— Кажется, надо с ним поговорить, — очевидно, он тут замешан.
Вмешался Шастер:
— Нарушение закона! Все подтасовано! Это Мэйсон состряпал, чтобы нарушить волю покойного.
Мэйсон вежливо улыбнулся:
— Я вас предупреждал, Шастер, что всегда бью неожиданно?
— Вы хотите, чтобы я позвала привратника? — спросила пожилая женщина в халате. Тут в комнату шаркающей походкой вошел Оуфли, в халате и домашних туфлях.
— Вы кто? — спросил женщину Берджер.
— Экономка, — вмешался Оуфли, — миссис Пиксли.
— Лучше бы пойти допросить привратника, не предупреждая его специально, — предложил Берджер.
— Послушайте, — сказал Мэйсон, — не кажется ли вам, что в данных обстоятельствах я должен быть в курсе того, что вы узнаете?
— Идемте, — пригласил Берджер. — Вы будете в курсе, но не перебивайте ни вопросами, ни советами.
Шастер заметался вокруг стола.
— Вы за ним хорошенько следите, — предупредил он. — Он все это дело из пальца высосал.
— Замолчите, — бросил Том Глассмен через плечо.
— Идемте, — сказал Берджер миссис Пиксли. — Покажите дорогу.
Женщина пошла по коридору, задники ее туфель шлепали на ходу. Пол Дрейк пристроился рядом с Перри Мэйсоном. Оуфли отстал, чтобы поговорить с Шастером. Берджер держал под руку Сэма Лекстера.
— Странная женщина эта экономка, — тихо заметил Дрейк. — Все мягкое, кроме рта, а уж он такой жесткий! За счет остального.
— Под этой мягкостью, — ответил Мэйсон, оглядывая фигуру женщины, — масса силы. Мускулы скрыты под жиром, но она очень сильна. Обратите внимание, как она держится.
Женщина вела их по лестнице в подвальный этаж.
Открыла дверь, прошлепала по цементному полу, остановилась перед следующей дверью и спросила:
— Постучать?
— Нет, только если заперто, — сказал ей Берджер.
Она повернула ручку и распахнула дверь. Мэйсон не мог разглядеть внутренность комнаты, но он видел лицо экономки. При свете, падающем из комнаты, он увидел, как ее полное лицо застыло в диком ужасе. Ее губы раскрылись — и он услышал крик.
Берджер выскочил вперед. Экономка покачнулась, воздела руки, колени ее задрожали, она начала оседать. Глассмен вскочил в комнату. Оуфли поддержал экономку под мышки.
— Спокойно, — сказал он. — Что случилось?
Мэйсон протиснулся в комнату мимо них.
Кровать Чарльза Эштона стояла под открытым окном. Окно располагалось на уровне земли. Оно было подперто палкой, отверстие составляло пять-шесть дюймов, как раз столько, чтобы мог пройти кот. Кровать стояла прямо под окном, а на белом покрывале была масса грязных кошачьих следов — и на подушке тоже. В постели лежало мертвое тело Чарльза Эштона с искаженным лицом. Достаточно было взглянуть на выпученные глаза и высунутый язык, чтобы опытные люди поняли, отчего он умер.
Берджер повернулся к Глассмену:
— Не пускайте сюда никого. Позвоните в отдел убийств. Не выпускайте Сэма Лекстера из поля зрения, пока все не выяснится. Я побуду здесь и посмотрю. Начинайте!
Глассмен повернулся и задел плечом Мэйсона. Извинился. Мэйсон вышел из комнаты. Глассмен захлопнул дверь:
— Пропустите меня к телефону. Оуфли, не пытайтесь удрать.
— Почему это я должен удирать? — обиделся Оуфли.
— Не делайте никаких заявлений! Не делайте никаких заявлений? — истерически умолял Шастер. — Молчите, говорить предоставьте мне! Неужели не понимаете? Ведь это убийство! Не разговаривайте с ними. Не подходите к ним. Не…
— Закройте рот, — воинственно подступил к нему Глассмен, — или я застегну вам его!
Шастер увильнул от него, точно белка, беспрерывно бормоча:
— Никаких заявлений! Никаких заявлений! Разве вы не понимаете, что я ваш адвокат? Вы же не знаете, в чем вас хотят обвинить! Молчите! Дайте мне говорить вместо вас.
— В таких разговорах нет необходимости, — заверил его Оуфли. — Я так же хочу знать истину, как эти должностные лица. У вас истерика. Заткнитесь.
Когда все поднимались по лестнице, Перри Мэйсон, отстав, наклонился к уху Пола Дрейка.
— Побудьте тут, Пол, — попросил он, — посмотрите, что будет. Постарайтесь увидеть все, что сможете, а не сможете — пусть работают ваши уши.
— Смываетесь? — спросил Дрейк.
— Смываюсь, — ответил Мэйсон.
Поднявшись по ступеням, Глассмен поспешил к телефону. Мэйсон повернул направо, прошел через кухню, отпер дверь, спустился с крыльца и оказался в дождливой ночи.
VIII
Вывеска, прославляющая вафли Уинни, не светилась. Над дверью горел ночник. Перри Мэйсон повернул ручку — дверь отворилась. Мэйсон закрыл ее за собой, прошел между стойкой и столиками и оказался перед открытой дверью. В комнате было темно. Он услышал, как всхлипывает женщина. Мэйсон сказал: «Хэлло!» Щелкнул выключатель. Комната осветилась мягким светом настольной лампы под розовым шелковым абажуром.
