— Это про республиканцев говорят?
Я кивнул.
— С каких пор вы стали интересоваться политикой, мистер Ливайн? — ухмыльнулся Эдди. Все-таки он был чертовски смышленый, этого у него нельзя было отнять.
— От скуки, сынок, от скуки.
— Ага, понятно. Ну, в общем, все на мази, мистер Ливайн. Мы с шофером завели этого типа в вестибюль, и я сунул швейцару пять баксов, чтобы он обращался с ним поаккуратнее. Про портфель тоже не забыл, все сделал, как вы сказали.
— Охранники тебя не прихватывали?
— Не успели. Я мигом оттуда смылся.
— Молодец.
Эдди явно не терпелось задать мне самый для него главный вопрос:
— Мистер Ливайн…
— Хочешь знать, что было в портфеле?
— Ясное дело, любопытно.
— Да ничего особенного. Двадцать пять тысяч. Он присвистнул:
— Святая Мария! Он хотел вас подкупить?
— Вот именно.
— А вы ему посоветовали засунуть эти деньги себе в зад, я угадал?
— Не совсем в таких выражениях, но по смыслу где-то близко.
— И тогда он взбеленился и начал дырявить стены, а вы выбили револьвер у него из рук, для вас-то это было все равно что отнять погремушку у трехлетнего младенца, правильно, мистер Ливайн?
— Эдди, зайди ко мне недельки через две, потолкуем о твоем будущем. Профессия лифтера явно не для тебя.
— То же самое я говорю своей матушке. А она мне: у тебя было достаточно времени, чтобы стать большим человеком. Надо было лучше учиться, и всякое такое.
— Для этого ни у кого не хватает времени.
— Вы совершенно правы, мистер Ливайн. Я ведь и сам знаю, что котелок у меня варит. Я мог бы стать классным сыщиком.
— Я тоже так считаю.
После этих моих слов он даже подпрыгнул:
— Шутите?
— Нет, юноша, не шучу. Через две недели мы с тобой потолкуем.
Он уже не мог стоять на месте спокойно:
— Я вам пока не нужен, мистер Ливайн?
— Побежишь порадовать матушку?
— Ага! — Он хихикнул.
— И что она тебе ответит, как думаешь?
— Она-то? — Он снова хихикнул. — Да примется ругать меня на чем свет стоит, только это неважно. Пошумит и перестанет. Мой старик двадцать пять лет работал парикмахером и каждый год собирался открыть собственное дело. Ничего у него так и не получилось…
— Хорошим он был парикмахером?
— Я любил отца, мистер Ливайн, но худшего мастера, чем он, трудно было сыскать во всем Бруклине.
Мы оба засмеялись. Впервые за день я смеялся от души.
— Я побегу, мистер Ливайн, а то Вито больше не согласится меня подменить, если возникнет надобность.
И он выбежал из кабинета, а я позвонил Китти Сеймор и предложил пообедать вместе через два часа, потом вытащил из холодильника бутылку пива, запер дверь в приемную изнутри, отключил телефон и улегся на протертый кожаный диван. Диван этот я держу специально на случай, если кто-нибудь из клиентов вдруг грохнется в обморок.
С клиентами такое бывает. Но Фактору я бы его никогда не предоставил. Пусть отлеживается в «Уолдорф Тауэрс».
Прошел час. Я лежал, напряженно вглядываясь в потолок.
Еще через час мне стало малость полегче, я даже начал улыбаться.
Ровно в четыре я подключил телефон и покинул контору, очень и очень довольный собой. Дело в том, что меня все-таки осенила гениальная мысль. Если бы еще и Томасу Дьюи она пришлась по вкусу! В таком случае у меня имелись шансы дожить до ноябрьских выборов.
В условленное время я встретился с Китти, и мы чудесно пообедали в недорогом ресторанчике. Я старался держаться как нельзя более галантно. Правда, это мне не всегда удавалось — мысленно я уже находился в отеле «Шерри» и совещался с Сэвиджем и Дьюи.
— Джек!.. — окликнула меня Китти, озадаченная моим отсутствующим видом.
— М-м?…
— Вот уже пять минут ты держишь в руке вилку с куском мяса!..
— А что я должен с ним делать?
Она засмеялась:
— Совсем как в том анекдоте: один человек, страдавший геморроем, купил свечи и вот возвращает их аптекарю с жалобой: «Я попробовал — и никакого толку!» Аптекарь спрашивает: «А вы хорошо их разжевывали?» А тот отвечает: «Что же я, совсем дурной? Конечно, разжевывал и водой запивал!»
Анекдот почему-то так меня рассмешил, что я заржал на весь ресторан. На нас стали оборачиваться, а я никак не мог остановиться.
— А ведь тебе не смешно, Джек, — задумчиво сказала Китти, самая проницательная женщина в мире.
— Нет-нет, замечательный анекдот, Китти.
— Ты все еще занят этим делом о вымогательстве?
— М-м?…
— Опять это несносное «мм»! Твоя встреча в половине десятого, уж не знаю, где и с кем, она тоже связана с этим делом?
— Китти, ты, как всегда, угадываешь с первого раза.
— Заглянешь ко мне, когда освободишься?
— Жив буду — загляну.
— Боже мой, Джек!..
— В чем дело, Китти?
— Будь, пожалуйста, осторожен.
XIX
Ростом он оказался гораздо ниже, чем я ожидал. На газетных-то снимках кандидат в президенты от Республиканской партии Томас Э. Дьюи выглядел ну прямо гигантом. Так вот, ничего подобного. Очень даже среднего роста. Нет, сегодня он, конечно, чувствовал себя выше других на голову: еще бы, выиграл первый тур! Щеки у него пылали, взгляд был торжествующий, а ровненько постриженные усики топорщились весьма воинственно.
