— Не предполагал, что придется когда-нибудь заниматься такими отвратительными вещами, — задумчиво сказал Сэвидж, покуда я перепрыгивал из своих штанов в чужие, надевал рубашку и повязывал галстук — все в жутком темпе. А вот натянуть туфли оказалось крайне трудно.
— Не тот размер? — поинтересовался банкир.
— Слышали что-нибудь о пытке под названием «испанский сапог»?
Мы пошли, вернее, пошел Сэвидж, а я-то заковылял, к двери. Банкир обернулся:
— А наша одежда… она останется здесь?
— Пусть это волнует вас в последнюю очередь. Бумажник захватили?
— Разумеется.
— Тогда все в порядке. — Я выдохнул из себя весь воздух, какой только имелся. Сэвидж взялся за дверную ручку:
— Ливайн, как бы дело ни обернулось, я благодарен вам за храбрость и находчивость…
— Об этом после. Вместо слов я предпочитаю хорошие деньги. Попытаемся промелькнуть мимо этих ублюдков. Надвиньте шляпу пониже.
Сэвидж выглянул в коридор:
— Никого нет.
Едва мы вышли из гримерной, как из-за угла появилось еще одно стадо туристов, ведомое черноволосой красоткой с такой тоненькой талией, что у меня дух захватило, а в узких-то брючишках и тесном пиджачке дышать было и без того весьма затруднительно.
— Вот вам, пожалуйста, два участника нашего знаменитого представления, — сказала она.
Я поклонился. Туристы завизжали. Дамочки с блокнотами и авторучками бросились к нам, требуя автографы. Экскурсовод развела руками, извиняясь. Я расписался в нескольких блокнотах: «Джек Ливайн». Уж не знаю, что писал Сэвидж. Мы сердечно поблагодарили поклонниц и двинулись к пожарной лестнице.
— А почему они не пользуются лифтами? — спросила одна востроглазая провинциалочка из тех, кому всегда нужно знать больше всех.
Я обернулся с обворожительной улыбкой. Экскурсовод тоже смотрела на нас недоумевающе. Я послал ей воздушный поцелуй. Она засмеялась и повела группу дальше. Ах, и я бы пошел за ней следом, пошел бы хоть на край света, но только не сегодня. Я даже сделал шаг в ее сторону, грустный шамес, которому вспомнилась некая девушка, очень похожая на эту… Я любил ее когда-то…
Мы стали подниматься по лестнице, и тут Сэвидж впервые задал толковый вопрос:
— Ливайн, а сколько человек обычно принимает участие в программе «Тяп-ляп»?
Я задумался:
— Вы имеете в виду, что, если их, допустим, всего четверо, нам несдобровать?
— Вот именно.
— Понятия не имею, мистер Сэвидж, но сейчас увидим. Давайте заглянем в студию шесть Г, возьмем листочки с текстами и присядем где-нибудь в уголке.
— Вроде как заляжем в окопчике?
— Ну да. На войне как на войне.
Мы осторожно приоткрыли дверь с лестницы в коридор на двадцать шестом этаже, Никого — и мы рискнули войти во всем своем красно-белом великолепии, как шуты гороховые. Я старался ковылять как можно быстрее, но с каждым шагом туфли все явственнее расползались по швам.
Вдруг Эли В. Сэвидж, председатель правления ассоциации филадельфийских банкиров, залился приятным тенором:
— Лунный свет в Вермонте!..
Я в изумлении уставился на него, но тут же краем глаза приметил вдали двух гигантов, они шли прямо на нас, как танки.
— А почему ты делаешь это в ре-минор? — спросил я банкира…
— Делаю так, как сказал мне Марти.
Эти двое находились от нас уже в десяти шагах.
— Ну, если Марти сказал, тогда…
Танки прошли мимо, и мы наконец добрались до студии шесть Г и толкнули большую стеклянную дверь.
— У вас недурной голос, мистер Сэвидж.
— Теперь я понимаю, какой дьявольской сообразительности требует профессия детектива, — смущенно улыбаясь, сказал Сэвидж. — Завидую вам, Ливайн, вы интересно живете.
— Через месяц ваши мозги скукожатся от напряжения, мистер Сэвидж. Завидовать нечему.
Мы вошли — и послышались редкие аплодисменты. Публика уже заняла места и таращила глаза на работников радиоцентра — они возились с аппаратурой. Мы продвигались к центру зала. Аплодисменты усилились. Лохматый конферансье подскочил к микрофону и закричал как резаный:
— А вот и парни из программы «Тяп-ляп»! Леди и джентльмены, поприветствуем их!
— Кланяйтесь! — шепнул я банкиру. Мы непринужденно раскланялись, сообразив, что в программе «Тяп-ляп» не одни. Молодой трубач подмигнул мне:
— «Тяп-ляп» — любимцы вечера!
Мы понимающе хохотнули, мол, все мы одна большая семья, а когда появились остальные участники «Тяп-ляп», тоже в разноцветных костюмах и соломенных шляпах, вовсе нырнули за кулисы. На наше счастье, отсюда через стеклянную дверь отлично просматривалась противоположная стена коридора с окошечками студий 6В и 6Д. В студии 6В я увидел ведущего программы «Военнополитическое обозрение» Карла Ван Дорена, он был в этой крохотной комнатушке один, но размахивал руками, как на трибуне. А в следующей студии за столом, покрытым зеленым бархатом, сидел черноволосый человек и, судя по всему, очень нервничал. Перед ним стоял графин с водой и два стакана.
Он барабанил пальцами по столу.
