— А вы в этом сомневаетесь? — Температура в кабинете упала до нуля. Я уже положительно его раздражал. — Не знаю, что в таких случаях делается, но я готов избавиться от этих мерзавцев любыми средствами.
— Уж так-таки и любыми?
Батлер усмехнулся:
— Разумеется, без смертоубийства. Но и без шума, вот главное условие.
— Мистер Батлер, давайте начистоту: ведь вам и ранее приходилось прибегать к услугам частных детективов? Почему на этот раз вы обратились именно ко мне?
Мой вопрос нисколько его не смутил. Ему уже было скучно, он нетерпеливо пошевелился в кресле, видно, не привык разговаривать с подчиненными дольше пяти минут.
— Странное у вас складывается обо мне впечатление. Увы, я совсем неопытен в подобных делах. Просто попросил одного из моих помощников подыскать хорошего частного детектива. Он предложил вашу кандидатуру. Может, и не случайно, может, поспрашивал у знающих людей или у ваших прежних клиентов. А я доверяю помощникам, иначе не стал бы их держать.
— Меня всегда занимало, каким образом клиенты выходят на меня.
— В данном случае удивляться нечему, я вам все объяснил. — Его улыбка напоминала северное сияние. — А вот это я получил сегодня утром.
Он передал мне лист бумаги, который извлек из ящика стола. Письмо было написано почерком пятилетнего ребенка — таким приемом всегда пользуются вымогатели, клеветники, доносчики и прочая мразь. Я прочел:
«Уважаемый мистер Батлер, вот вы ставите патриотические пьесы, а я, между тем, располагаю парочкой ну очень смешных фильмов, в которых снялась одна ваша актриса несколько лет назад в Л.-А. Они, эти фильмы, вовсе даже не патриотические, зато могли бы понравиться пьяной матросне. И если вы не хотите, чтобы эта история получила огласку и желаете приобрести в собственность и негативы, готовьте 10 кусков. Жду вас по адресу: Эджфилд-роуд, 14, Смит-таун, Лонг-Айленд, в пятницу, в 12 дня. Поболтаем.
Любитель настоящего искусства»
— Таких каракулей постыдился бы и младенец, — заметил я. — Уловка довольно примитивная. Но по стилю чувствуется профессионал.
— Да, — с кислой улыбкой согласился Батлер, — и вдобавок шутник. «Любитель настоящего искусства» — как вам это нравится? — Он взял у меня из рук письмо, пробежал глазами текст. — О да, это отнюдь не любитель. Теперь вы понимаете, Джек, почему мне тоже требуется профи? Если я сам начну во всем этом копаться, то непременно замараюсь по локти. И в полицию обращаться нельзя — пострадает репутация театра.
Что-то я никак не мог сообразить, куда он клонит.
— Мистер Батлер, человек с вашим положением — и боится такой чепухи? Пошлите высшим полицейским чинам сотню контрамарок на самые сногсшибательные ваши представления, они будут счастливы и так тихо обтяпают это дело, что…
— Возможно… Возможно, мне еще придется воспользоваться вашим советом, но пока хотелось бы решить этот вопрос, так сказать, частным порядком. Поймите, Джек, не деньги главное, а репутация театра!
— Да, история скверная. Правильно вы сказали: можно так замараться, что до конца жизни не отмоешься.
Я говорил совершенно искренне. Мне действительно не нравилась эта история. Шутка ли: один любитель настоящего искусства уже в морге, другой притаился на Лонг-Айленде, и неизвестно, что у него на уме.
— Я постараюсь возместить ваши моральные издержки. — Батлер поднялся с кресла и прошествовал к фотографии, на которой он был запечатлен в объятиях сразу обоих Гершвинов — Джорджа и Айры. Скосив глаза, я успел прочитать начало дарственной надписи: «Везунчику Уоррену…» Он отодвинул фотографию — она, оказывается, отодвигалась, — за ней обнаружилась дверца сейфа.
Батлер тремя уверенными нажатиями указательного пальца набрал код — дверца распахнулась. Выдать, частенько туда лазает. Чего же не лазать, если там не пусто.
— Мистер Батлер, это у Гершвина, что ли, есть такая песенка: «Я торгую воздухом лучше всех»?
— Кажется, да, — буркнул Батлер, закрыл сейф и подвинул фотографию на прежнее место. В руке он держал пачку стодолларовых. О Боже.
— Двести вас устроит? — спросил он, снова усаживаясь напротив меня. Я ему уже дико надоел, зато мне становилось все интереснее. Вы понимаете почему.
— Я возьму только сто, — сказал я. — У меня начинается нервный тик, если мой счет в банке растет. Знаете, сразу возникает соблазн послать все к черту и махнуть куда-нибудь… например, в Майами.
— Но сначала придется потрудиться, Джек. Деньги не даются легко.
Скажите на милость, какое открытие. Я едва не вытянулся по струнке.
— Ясное дело, попыхтим. Кстати, мне хотелось бы взглянуть на это ваше патриотическое действо. Не найдется двух лишних билетиков?
— Чтобы изучить обстановку? — понимающе улыбнулся он.
— Как вы догадливы! — Я встал, держа шляпу в руках. — Надеюсь, когда по ходу пьесы девочки нечаянно останутся нагишом, мы сумеем определить, кто у нас звезда экрана. А может, вы все-таки располагаете сведениями на этот счет?
