Фрэнки потёр голову.
– Скажешь: «Дурак Мами, больной и глупый». Только прав я, Фрэнки. Сядь обратно.
Фрэнки повиновался, прошёл к столу и уселся. Мами нырнул в темноту и вернулся с кистью и баночкой.
– Жалко меня? – неожиданно спросил Мами. – Зря. Я счастливчик. Я выжил. Как, говоришь, её зовут?
– Науна.
– Давай-ка посмотрим, твоя ли она. – Мами достал лист. – Пиши.
– Что писать?
– Всех женщин, которых вспомнишь! Заполнишь лист – вернёшь.
Через час Мами не выдержал:
– Фрэнки, пустая твоя жизнь! Мне хватило бы и трёх минут, а ты корпишь целый час и, должно быть, не запачкал и половины?
Фрэнки молча протянул лист, Мами хмыкнул и затряс им:
– Науны-то и нет! А Роксану ты вписал трижды! Кто это, Роксана?
Фрэнки дёрнул плечами:
– Не помню. Должно быть, соседка или дочь какого-нибудь знакомого. Не знаю.
– Дай-ка мне руку, – потребовал Мами.
Фрэнки протянул ладонь. Брат перевернул её и быстрым жестом вывел чёрным на запястье: «Науна». Едва он закончил, надпись пропала. Он улыбнулся, проделал так ещё трижды, однако ни одна буква так и не задержалась на кнапфской коже.
– Эта девица не держится, – развёл руками Мами и написал на том же месте «Роксана». – А эта на своём месте!
– Что? – Фрэнки начал тереть надпись. – Глупость! Я не знаю никакой Роксаны! Кто она?
Мами захохотал:
– Бессмысленно, Фрэнки, это краска от Мами, её невозможно стереть, если ею написана правда!
– Пройдоха, негодяй, – кричал Фрэнки. – Кто такая Роксана?
– Кто такая Роксана, Фрэнки? – хохотал Мами. – Это твоя судьба, а у Науны – другая! А теперь иди, Фрэнки, Мами помог тебе! Мами всегда держит слово. – Мами положил на стол что-то длинное и металлическое. – Держи. С этим разберёшься сам!
И Мами так быстро встал и пропал в темноте, что Фрэнки сперва показалось: он просто исчез. Он начал оглядываться и звать его, но услышал за стенкой знакомый голос.
– Как прошло, господин?
– Помассируй мне спину! Помогать добрым людям – утомительное дело.
– Как скажете, мой господин.
И вот, спустя месяц, Фрэнки вместе с металлической трубкой красовался на палубе баркаса. Вся команда с завистью смотрела на Фрэнки, поочерёдно прося глянуть в «эту штуку» хотя бы разок.
Фрэнки доверил трубку только капитану. Он дважды поднёс «штуку» к его глазу и, услышав, как тот предлагает за «волшебство» вечный бесплатный проезд от Кнапфы на большую землю, рассмеялся и рассказал, как вырвал диковинку из пасти тигра, а потом и у толпы диких аборигенов, живущих по ту сторону земли.
– Мои раны ещё не затянулись, – хрипло добавил Фрэнки, демонстрируя капитану свежую ссадину на локте.
В солнечные дни, когда пассажиры выбирались на палубу, Фрэнки прохаживался с трубкой и застывал, отставляя в сторону ногу. Он тянулся взглядом в ту даль, которую другие не могут увидеть, а он, избранный, смог.
Роль первооткрывателя ему совсем не подходила. Глядя на него, думалось, что ему пора на берег, ведь такого кудрявого, должно быть, ждёт прекрасная девица, которой без него и мир пуст, и земля не цветёт, не даёт плодов и любая сладость – дрянная забава, и побежать бы ей по мосту, как раньше, играть в мяч и хохотать, да обречена она тосковать и держаться только верой, что вот-вот замаячит на пустом горизонте точка.
Так и стоял он целыми днями у всех на виду, почти не двигаясь, и злил всех так сильно, что хотелось сказать: «Что стоишь и смотришь, Фрэнки? Торопишься? Так крикни: “Поднять паруса, что лежат они плашмя?!”» А Фрэнки бы ответил: «Не время кричать, тут и без меня шум: вон и чайки, и матросы, и вода плещется. Крикну ночью, пока спят. Не побили бы».
А сейчас сидел Фрэнки под дождём и бубнил:
– Дурацкое море, глупое! А в Кнапфе море синее и чайки ручные, со стрижами дружат, а эти дурные, горластые. Ветер неладный, лицо заморозил, спрятаться – да негде, а в Кнапфе всё ласковое. Пироги! Сига тлеет! Моника поёт… Горшок бы доделать, раскрасить его… Богу отнести, к отпечатку… Хорошо дома, всё своё…
По щекам Фрэнки покатились слёзы. А может, это были водяные брызги, а Фрэнки и не плакал вовсе, он был мужественен, он был терпелив.
И вспомнил он, как однажды нарядился в праздничную рубашку и отправился танцевать на площадь. И смеялся, как будто был он не Фрэнки-пилигрим, а обычный парень, с женой и дочерью.
– Симона, – отчего-то забормотал Фрэнки. – Маленькая, кудрявая, у мамы на руках… А у мамы родинка над губой и красивая улыбка. Что за вздор? Какая Симона?
Фрэнки вздрогнул и тяжело поднялся.
Вспоминалось, как бегают по улицам мальчишки и как лежат посреди дорог кошки, а курочки так не могут – их гонят, а кошек бережно обходят и смотрят нежно. И вдруг шум, все смеются: кто-то вышел в новом пиджаке.
– Что за пиджак, а ну-ка, покажись! Ну и Таня, ну и мастерица-жена!
