложил Фактору, закурил сам. — Последний раз я спал так хорошо, когда мне было четыре года.
— А я с тех пор, как стал работать на ФДР, то есть вот уже четырнадцать лет, сплю по три часа в сутки, — пожаловался Фактор. — Но раз в месяц я отключаюсь на выходные. Так сказать, перезаряжаю аккумуляторы.
Мы одновременно засмеялись. Такая у нас начиналась милая беседа с пусканием дыма в потолок, озаренный лучами утреннего солнца, которые, кстати, проникают в этот кабинет только утром и лишь на пятнадцать минут.
— Сегодня обещали дождь, — сказал Фактор. — Правда, из вашего окна не увидишь, какая на улице погода.
Я посмотрел в окно:
— Отчего же. Отличный вид на городские кварталы.
— О безумный, жестокий мир, — сказал Фактор с тяжелым, сочувствующим вздохом. Взгляд у него был тоже сочувствующий.
— Пожалуй, что так, — ответил я, если это можно было считать ответом. — Кофе не желаете?
— С превеликим удовольствием.
Я залил воду в кастрюльку, поставил ее на плиту. Насыпал кофе в кофейник. Когда я обернулся к Фактору, он закрывал портфель, а на моем столе лежали двадцать пять тысяч.
Десять пачек по двадцать пять стодолларовых в каждой.
И все это предназначалось мне.
— Здесь двадцать пять, — подтвердил Фактор, — и все это ваше, если вы играете вместе с нами.
Я взял пачку и пересчитал банкноты. Все точно.
— Не волнуйтесь, в данном случае налоги вам платить не придется.
— Уж в этом я не сомневаюсь. — Я взял еще пачку, пересчитал.
— Ровно двадцать пять, Ливайн. Ну что вы, право…
Я подмигнул ему, и он воодушевился:
— Смею вас уверить: пока эта администрация будет держать бразды правления в своих руках…
Я продолжал пересчитывать деньги, а Фактор искренне радовался за меня.
— Вы правы, Ли. Ровно двадцать пять.
— Итак, вы с нами?
— Напротив, с каждой секундой все дальше от вас. Думаете, если вывалить передо мной на стол кучу баксов, так я сразу же и завиляю хвостом? Нет, дорогой мой, здесь вам не Вашингтон. В Нью-Йорке такие номера не проходят.
Он вскочил, красный, как рак, и начал быстро засовывать пачки в портфель.
— Не понимаю, зачем тогда было устраивать эту комедию с пересчитыванием? Вам так нравится кривляться?
— Да, представьте, имею слабость к розыгрышам. А еще мне нравится ваша настырность. Что теперь вы мне пообещаете? Вечную жизнь?
Фактор задыхался от негодования:
— Больше не будет ни предложений, ни обещаний, но имейте в виду, Ливайн, вы совершаете роковую ошибку. — Он закрыл портфель, выпрямился и посмотрел на меня недоверчиво: — Просто уму непостижимо, как можно отказываться от такой суммы!
— Пусть это останется для вас загадкой, — сказал я небрежно, как будто речь шла о долларе. — Знаете, Ли, а ведь вы могли бы рассчитывать на мою помощь…
— Слушаю вас, — Он даже привстал на цыпочки.
— Если бы вернули мне пленки и негативы с фильмами Анны Сэвидж и пообещали, что никто о них никогда не узнает.
Прижав к груди портфель, Фактор смотрел на меня с бесконечным презрением:
— Ну и дурак же вы, Джек.
— Не спорю. Но тогда логично заключить, что в этом, как вы сами изволили выразиться, безумном мире именно от меня зависит ваша репутация. Присядьте и подумайте об этом.
Он обошел письменный стол и остановился в двух шагах от меня, трепещущий от ярости гном:
— Мне плевать на мою репутацию! Только переизбрание президента на новый срок — вот что имеет сейчас значение, потому что на карту поставлена судьба человечества! Любые средства, способствующие переизбранию, моральны и оправданны. Мы выведем Сэвиджа из игры, чего бы это нам ни стоило, понятно? — Он выпаливал эти фразы без запинки, как репродуктор, и его устами, несомненно, вещала вся их поганая клика: — Дьюи потерпит поражение, вот увидите. Рузвельт должен победить, только это важно на данном историческом этапе. Вы и я — просто пешки на шахматном поле истории!
— Говорите, пожалуйста, только за себя. И все-таки сядьте. Не люблю я, когда передо мной стоят навытяжку.
Он сел, но ерзал как на иголках.
— Самое полезное для вас — это принять холодный душ. — Я встал, залил кипяток в кофейник, снова уселся застоя. — Одного не пойму, Фактор. Если от переизбрания Рузвельта зависит судьба человечества, как можно использовать такие недостойные средства? Вы компрометируете своего патрона.
— Уже ничего не исправить, — глухо проговорил он. — Раз начали, значит, надо закончить. Все бы сошло гладко, не вмешайся в это дело вы.
— Я польщен, но вы ошибаетесь. Полицейский инспектор Шей занимается этими двумя убийствами, а он — профессионал и, главное, не из тех, кого можно запугать. Уж если Шей напал на след, будьте уверены, он размотает этот клубок. Короче, Фактор, гоните пленки, и разойдемся по-хорошему.