Он так на меня посмотрел, что я осекся. Ненадолго, разумеется. Между нами, этот Батлер, даром что манеры у него были изысканные, мог и по шее накостылять. Это тоже чувствовалось.
— Вы все-таки изрядный хам, Джек. Преизряднейший! — Он нажал кнопку селектора. — Эйлин, выдайте, пожалуйста, мистеру Ливайну две контрамарки на вечернее представление.
— Хорошо, мистер Батлер, — промурлыкала за стеной рыженькая.
Ух, как мне не терпелось снова ее увидеть.
Батлер встал:
— Джек, не могу сказать, что общение с вами доставило мне огромное удовольствие. Но ведь мы встретились не для того, чтобы строить друг другу глазки. Все, что я требую от людей, это добросовестное исполнение обязанностей.
Мой помощник рекомендовал вас как надежного человека. Загляните ко мне завтра сразу же после визита в Смит-таун. Я буду здесь до семи. И надеюсь, наше представление придется вам по душе.
На пороге возникла Эйлин. Одной рукой она помахивала оранжевыми полосками бумаги, другой недвусмысленно придерживала дверь, — дескать, получай и проваливай. Я тоже помахал ей шляпой, обернулся к Батлеру:
— Уоррен, дорогой, постараюсь вас не разочаровать. Я сыграю самого великого Гамлета, какого когда-либо видел мир, — и вышел. После его кабинета приемная казалась тесной клетушкой.
— Вам два? — неуверенно спросила Эйлин, моя фамильярность с Батлером ее озадачила.
— Да, но учтите, на галерке у меня кружится голова.
— Тогда вот эти места вам подойдут. — Шутка не возымела действия — Эйлин не знала, где помещается галерка. У нее было счастливое детство. Ого, второй ряд, серединка.
— Надеюсь, ваши девочки не очень потеют.
Взгляд ее означал: «Если ты ноль, то ты — ноль, и никто не обязан выслушивать твои ослиные остроты». Справедливо. Я надел шляпу, вышел в коридор, потом на улицу, в жуткую послеполуденную жару. Леди и джентльмены, вот перед вами абсолютный ноль — рост шесть футов, вес двести фунтов, — ну просто полное ничтожество, только таким и поручают разгребать чужое дерьмо. Я уж было совсем расстроился, но тут припомнил, с каким ангельским смирением сносил Батлер мои насмешки. Это означало, что я ему нужен. Только вот интересно зачем. Тогда это еще было мне интересно.
IV
Я вернулся в контору, отключил телефон, спрятал в сейф стодолларовую бумажку, снова включил телефон и отправился домой, в Санни-Сайд, Квинс. Жить на Манхэттэне мне не по карману, да и шумно и тоска смотреть на вечно озабоченные лица прохожих. По всем этим причинам я предпочитаю стоять, держась за подвесную ременную петлю в набитом вагоне поезда, глядеть, как мелькают за окном подслеповатые фасады фабрик и неторопливо двигаются автомобильные потоки по автострадам, — через двадцать минут я дома.
У нас в Санни-Сайде тихо. Только и слышно, что журчание воды из леек, это жители поливают травку — каждый на своем газончике перед своим домом. Да еще зеленщик высунется из лавки: «Джек, ты будешь последней свиньей, если не купишь у меня вот эти — смотри, какие красивые, — помидорчики!»
В общем, мне здесь нравится. У меня четырехкомнатная квартира — тридцать восемь долларов пятьдесят центов в месяц — и соседи, которые захаживают по вечерам поиграть в покер и послушать радиорепортажи бейсбольных и боксерских матчей. Когда-то, как все, я был женат, но в конце концов жена объявила, что невыносимо жить с человеком, который ночует дома лишь три дня в неделю и не собирается менять образ жизни в ближайшие двадцать лет. Мы разбежались, и вскоре она нашла свой идеал: крошечного клерка в костюмчике, купленном, конечно, в магазине детской одежды. Сей муж ночует дома семь раз в неделю, а со службы возвращается ровно в шесть и ни секундой позже. Я рад за нее. Иногда мы вместе обедаем. Мои родители в свое время тоже были обескуражены тем обстоятельством, что их единственный сын выбрал такую беспокойную профессию. Впрочем, зная мой характер, они не удивятся, если в один прекрасный день я проникнусь идеями индуизма и начну разгуливать по Нью-Йорку в белой простыне.
Воздух в квартире был спертый, и, войдя, я первым делом отворил все форточки. Потом набрал номер моей подружки Китти Сеймор, которая трудилась репортером уголовной хроники, живописала также подвиги городской пожарной охраны и, вдобавок ко всем этим достоинствам, любила меня.
— Китти, у тебя нет желания сегодня вечером посмотреть патриотическое представление?
— Это надо понимать так, что ты собрался в театр?
— Это надо понимать так, что сам директор театра «Джи-ай» пригласил меня.
— Он нанял тебя следить за своими куколками?
— Почти угадала. Ему прищемили хвост и требуют денег.
— А в чем, собственно, дело?
— Послушай, я уже устал от твоих вопросов. Девчонка из его театра сто лет назад снималась в порнофильмах. А он, видишь ли, печется о репутации своего вертепа и не хочет шума. В общем, сколько ни ломаю голову, ни черта не понятно.
— Почему он ее не выгонит?
— Он не знает, кого именно.