Я притянул Сэвиджа к себе и указал на окошечко студии 6Д:
— Кто это?
Сэвидж пригляделся:
— Фейгенбаум.
— Думаю, ему очень интересно, что делают возле его двери эти ублюдки.
— Может быть, вызовем полицию?
— Эти парни не из тех, кто сдается без боя. Они переколотят аппаратуру и наделают таких убытков, что…
— Ума не приложу, как туда попасть.
— Только через коридор, мистер Сэвидж, только через коридор.
Я подошел к двери и украдкой выглянул. Трое горилл прислонились к стене возле входа в студию 6Д. Один из них зевал. Им была обещана возможность порезвиться, и они изнывали от скуки.
Фейгенбаум встал, вышел через боковую дверь в соседнюю студию, побродил там, явно не зная, чем заняться, снова вернулся на рабочее место. Было без десяти десять.
— Сколько в вашем бумажнике? — спросил я Сэвиджа.
— Мм… триста.
— Дайте сотню.
— Зачем?
— Нужно заплатить музыканту.
— За что?
— За то, что он прогуляется с нами по коридору.
Сэвидж выдал мне сотню, я вынырнул из-за кулис и развязной походочкой — насколько позволяли проклятые туфли — подвалил к трубачу, который дружелюбно мне подмигивал пару минут назад. Он опять улыбнулся, но по мере моего приближения улыбка его становилась все более неуверенной. Когда я приблизился к нему вплотную, он перестал улыбаться.
— А ведь ты не из наших, — сказал он. — Не из «Тяп-ляп».
Я приложил палец к губам и вытащил удостоверение пожарного инспектора:
— Я из ФБР.
— Из ФБР? — Он облизнул пересохшие губы.
— Вот тебе стольник, и окажи мне небольшую услугу. — Я сунул купюру в нагрудный карман его зеленого пиджака.
— Что вам от меня нужно?
— Ты что, не хочешь заработать? Я ведь могу обратиться к кому-нибудь другому.
— Нет-нет, я просто спросил, что должен делать.
— Бери трубу и пошли.
Мы спустились с эстрады. Он сразу вспотел, платком вытирал шею.
— А где вы взяли эту одежду?
— Поменьше разговаривай, иначе сделка не состоится.
Губы у него дрогнули. Он отчаянно трусил, но отступать было поздно.
— Что я должен делать? — снова спросил он.
— От тебя требуется пройтись до двери в студию шесть Д, делая вид, что репетируешь вместе с нами какую-нибудь песенку.
— С кем это вы?
Я махнул рукой Сэвиджу и представил его как начальника отдела по борьбе с бандитизмом. Сэвидж держался прекрасно, то есть помалкивал.
— Что вы сегодня собирались лабать?
— Александр бэгтайм бэнд.
— Потрясающе. Итак, мы выходим в коридор, ты берешь две-три ноты и что-нибудь нам объясняешь, потом снова дуешь в свою дудку, а мы с приятелем тебе подпеваем, и так далее.
— И за все за это сто баксов?
Я так на него посмотрел, что он сразу понял: ФБР зря деньгами не бросается.
— Это опасно?
— Нет, если ты сделаешь все как надо. Значит, выходим и начинаем двигаться вот так, боком, лицами друг к другу. Понял?
Трубач вытер платком лоб. Только теперь я заметил, что у него парик и приклеенные усики.
— За сто баксов отчего же не постараться.
— Вот-вот, ты же умница, все понимаешь. И улыбайся, улыбайся.
XXIV
Трубач, трясясь от страха, вышел первым, а следом выскользнули мы, провожаемые восхищенными взглядами публики. Ее продолжал развлекать лохматый конферансье.
Мы закрыли за собой дверь, и внезапная тишина оглушила меня. Впрочем, не только меня — трубач встал посреди коридора как вкопанный, нервно перебирая клапаны инструмента.
— Там, у двери шесть Д, люди, — прошептал он.
— Пошли, пошли.
Он двинулся вдоль стены.
— Играй, — сказал я, — играй. И говори что-нибудь, что угодно, сукин ты сын. Тебе же заплатили.
Трубач издал несколько сдавленных звуков, похожих на рыдание.
— А здесь вступаем мы?
Он молчал.
— Отвечай же! — зашипел я в ярости. От волнения я был мокрый насквозь, каждая пора моего тела выделяла крупную каплю пота.
Трубач дрожащим голосом начал:
— Вы, ребята, вступаете после второго рефрена…
— Это будет импровизация?
— А может, лучше после третьего? — обнаглел Сэвидж.
Мы смотрели только на трубача, а он вдруг начал спотыкаться, и я молил Бога, чтобы парень не упал в обморок. Краем глаза я видел тех троих возле двери 6Д. Один из них отделился от стены, поглядел на нас, махнул рукой.
— Это здешние придурки, — сказал он своим дружкам.
— После третьего рефрена, — сказал трубач. Он, похоже, успокоился. — По замыслу Марти…
Двадцать футов до студии 6Д.
— Марти говорит, что вы, ребята, должны… Пятнадцать футов.
Тот оранг, что отозвался о нас пренебрежительно, прошел мимо. Вероятно, в сортир.
— То есть вот так: «Ду-ду дудл-ду»? — спросил великий комик Эли В. Сэвидж.
— Нет, не так, — поправил я его. — При словах «Самый лучший оркестр…» — тра-та-та!
Пять футов.
— Угу, — вяло подтвердил трубач, ему опять стало дурно при виде двух квадратных мордоворотов, изучающих свои грязные ногти уже в пяти футах от нас.