Стали ростки деревьями, повалились на землю и подарили себя ветру. Ветер скрестил их домами, надул крыши. Окреп ящерный клубок молотом и затвердел. Проросли ящеры в друг друга, слились.
Тогда посреди воды выросла гора, и пропала под той горой вся вода. Закатился молот на гору и бросился вниз, ударился о землю и распался. Поднялись из него ящеры совсем другими, не похожими на себя прежних, без синевы. Стояли они теперь на задних лапах. Оторвали они себе хвосты, сделали из хвостов топоры и велели им забраться на верхушку горы и там спать, пока царит мир, но проснуться, если одолеет мир глупость. И было за них небо, и обнимало оно их ветром, и ласкало оно их солнцем. Благодарили ящеры небо и клялись ему служить – держать ладони кверху и вращать ими, словно в ладонях глаза и глаза эти небу принадлежат.
«Смотри, небо, каков мир: он не плосок и не прост», – твердили они, а небо радовалось и любовалось жизнью.
И начали ящеры строить дома и дороги, а небо им помогать. И вырос под горой город и не было ему равных. И было в том городе зеркал больше, чем дверей, мостов и крыш, – для каждого ящера своё. И смотрели ящеры на себя подолгу и собой наслаждались. А потом разделились ящеры на пары, и стоял один с ладонями кверху, а второй жил, и менялись так каждый день. И длилось так всегда.
Крепли ящеры, и крепли их мысли. Стали они гордыми, стали большими. И так они собой возгордились, что захотелось им жить свободно, а не стоять неподвижно, чтобы кто-то там их ладонями пользовался. Нарушили ящеры обещание, зажили своей жизнью, ни с кем не делясь. А Знавший, как и раньше, ящеров берёг.
Высился город ящеров, вырос огромным, башнями упёрся в небо. Увидал это Знавший и нахмурился, ведь небо ему дом, а ящеров дом – земля. Путаться в этом нельзя. Зажёг он в небе костры и приказал пламени плясать до ящеровых макушек. Загорелись городские башни, и выжгли они дыры в пустую вечность. Рухнули камни на землю, придавили миллионы, а выживших раскидали по сторонам на многие земли.
И спаслись лишь десятки, и плакали они о погибших, о братьях, а Знавший наблюдал.
«Пусть боль станет им уроком, а крах – ступенью выше».
Поблекли ящеры от слёз, прилипла их чешуя к телу, а глаза округлились. От прежних ящериц в них ничего не осталось, кроме ненужных ссохшихся жабр и идеи. И поняли они свою ошибку, и вновь собрались в клубок и распались словами. Но что им сказать вдесятером, если прощение нужно миллионам.
И решили они искать своих братьев. Но земля была огромна, а компасы их разбиты. Стали они спорить, куда им идти, но решить так и не смогли. Поняли ящеры, что нужен им тот, кто укажет путь, иначе они разбредутся и найдут только пустоту.
– И выбрали они мэра! – подсказывал Виру. – И это было хорошо!
– И выбрали они главного и нарекли его Великим. Спросили они его о пути, но Великий скорбел. «Слёзы вымыли чешую, горе забрало бирюзу, и нет у нас прежних нас – не спасти нам братьев», – сказал он.
Но был Великий отважен, решил он пожертвовать собой и так всех спасти. Велел он заточить себя в песок и воду и оставить одного, пока не станут его жабры живыми, а кожу не покроет чешуя.
И надолго он был заперт, и уже погибал, а потом и погиб. Но возродился.
«Смотрите на меня, братья. Мои жабры дышат. Моя чешуя прекрасна. Я жив, я смел, я снова ящер».
«О, Великий!» – затрепетали ящеры. А Великий оделся в плащ и повёл их за собой. И пошли ящеры по свету, искать братьев, а когда нашли, вернулись и жили без чешуи и цвета, почитая Великого с жабрами и в плаще. И смотрел на них Знавший, и ждал от них покаяния, а ящеры множились, чтобы однажды вновь поклясться небу и вновь служить.
– Всё? – спрашивал мрачно Виру. – Что ж… Время позднее, не будем гневить небо… А вот и дождик…
Он смотрел на небо, подставлял ладонь под капли и, поклонившись то ли небу, то ли горожанам, отправлялся к себе.
И было это хорошо!
Глава 7Роксана
Каждый год, в марте, в Кнапфе устраивали честный день.
Так называли его потому, что когда-то в марте кто-то (бесспорно, великий) впервые раздавил виноград. Он не просто размял ягоды, а ещё и положил мокрый виноградный жмых «подышать» и вспомнил о нём, только когда его жена спросила:
– Зачем ты бережёшь это странное месиво?
Муж покаялся:
– Буду честен: я о нём забыл, я его испортил! Не знаю, что на меня нашло!
И тут в дело вмешалось провидение. Вместо того чтобы вылить виноградную воду, жена опрокинула чашку в птичью поилку. Когда пернатые запели, бедная женщина испугалась и закричала:
– Должно быть, они отравились, и теперь отправятся в мир теней!
Она заглянула в клетку, но увидала только жизнерадостные глаза и клювы, из которых лились торжественные звуки, а не предсмертные стоны. Птицы пели весело и легко. Их трели были о чём-то великом, а не бессмысленными, как раньше.
