– И поняли мы, Фрэнки…
– Важное мы поняли…
– Поняли, что девушка она его…
– Подруга она Бога отпечатка… И что были они в ссоре, а теперь вроде как помирились…
– И он её к себе позвал, домой позвал, на место на своё…
– Она, видать, простила его…
– Не знаю, что он натворил…
– Им виднее.
– Да все вы одинаковые!
– Уходила она от него, ясно же…
– Уходила – так было за что!
– Но ведь простила она его, простила и вернулась!
– Вернулась и встала!
– Её это отпечаток… её.
– А он, значит, ночами ходил и её искал. А теперь нашёл!
– Любимую свою…
– Вот такая история, Фрэнки…
– А что это ты Роксану на руке написал?
– Мы тут его успокаиваем, а он Роксану…
– Роксана, слышишь?
– Кто такая Роксана? Не знаю никакой Роксаны!
– Как не знаешь? Соседи твои!
– Роксана, не уходи!
– Что же такое! Роксана!
– Ох и дурак ты, Фрэнки, ну и дурак! Роксану обидел!
– Все беды из-за женщин…
– Простила она его, простила и вернулась… А он ночами к ней приходит…
– Вот женщины… Ни Науны, ни Роксаны…
– Фрэнки, ты куда?
– Надо рассказать Эстебану…
– Господин Виру, мы к Эстебану!
– Идите, догоню…
– Фрэнки, не уходи…
– Где Роксана?
– И стоит теперь она, а он ночью к ней приходит!
– И я видела – приходит…
– Ну, хоть кто-то счастлив…
– Ну и болтуны вы, кнапфцы… Ну и болтуны!
– Господин Виру, догоняйте…
Часть IIВеликий Географ
Глава 1Мои канарейки
– Господин Географ, Господин Географ! – крикнул невысокий человек и побежал по коридору в сторону зала.
Он выглядел простым и торжественным, он почти ликовал, смотрел на всё воодушевлённо, и казалось, откуси он от бутерброда с горчицей – его бы это не расстроило, а, наоборот, обрадовало новым вкусом.
– Да неужели? – хмуро спросил Господин, стоявший посреди зала.
Господин был высоким, худым и старым, на нём был белый длинный халат, подпоясанный белой же верёвкой с кисточками, тоже белыми, но уже грязноватыми и разлохмаченными.
– Да! Родинка! Молодец, девица! – кивнул помощник и уселся, хотя старик, которого он называл Господином, продолжал стоять, сложив руки за спиной.
– Ах вот как, – занервничал высокий Господин и заходил. – Скажи-ка мне, Педро, сколько это длится? – спросил он и двинулся к висящему на стене зеркалу, возле которого остановился.
Глянув на себя, он отвернулся, как если бы встретил знакомого после долгой разлуки и не узнал. Ещё попытка – и тяжёлый вздох.
– Свет плохой, – отчеканил Географ и внимательно оглядел своё лицо, морщины у глаз и тень у носа. Он вытащил язык, недовольно рассмотрел и его, а потом взялся разглядывать шею, вытянув вперёд бородатый подбородок. – И как я покажусь ей?
– Какая ерунда, – махнул рукой Педро.
– Что скажет она? Ты посмотри на меня! – Географ оглядел свой халат и покачал головой. – Жил себе спокойно, её не знал, всем был доволен… Дёрнуло меня… А зачем? Для кого? Плохо жил? А она острая, разорвёт меня на клочки. Соберусь ли обратно? Увидит меня, скажет: «Во что ты превратился, Географ? Что сделалось с тобой? Был силён, глаза горели, а теперь? Может, это не ты? Обман?» Кто мою мечту исполнит, Педро? Так ли много хочу? Что худого – подойти к ней, а она – добро, она – тепло. И скажет пусть хитро, но ласково: «Географ, как ждала я тебя, как ждала… А ты не шёл ко мне, не винился, а теперь пришёл. Сказать мне что-то хочешь?» – и рукой махнёт, вот так, – Географ взмахнул ладонью, – а потом скажет мне: «Молчи, Географ, молчи… Кому нужно твоё раскаянье? Мне? Я тебя давно простила, да и не злилась я вовсе, а что в море нырнула… Так мало ли что… Луна, тепло, хотелось плыть… и тебя с собой забрать. Плыли бы мы вместе, Географ, а море бы нам пело: «Географ вернулся, да не один, а с дамой… Ах, прелестная Науна»… А не будет так, Педро, чего ждать? Зачем идти?
– Не трусьте, – хохотнул Педро, а Господин нахмурился.
– Вот и ты меня пинаешь, а я-то тебе и отец, и мир, и правда… Что тогда о ней сказать? Она и минуты меня не почитала, как будто все мои дела – это ей служить, а не миру…
Педро улыбаться прекратил, сделался жалобным и грустным.
– Простите меня, Господин, – Педро опустил голову, – простите… Я знаю, всё знаю: и почему мы здесь, и как давно. Мои слова – глупость, я всего лишь человек. Это вы – Географ, самый у нас главный, а раз главный, значит, и крепкий! А так это? – спросил Педро и сам же ответил: – Не так. Вы ранимый, тонкий, чуть что – и шатает. Вам одно спасение – на красоту смотреть. Но вам-то это легко! – махнул рукой Педро. – Вы красоту в самом захудалом камне рассмотрите, в каждой зелёной лягушке…
– Она идеальна! – выкрикнул Географ.
– Да… и бабочки!
– Они идеальны!