У стены стояла односпальная кровать. Видны были два стула, стол и книжный шкаф — грубо сколоченные деревянные ящики из-под консервов. Самодельный шкаф был полон книг. Угол комнаты отгораживала портьера, за ней — через щель — Мэйсон увидел душ, напоминавший гусиную шею. На стене висело несколько фотографий в рамках. Несмотря на скромную обстановку, в комнате царила атмосфера домашнего уюта. На столе — фотография Дугласа Кина в рамке.
Уинифред Лекстер сидела на кровати. Глаза ее были красны от слез. Большая персидская кошка свернулась у нее под боком, прижавшись к бедру, и громко мурлыкала. Когда зажегся свет, кошка грациозно повернулась и уставилась на Мэйсона ярко горящими глазами. Потом зажмурилась, потянулась, зевнула и снова замурлыкала.
— Что случилось? — спросил Мэйсон.
Девушка безнадежно указала на телефон, как бы желая все объяснить этим жестом.
— А я-то думала, что посмеюсь над жизнью, — сказала она.
Мэйсон подвинул стул и сел рядом. Он видел, что девушка на грани истерики, и произнес с участием:
— Славная киска.
— Да, это Клинкер.
Мэйсон поднял брови.
— Дуглас съездил и взял его.
— Зачем?
— Потому что боялся, что Сэм его отравит.
— Когда?
— Часов в десять. Я его послала.
— Он говорил с Эштоном?
— Нет, Эштона не было.
— Не возражаете, если я закурю?
— И я закурю. Вы, должно быть, считаете меня ужасным ребенком.
Мэйсон достал из кармана пачку сигарет, серьезно протянул ей и подал спичку.
— Вовсе нет, — сказал он, зажигая сигарету для себя. — Здесь довольно одиноко, да?
— Пока нет, но будет, — сказала она.
— Расскажите мне, как только будете готовы, — предложил он.
— Я еще не готова. — Голос у нее стал тверже, но в нем все еще звучала близкая истерика. — Я слишком долго сидела здесь в темноте — и все думала, думала…
— Хватит думать, — перебил он. — Давайте просто поговорим. В какое время Дуглас Кин уехал от Эштона?
— Часов в одиннадцать, наверное. А что?
— Он там был около часа?
— Да.
— А когда же начался дождь? До одиннадцати или после?
— Ой, раньше — еще до девяти.
— Вы можете точно сказать, когда именно Дуглас принес кота?
— Нет, я вафли готовила. А почему вы спрашиваете?
— Просто пытаюсь завязать разговор, — небрежно заметил Мэйсон. — Я для вас слишком чужой человек, чтобы со мной откровенничать. Вот я и хочу, чтобы вы ко мне немного привыкли. Дугласа впустил кто-то из слуг?
— В городской дом? Нет, я дала Дугу свой ключ. Я не хотела, чтобы Сэм знал, что я беру кота. Дедушка дал мне ключ от дома. Я его так и не вернула.
— Почему вы не дали знать Эштону, что взяли кота? Ведь он будет беспокоиться?
— Он знал, что Дуг едет за Клинкером.
— Откуда?
— Я ему звонила.
— Когда?
— Перед тем как Дуг ушел.
— А когда он ушел?
— Не знаю, мы договорились по телефону, что лучше мне пока подержать Клинкера у себя. Он сказал, что будет дома, когда Дуг приедет, и велел дать Дугу мой ключ, чтобы Сэм ничего не знал.
— Но Эштона не было, когда Дуг приехал?
— Нет. Дуг целый час ждал. Потом взял кота и уехал. Мэйсон, откинувшись на спинку стула, изучал клубящийся сигаретный дым.
— Клинкер всегда спит на постели Эштона, да?
— Да.
— Еще какие-то кошки есть?
— Вы имеете в виду — в доме?
— Да.
— Нет, наверное, нет. Клинкер любую кошку выжил бы. Он ужасно ревнивый, особенно дядю Чарльза ревнует.
— Дядю Чарльза?
— Я так иногда называю привратника.
— Довольно странный он, да?
— Странный, но хороший, если узнать его поближе.
— Честный?
— Конечно, честный.
— Скуповат малость, а?
— Был бы скуповат, если бы ему было что жалеть. Он долго служил у дедушки. Дедушка всегда не доверял банкам. Когда прошел тот бум с золотом, дед чуть не умер. Он ведь копил золото. Но тогда он пошел и золото сдал и получил бумажные деньги. Это был такой удар для дедушки. Он несколько недель не мог оправиться.
— Чудак, должно быть, был.
— Да, большой чудак — и такой славный. У него было чувство справедливости.
— Судя по его завещанию, этого не скажешь.
— Нет, — возразила она. — При данных обстоятельствах это было лучшее, что он мог сделать. Кажется, Гарри меня совсем загипнотизировал.
— Гарри? — переспросил Мэйсон.
— Гарри Инмен. Он казался таким прямодушным, откровенным…
— Но он таким не был?
— Как только он понял, что я ничего не наследую по завещанию, он сразу взял назад все свои слова. Наверное, боялся, что я его женю на себе.
— Есть у него деньги?
— У него хорошее место. Он зарабатывает около шестисот в год, в страховой конторе.
— Дуглас Кин привязан к вам, да? — Мэйсон осторожно перевел разговор на молодого человека, чей портрет стоял на столе.
— Да, привязан. Он молодец. Он самый прекрасный в мире. А я и не понимала до сих пор, сколько в нем хорошего, ведь слова ничего не значат, просто есть люди, которые умеют говорить лучше других.
Мэйсон кивнул, ожидая, что она скажет еще.