Первые виноделы уселись у клетки ждать неизбежного, птицы же пили виноградную воду и пели всё громче. Когда виноградная вода закончилась, они замолчали и столпились у прутьев.
– Они смотрят слишком пристально. Только глянь на них: они обижены на нас, как будто мы их обманули! Ты не обманывал? – воскликнула жена.
Муж замотал головой и ответил:
– Должно быть, дело в этом протухшем винограде! Вместо того чтобы умереть, только посмотри, как они сделались отважны!
– Ты – гений! – захлопала в ладоши жена. – Ты создал что-то невероятно полезное для птиц!
– Не торопись, – важно ответил мужчина. – Теперь нам следует попробовать на козах!
Целый месяц муж и жена изучали виноградную воду и заслужили большой авторитет среди питомцев. Теперь, едва они появлялись, весь двор кидался к ним и доверчиво тыкался мордами.
Ещё через месяц муж сказал:
– Всё, пришло время. Нам надо попробовать виноградный сок самим!
– Не делай этого, – испугалась жена. – Вдруг для людей это опасно!
– А вдруг нет! – сказал смелый человек и немедленно выпил.
– Как ты? – затревожилась она.
Он пожевал губами, допил, налил ещё, выпил снова и, подождав немного, сказал:
– Красавица моя!
С тех пор каждую весну, когда было уже солнечно, но ещё не знойно, когда наступало время экспериментов и желания всё изменить после долгой зимы, Кнапфа праздновала «честный день» или «начало большой виноградной любви».
Справедливости ради стоило бы назвать это время неделей, поскольку что можно успеть за день? А неделя давала возможности.
В Кнапфу съезжались отовсюду: из всех окрестных деревень, с самых дальних виноградников, с гор спускались старики.
Старшее поколение забиралось подальше от шума. Считалось, что они сбегали только для того, чтобы дать молодым кнапфцам шанс обзавестись семьёй, ведь взрослые кнапфцы – прекрасны, опытны и мудры настолько, что ни одна молоденькая кнапфка не в силах устоять перед их седыми кудрями. Девушкам не терпелось станцевать и порадоваться тому, как хлопает её танцу почтённый красавец, повидавший на своём веку почти всё.
Стариков чтили и старались угодить, а те не нарушали брачного круговорота.
«Честные дни» были особенными ещё и тем, что виноградная вода наливалась за так, а следующая неделя объявлялась временем здоровья и тишины.
Кнапфцы задолго готовились к празднику: наряжались, разучивали танцы, пекли. И все помнили, что у этой недели важные цели. Цели обозначал мэр, Виру Добрэ.
Первая цель Виру касалась прекрасного мира. Ещё в начале своего мэрского пути Добрэ всерьёз задумал научить кнапфцев наслаждаться тем, что есть, и приложил для этого немало сил.
На собственном примере господин Добрэ показывал, как внимать прекрасному, и учил этому горожан. Он усаживался на траву и, улыбаясь горизонту, затихал надолго, взгляд его делался неподвижным и простым. И глядеть на него было так приятно, что невольно верилось: мэру хорошо и радостно.
Горожане садились рядом с ним, ровно напротив горизонта, а потом как будто начинали понимать то же, что и он.
После такой долгой тренировки пустел желудок, трезвела голова, мир делался ярким, а тело лёгким. Горожане усаживались у красивого куста, или маленьких стрижиных гнёзд, или на холм, напротив соседнего берега, или на песок у водяной пены – и готовились к ужину в счастливом покое.
Наблюдать за чайками и белыми крышами, за шеренгой лодочных носов, за ажурной тенью развешанных на просушку рыболовных сетей, за каменной кладкой без вьюна и кладкой, заросшей зеленью, – стало в Кнапфе традицией.
И если поначалу кнапфцы улыбались – мол, мэр сидит, и мы сидим, – то вскоре покой им полюбился настолько, что танцы отодвинулись на вечер и остались отрадой самых молодых.
«Счастье видеть красоту» – стало важной идеей города.
Вторая цель «честных дней» далась кнапфскому народу в больших страданиях. Много лет назад, когда главным в городе был Тодд, с целомудрием в Кнапфе было так себе: горожане быстро женились, быстро разводились и в промежутках совершенно ничего не стыдились.
Новый мэр решительно взялся за кнапфскую мораль и за годы работы так преуспел, что Кнапфа стала местом искренности и любви, тогда как некоторые другие народы, со слов Фрэнки, семейными ценностями пренебрегали.
С женитьбой в Кнапфе было строго: мэр отказывал всякой паре, пришедшей к нему клясться, если не видел в молодых настоящего большого чувства. Он пристально смотрел, качал головой и не спешил доставать мэрские книги, куда вписывались имена молодожёнов.
Через год после избрания господин Добрэ объявил, что устал и усталость его от бессмысленности.
– Вместо того чтобы радоваться жизни, я только и делаю, что тягаю тяжёлые книги. Что должен делать мэр? Правильно: он должен творить. А я? Я вписываю имена и клятвы, а потом их аннулирую, а всё потому, что мой народ безответственен. Я не буду молчать, ваш мэр – не рыба! Кнапфцы абсолютно разучились ценить и уважать – оттого наш мир не радостен, оттого у нас мало света! Теперь с этим покончено!