– И антилопы, и крольчихи! Моя любовь – куропатки и эти маленькие… такие пичуги… громкие и смешные…
– Канарейки, – кивнул Географ, – обожаю их. – Взгляд его потеплел. Он добрёл до окна и, выглянув наружу, задержался взглядом на облаках, а потом немного подался вперёд, чтобы сквозь плотное и белое рассмотреть деревню. – Не пойду я к ней, и точка! Всё это слишком! Заслужил я того? Нет! А кнапфцы твои – ленивый народ, пять лет чего-то ждали! Дурацкое слово – Кнапфа. Кто выдумал?
– Вы, Господин Географ!
– Каждый раз мне кажется, что кто-то чихнул… Кнапфа! И твой Фрэнки – прохиндей! Что проще? Нашёл женщину, умыл, на место поставил! А он развёл любовь, её спрятал, сам с ума сошёл… Не пойду я к ней…
– Они называют её девушкой Бога отпечатка и твердят, что видят, как тот к ней ночами ходит, – как бы невзначай сказал Педро.
Географ вздрогнул и тяжело вздохнул:
– А в чём идти? Не в чём! Не пойду. Эти лентяи на побережье любят наряжаться, а увидят меня – хохоту будет… Не пойду!..
Педро маленькими шажками вышел в коридор и вернулся с небольшим саквояжем.
– Ну уж не в чём… Вот саквояж у вас новый! Сразу видно: господин серьёзный, редкого вкуса. – Педро саквояж распахнул, присел возле него. – Вот и пиджак тёмный, сандалии, платок на шею повяжем… Ремень… Показать вам ремень? Ремень – главное дело: нет ремня – студент, а есть – хозяин. Так всегда было, так всегда будет. Ремень – символ власти, знак мужества, он штаны держит, с ним всё можно – и повернуться, и сесть. А нет его – сразу дурак, штаны держишь, а раз руки заняты, кулака не показать – так и стой пустой, без аргументов. Ремень! – с нажимом сказал Педро.
– Все вы предатели, – пробурчал Географ. Громко шмыгнув носом, прошёлся до большого стола, склонился над листком и потерял к Педро всякий интерес.
Тот тихо улыбнулся, подхватил саквояж, но сразу же поставил обратно на пол, ведомый то ли опытом, то ли догадкой. Поклонился и закрыл за собой дверь.
Глава 2Её ладонь – моя
Географ сидел в кресле на шкуре, которая, вероятно, когда-то была белой, а теперь напоминала цветом седло. Он был хмур, глаза его были скучными.
Он думал о прекрасной женщине, а бубнил себе под нос:
– Географам не полагается семья!
И ещё:
– География – серьёзное дело. Отвлекаться от неё на запоминание дат и починку крыши нельзя.
Он был влюблён уже пять сотен лет, и если бы кто-то сказал ему: «Любовь – временное дело, беспокоиться не о чём… Потерпи день, два… ну три…» – то Географ бы вскочил:
– А тысяча тысяч дней? Как тебе такое? – И гордо бы сел обратно, в покрытое шкурой кресло, а, оставшись один, нахмурился бы, опустил плечи. Он бесконечно вспоминал, и думал, и мечтал – и так по кругу.
– Саквояж, – ухмыльнулся он. – Вот жулик.
Саквояж был новеньким, из телячьей кожи, с отпечатком лошадиной морды посередине и биркой «Ревени» на ручке.
– Как хорошо начали делать! – Поднявшись, он взял сумку в руку. – Диор, мальчик мой.
Господин улыбнулся, в уголках глаз заблестели слёзы.
Сумку он открыл, пиджак достал, сандалии на пол бухнул, тяжело сел возле и ещё долго рассматривал вещи.
Когда облачился и повязал платок, то двинулся к зеркалу – подмигивать отражению и ухмыляться.
– Отправит она тебя, дурак ты, – сказал он себе и стал опять скучным.
Пиджак, однако, не снял, сандалий не развязал, платок не сорвал.
– Спущусь, – тихо начал он, – нарву мальвы, приду к ней, скажу: «Здравствуй, Науна, хороший день! Я вот цветы тебе принёс, смотри сколько!» Она на них не глянет, мне ничего не ответит, гордая. Я уйду ни с чем. Завтра приду. Стану ходить, пока не протопчу к ней вместо тропинки глубокий овраг. Шутить начну, спрошу весело: «Отчего ты не кувшин? Носил бы тебя на плече!», а она мне снова ничего, но так и лучше, чем услышать: «А воин ты, Географ? Храбрый? Честный? Не воин! Так что ходишь ко мне?» Я вежливым останусь, терпеливым, улыбнусь ей и возьму с листа улитку: «Помнишь, как мы её выдумали, Науна? Как ты радовалась и говорила: “Прекрасная улитка, отдай-ка её в мой сад!”?»
Географ опустил голову, погрустнел ещё больше:
– Глупость всё, не справлюсь я… Или справлюсь?
Он снова осмотрел сумку и большими шагами добрался до окна, схватив со стола подзорную трубу.
Он принялся разглядывать побережье, блуждал глазком подзорной трубы по Кнапфе, по месту, где угадывался отпечаток, месту, которое раньше было пустым. Теперь сквозь кипарисы проглядывала белая ладонь, а пониже – кусочек белого колена. Глазок то никак не мог оторваться от белой ладони, то поднимался по вертикали, то вновь зависал на пальчиках, потом быстро пробегал зелёные иголки и выхватывал острую коленку. Спустя час Географ изучил все эти детали до последней точечки и, кажется, любил каждую из них в отдельности даже больше, чем всю Науну, а ещё думал, что вот ладонь эта и не её уже, а вся принадлежит только ему, потому что знает он маленькую кисть и худенькую коленку Науны гораздо лучше, чем сама хозяйка.
– А раз моя ладонь, то и пальчики мои! Отчего тогда пустые? – От догадки он дёрнулся и кинулся к столу, схватил листок и карандаш и начал выводить.