Я позвонил в «Уолдорф Тауэрс» и попросил соединить меня с генералом Редлином. Через минуту медовый женский голос спросил:
— Вам кого?
— Генерала, мое солнышко.
Она хихикнула совсем по-девчоночьи и, прикрыв микрофон ладошкой, шепнула:
— Он не в форме.
— Скажи ему, чтобы натянул портки и маршировал к телефону. Джек Ливайн вышел на связь.
Она продолжала хихикать:
— Судя по голосу, вы в моем вкусе. Такой крутой… Генерал, это какой-то Джек Левин!
— Ливайн, — поправил я ее. — Как в словах «Голливуд» и «вино».
— Вы из Голливуда?
Редлин взял трубку.
— Привет, Ливайн, — пролаял он.
— Кто это у вас там, генерал? Открыли третий фронт?
— Вы для чего позвонили? Просто потрепаться?
— Нет-нет, я звоню, чтобы оказать услугу. А то у вашего Ли Фактора с головой не в порядке.
— Последнее время он очень нервничает.
— Вчера он в меня даже стрелял. Таких людей в армии называют нервными?
— Что вы сказали? — Генерал лязгнул зубами о трубку.
— Стреляет он слабо, говорю, но ведь и попасть может сдуру. Ладно, не это главное. Сегодня я послал ему сообщение, касающееся Эли Сэвиджа. Сэвидж надумал выступить по радио.
— Выступить по радио? Ливайн, черт вас дери, не понимаю, к чему вы клоните.
— Сэвидж собирается позабавить радиослушателей рассказом о том, как его шантажировала Демпартия. Он откажется от выступления лишь при условии, что пленки будут возвращены. Разве Фактор уже не поставил вас в известность?
— Да нет же, черт побери!
— Есть у вас посыльный?
— Естественно.
— Пришлите его ко мне по адресу Бродвей, шестнадцать пятьдесят один. Я передам с ним копию пресс-релиза лично для вас.
Прямой, как шомпол, молодчик лет двадцати явился через десять минут. Он дважды постучал, вошел чеканным шагом и вытянулся в струнку перед моим письменным столом. Отсалютовал мне, балбес.
— Вольно, — сказал я. — Забирайте депешу.
Он сдернул бланк со стола, снова отсалютовал, щелкнул каблуками, повернулся и вышел. Я громко расхохотался и приготовился ждать ответа.
XXII
Четверг прошел тихо. Вечером я попытался вызвонить генерала, но мне ответили, что он на совещании. Я связался с Национальным квакерским банком и попросил мисс Дархэм передать шефу, что ситуация пока не изменилась. Еще я поинтересовался, что поделывает Анна. Оказывается, Анна уехала в Эспен, штат Колорадо, на виллу в горах, где и пробудет до осени.
— Остается только позавидовать.
— Мистер Сэвидж с удовольствием примет вас там в качестве почетного гостя сразу по завершении дела.
— После успешного завершения?
— Мы уверены в успехе.
— Могу ли я приехать не один?
— Безусловно, — ответила она и вдруг меня удивила: — Если вы одиноки, президент возьмет решение этой проблемы на себя.
— Со скидкой, надеюсь?
Вы бы слышали ее бесстрастный голос:
— Я сообщу президенту ваше условие.
Все это было, повторяю, в четверг.
Утро пятницы я провел, разбирая старые бумаги и посматривая украдкой — от себя, что ли? — то на часы, то на телефон. Около полудня не выдержал и снова позвонил Редлину, и снова мне ответили, что генерал на совещании. В конторе было тихо, как в могиле. Потом позвонил Сэвидж. Судя по срывающемуся голосу, он не находил себе места. Я сказал ему, чтобы он находился в состоянии боевой готовности.
Наступила суббота, первый из четырех выходных по случаю праздника Дня Независимости. Мы с Китти отправились на пляж, нашли там свободное местечко размером с почтовую марку и закрепились на этом плацдарме, расставив взятые напрокат лежаки. Сначала мы хорошенько прогрелись под лучами июльского солнца, а потом, схватившись за руки, побежали в воду. Она оказалась чертовски холодная, Китти визжала, да я и сам еле сдерживался, чтобы не заголосить в унисон, и был счастлив, когда снова растянулся на горячей парусине лежака. Мы уплетали сосиски, запивая их пивом, и вполголоса посмеивались то над каким-нибудь забавным пузаном средних лет, то над многочисленными красотками, щедро демонстрирующими окружающим свои стереотипные прелести. Дети вокруг с воплями копошились в песке, родители, успокаивая их, шумели еще больше. Чайки скользили в безоблачном небе, океанские волны катились мерно и величаво. О Америка! О близкое уже Четвертое июля! Вы понимаете, что означает для американца эта дата, сколько с ней связано радости и горя, сколько воспоминаний о надеждах — сбывшихся и не сбывшихся! Вы пытаетесь в этот день расслабиться, но прошлые промахи и неудачи напоминают вам о себе, и вот уже летнее солнышко и синее небо вам не милы, и… в общем, как говорится, старые грехи и умершие близкие делят с нами ложе сна.
Вечером мы посмотрели отличный фильм с участием Реда Скелтона и Эстер Вильямс. Места у нас были на балконе, поэтому приходилось из последних сил вытягивать шею, но это обстоятельство не испортило нам настроения. Потом мы пошли ко мне.