А кто-то идёт с сеткой для миног, а кто-то дарит цветы, и красавица Моника где-то хохочет и хвалит рыбий бульон.
– Как тоску пережить? – бубнил Фрэнки. – Отчего так? Что должен я понять?
Тут и матросы проснулись, заходили кругом, попинали канаты, сели недалеко.
– Весна, говорят! У меня дома весна! Красиво, вкусно! – сказал один.
– Что понять мне нужно? – маялся Фрэнки.
– Дома хорошо, – ответил первому второй. – Я уже скоро буду в родных краях.
– У меня дома пёстрое всё, и братья ждут, поедем охотиться.
– Что понять?
– А у меня дочка, – вспоминал второй матрос. – Я обещал ей весной вернуться и долго-долго никуда не уплывать! Надеюсь, её мамаша ещё не схватила мел, чтобы писать на красной стене!
– Что понять? – метался Фрэнки.
– Я вернусь домой, снова надену очки! – объявил первый. – Буду много думать!
– Что понять?
– Нет ничего лучше дома!
– Нет ничего лучше дома!
– Земля!
Фрэнки вскочил на ноги.
– Это Кнапфа! Кто там был в Кнапфу? – прокричал капитан.
– Я, это я, я здесь, я в Кнапфу, я! – крикнул Фрэнки и побежал по палубе. – Я здесь, здесь, поворачивай домой, слышишь? Домой!
Ниточка горизонта уплотнилась, за ней проступила розовая дымка гор.
Берег медленно приближался к лодке, Шер росла.
– Эй, парень, куда ты собрался? К обеду приплывём! Что стоишь с рюкзаком и в сандалиях – садись! – Матрос одёрнул стоящего у борта Фрэнки.
– Домой, домой, – шептал тот.
– Оставь его, – махнул рукой первый матрос. – Этот всё, приплыл…
– Домой, – вновь зашептал Фрэнки, и на душе у него стало тихо.
А по воде ползли гребешки, а за ними рябили волны, и лодка резала синюю кнапфскую воду. А где-то далеко нарядились в мальву горы, и кудрявая девушка с родинкой рванула к шкафу, вытянула самую нарядную юбку и кинулась бегом на пристань.
– Мама, папа… Фрэнки!
Глава 9Она вернулась
Родной берег встретил Фрэнки тишиной. Раньше, когда он ступал на кнапфскую землю, ему сразу наливали, обнимали, звали ужинать, вручали новую рубашку, трепали по кудрявой голове и называли «заблудшим сыном». Сейчас его друзья и Виру встретили Фрэнки странно и торжественно.
Впрочем, Фрэнки на это внимания не обратил, крепко обнял мэра, пожал несколько протянутых ладоней, схватил и дважды подкинул какого-то кудрявого карапуза и объявил:
– Как хорошо дома!
Он быстро, почти бегом скрылся в стенах мэрии, где отметился в книге прибывших, а потом добежал домой, закрылся там и зажёг ночные фонари. Вечер на побережье покатился к песням.
Следующим утром Фрэнки в окружении толпы мальчишек прошёлся главной улицей до мэрии, взял ключи от городского маяка и, уже под присмотром Виру и ещё сотни любопытных, отправился на берег.
– Что ты задумал, Фрэнки? – слышал он отовсюду, но молчал.
Только добравшись до навесного замка на двери, перед сотней ступеней наверх, он поставил на попа старую бочку и влез на неё, чтобы быть заметнее.
– Друзья, я привёз замечательную вещицу! Она так же важна для Кнапфы, как синяя краска и белые полосы на дорогах! – объявил он гордо и достал металлическую трубку. – С её помощью я могу рассмотреть каждую песчинку на пляже или, не двигаясь с места, увидеть гусей старушки Мо, рассмотреть все земли Шер и каждый лепесток мальвы. Я могу теперь всё!
Кнапфцы радостно загудели:
– Фрэнки, что у меня на обед?
– Посмотри, как там мой папаша, Фрэнки? Он затеял поселиться в хижине возле гор.
– Фрэнки, глянь, какие ткани этой весной в Ревени?
Фрэнки заулыбался, медленно закатал рукава рубашки, обмерил горожан довольным взглядом и поднёс к лицу глазок трубки. Ногу он, как обычно, отставил в сторону и, замерев, начал приговаривать:
– Ну-ка, ну-ка, что тут без меня… Ох, как подрос Марио, какой красавицей стала маленькая Пурка, а Эрика снова ждёт малыша? О, Науна стоит в отпечатке, а Фауст строит новый дом. Моника-красавица поливает цветы. У неё новый гамак?
Кнапфцы замолчали, и замолчало море, затихли чайки, остановился ветер, и даже кипарисы как будто сжались, чтобы не шуметь.
Фрэнки, однако, этого не заметил, водил трубкой и улыбался. И только потом охнул и начал оседать. Кнапфцы – дружный народ, упасть Фрэнки не дали, подхватили и, перебивая друг друга, начали сочинять:
– Ты уехал – всё хорошо было, она дома была…
– С месяц назад… Да, не раньше… Смотрим…
– Смотрим – идёт! Последний «честный день» тогда был. У нас праздник, а она вон что…
– Мы вначале подумали: сон, мираж! Она ли? Может, не она, может, кто похожий? А кто похожий, кроме неё!
– Она идёт, мы кричим: «Науна, ты сошла с ума? Дома будь!» А она нам…
– А она и говорит: «Да я недалеко» и улыбается.
– Да, так и сказала: «Я недалеко» и улыбнулась! Я сам видел!
– Ну мы за ней, глаз не спускаем, понимаем же всё.
– Она на берег спустилась, и к отпечатку, и улыбается, а на глазах слёзы! Клянусь, слёзы!
– Ну, добралась до него и замерла опять. Теперь спокойная, руки как будто опустила и глаза тоже!