Поначалу действие развивалось почти как в «Уолдорф Тауэрс» — меня встретили в вестибюле, подняли на восемнадцатый, привели, не произнося ни слова, к двери с номером двадцать восемь ноль семь. Отель «Шерри» ничем не уступал богатством интерьеров «Уолдорф Тауэрс», но здесь никто не стремился это подчеркивать, и держались мои сопровождающие без проклятой военной выправки.
Я постучал, мне открыл сам Сэвидж:
— А, вот и вы, мистер Ливайн. Прошу вас, входите. Дьюи сидел на диване в углу гостиной с бокалом бренди в руке. Глаза у него, как я уже упоминал, сияли, но он старался не показывать своих чувств. Он поднялся при моем появлении, вот тогда и обнаружилось, что мы совсем не такие грозные, какими хотели бы выглядеть.
— Джек, — сказал Сэвидж, — счастлив познакомить вас с будущим президентом Соединенных Штатов Америки.
— Примите мои поздравления, губернатор, — сказал я. — Сегодня у вас есть все основания гордиться собой.
— Пожалуй, я несколько ошеломлен и даже напуган, — улыбаясь, ответил Дьюи. Голос у него был сильный и глубокий. Мне случалось слышать выступления Дьюи по радио, но никакие технические средства, похоже, не могли бы передать звуковую гамму его голоса. — Эли подтвердит, я еще в самолете жаловался, что чувствую себя не в своей тарелке.
Ответить мне было нечего, поэтому я счел за лучшее промолчать. Возникла пауза. Впрочем, Сэвидж тут же разрядил обстановку:
— Джек, внизу вас никто не задерживал?
— О, нет.
— Мы предупредили портье, — сказал Дьюи.
— Я это заметил.
Я никак не мог отделаться от ощущения, что разговариваю с подставным лицом, а вовсе не с кандидатом в президенты. Так всегда бывает, когда вы видите вблизи кого-нибудь из великих мира сего, кого-нибудь из тех, кто издали кажется лицом почти мифическим. Люди, пользующиеся успехом у публики, например актеры, всегда вызывали во мне сомнение: существуют ли они в действительности? Если бы папа римский жил в соседнем от меня доме и попадался на глаза ежедневно, он внушал бы мне вдвое меньше благоговения. Дьюи, разумеется, до папы римского было далеко.
— Выпьете что-нибудь, Ливайн? — спросил Сэвидж.
— Пожалуй, виски с содовой.
— Этого добра у нас хватает, — компанейски подмигнул Сэвидж, но мне не очень верилось в его приверженность к спиртному, скорее всего, он просто мне подыгрывал.
— Как вам здесь нравится? — Дьюи обвел рукой гостиную.
Я снова промолчал — вопрос был дурацкий. Ну что мне до того, что портьеры, ковер, кресла, диван — все выдержано в бело-голубых тонах, а на мраморном столике — фарфоровая ваза, из которой торчат две дюжины алых роз на длинных стеблях. Вокруг вазы — ворохи поздравительных телеграмм.
— Вам не душно? — не унимался Дьюи. — С вас пот катит градом.
— Ничего страшного, не беспокойтесь.
— Нет, я все-таки открою окно, — Дьюи хохотнул, а хохоток у него был мощностью в сорок килогерц, не меньше. Он подошел к окну, распахнул его и замер, вглядываясь в сумеречное пространство города внизу. Итак, этот человек метил в президенты Америки. Вряд ли он располагал серьезными шансами на успех, и тем не менее я, находясь с ним в одном помещении, почувствовал, что никакие иные мысли, кроме как о Белом доме, в голову мне не приходят. Странное дело: в компании с людьми такого уровня невольно и себя примериваешь к ним. Может, это и называется искушением властью?…
— Посмотрите вон туда! — воскликнул вдруг Дьюи. Я подошел к окну. Он положил руку мне на плечо:
— Смотрите, смотрите, какая допотопная прелесть! — По аллее Центрального парка катился древний двухколесный экипаж. Мерно цокали копыта. Возница был облачен во фрачную пару, на голове — цилиндр. Экипаж медленно двигался в ярком блеске фонарей. Вечер был теплый, вдоль пруда взад-вперед сновали парочки. — Ну где еще вы такое увидите, Джек?
Я тряхнул головой, подыскивая достойный ответ:
— Нью-Йорк — великий город.
Дьюи повернул ко мне счастливое лицо:
— Да-да, великий город, вы правы. Боже, как я его люблю!
Чуть ли не пританцовывая, к нам присоединился Сэвидж и вручил мне бокал.
— Вы знаете, Эли, вот я стоял сейчас с Джеком у окна и думал: какое счастье, что мы выбрали именно этот номер. Если мы победим, я буду останавливаться только здесь.
— А где разместится ваша команда? — забеспокоился простодушный Сэвидж.
— Две комнаты и гостиная — неужели нам будет тесно? А разведывательное управление поселим за стеной. — Дьюи засмеялся: — У Джека, наверное, складывается о нас самое неблагоприятное впечатление: дескать, ишь размечтались…
Я скромно заметил:
— Помечтать не грех.
Будущему президенту мой ответ, разумеется, не слишком понравился. Улыбка исчезла с его лица, но он тотчас же взял себя в руки и заулыбался еще шире и ослепительнее — на двести ватт: плох тот политик, который не умеет делать хорошую мину при плохой игре, а Томас Э. Дьюи был политик.