— В твоей квартире, Джек, явно недостает присутствия женщины, — сказала мне Китти. Я чмокнул ее в нос, мы засмеялись.
В течение всего воскресного дня, точнее, до вечера я умудрился ни разу не вспомнить о пленках — слушал по приемнику репортаж о бесконечном матче между «Янки» и «Гигантами». Китти решала кроссворд. Время от времени мы удалялись в спальню.
— Мне становится с тобой все интереснее, шамес, — прошептала она мне, когда мы в очередной раз туда направились.
— Китти, наверное, мы созданы друг для друга… — И вот в этот момент зазвонил телефон.
— Ливайн?… — Голос Фактора я узнал безошибочно, несмотря на отвратительную связь.
— Откуда вы звоните, Фактор? Ни черта не слышно.
— Это неважно. — Тон у него, между прочим, был менее уверенный, чем прежде. — Я тут узнал, что вы дважды пытались переговорить с генералом Редлином.
Я ничего не ответил.
— Это правда?
— Один знакомый букмекер попросил результат, какие ставки делать при взятии Минска.
— Так вот, Ливайн, счастлив вас огорчить. Редлин вне игры.
— Что означает — вне игры?
— Это означает, что он и полковник Уоттс со вчерашнего вечера сражаются с японцами на Тихом океане.
— Слава героям.
— Не падаете духом? Напрасно. Я-то никуда не делся, а звоню просто для того, чтобы порадовать вас приятной новостью. Вы, конечно, правильно рассчитали — Редлин был слабым звеном. Он солдат, а не политик, его можно взять на испуг.
— Не то, что вас.
— Черт побери, вот именно, не то что меня! Я буду стоять до победного конца!
— Рискую повториться, Ли, но нужно быть последним кретином, чтобы успех в предвыборной борьбе поставить в зависимость от пленок с голой девчонкой.
Это просто глупо.
— Может быть, и глупо, но выступить Сэвидж не осмелится.
Неужели вы всерьез верите в то, что говорите? Нет, у вас действительно не все дома.
Он саркастически — так ему, наверное, показалось — засмеялся:
— В доказательство того, что я не склонен шутить, вот вам еще одна неожиданность: Уоррен Батлер назначен послом в Парагвай и позавчера туда отбыл. Теперь понимаете, на какие рычаги я способен нажать, если потребуется?
— А тамошние юноши предупреждены? Боюсь, что с приездом Батлера они сильно поголубеют.
— Ливайн, а вы, оказывается, моралист! Впрочем, все частные детективы таковы: снаружи этакие крутые циники, а если копнуть поглубже — старые девы, да и только.
— Нет, вы определенно рехнулись, Ли. Примите мои соболезнования. И заодно холодный душ.
— Спокойной ночи, — пожелал он мне зловещим голосом.
XXIII
Четвертого июля, в восемь часов вечера, Сэвидж сидел у меня в конторе и повторял срывающимся голосом:
— Я знал, знал, что так оно и случится. Мерзавцы понимают, что мы не посмеем выступить.
Банкир безуспешно пытался раскурить трубку, она у него все время гасла, он зажигал спички одну за другой. Я вспомнил, как сто лет назад на этом же месте сидела его дочь, мнимая хористочка Керри Лэйн. Круг замкнулся.
— Итак, вы решительно отказываетесь от выступления?
Он смертельно побледнел — даже волосы у него, кажется, стали белее.
— Но ведь мы до сих пор не купили эфирное время!
— Еще не поздно купить.
Он задумался:
— У нас нет доказательств.
Тут он был прав — доказательствами мы не располагали.
— Мистер Сэвидж, в этой истории не последнюю роль играл Уоррен Батлер. Два дня назад он назначен послом в Парагвай. Разве это не подозрительно?
— Подозрение не есть доказательство, вы это знаете не хуже меня. — Он помолчал. — Батлер… это директор театра-буфф, если не ошибаюсь?
— Да, в котором работала Анна.
— Черт знает что такое! — Сэвидж тряхнул львиной гривой. — Понимаете, Ливайн, мое имя для всех означает только одно — деньги. В буквальном смысле этого слова. Если разразится скандал, его отзвуки еще долго будут слышаться в экономике и денежно-кредитной политике государства. Я не имею права рисковать.
Он на глазах терял самообладание, нужно было его как-то ободрить, иначе всем нам: и ему, и Анне, и мне — грозили большие неприятности.
— Хорошо, забудем о выступлении. В конце концов, вам виднее.
— Дело не во мне, Ливайн! Если наше обвинение будет выглядеть голословным, на пользу Тому это не пойдет. А он должен, должен стать президентом, понимаете?
— Понимаю. Хватит ему разменивать божий дар на разборки с мафией.
Сэвидж позволил себе улыбнуться:
— Именно об этом мы с ним вчера и разговаривали. Скандал с вымогателями отбросит его лет на шесть-семь назад. Том дорос до более серьезных дел. Он способен вести диалог на равных с Черчиллем и Сталиным.
— Ну да, с мошенниками средней руки ему надоело возиться.
— Называйте это как хотите. — Лицо у банкира было пепельное, а глаза потухшие. — Что же нам делать? Что делать?
Я закурил «Лаки»:
— Сейчас мы пойдем на радио, поднимемся на двадцать шестой этаж и войдем в студию шесть Д. Сядем перед микрофоном и будем ждать до десяти. Я уверен, что к этому времени они принесут пленки.