– Что вы хотите от меня?
И я тихо ответил ему:
– Другого человека!
– Плохая затея, – выдохнул он.
Но парней было уже не остановить: мысль о чём-то важном и на нас непохожем их подчинила. Они начали шуметь, перебивали друг друга, рассуждали о будущем.
– И пусть он умеет всё, чего не хочется делать нам!
– И пусть глаза его будут нам отдыхом. Без дела сидеть нельзя – правило, а ему в глаза посмотришь – и как будто занят, и чтобы был в этом смотрении смысл.
– И пусть он приладит эту штуку! – Диор снова полез в карман за жемчужиной.
– И с коровкой разберётся!
– И чтобы его можно было гладить! – заторопился Йуда.
– «Кто так кладёт камни?! Что ты сидишь?» – напомнил Диор.
– Только чтобы нашей тайны он не знал! – предложил я. – О том, что мир этот пуст и смысла в нём нет.
– И про то, что мы похожи на карпа с мухой – тоже! – пробасил Валентин.
– Всё так нелепо, что кажется разумным, – проговорил Географ. – Ох и авантюра. Закончится скандалом, а может, и ещё хуже – не закончится вовсе. Ошибка! Тысячу раз – ошибка!
Географ кричал, мы ликовали. Я догадывался, что знает он больше, что видит наперёд, но ничего не мог с собой сделать – меня переполняла радость. Я впервые узнал, что значит предвкушать, впервые мечтал.
В ту ночь я не смог заснуть. Ждал, что Географ подойдёт ко мне и скажет:
– Ну и умник! Что придумал!
И покажет листки, а я узнаю руки и ноги, но больше ничего не рассмотрю. А Географ, торопливый, шумный, ткнёт в меня пальцем, и в груди моей станет горячо, потекут слёзы и нос защиплет.
Тычок я тот запомню. Пройдёт десять лет, а я вспомню и скажу: «Как ткнул он меня? За идею ткнул. Его тычок лучше кубка, дороже монеты. Монету потратишь, кубок пропьёшь, а палец его – в самое сердце».
И тут я в самом деле увидел Господина и подумал: «Вот счастье!» А он зашептал:
– Затея твоя – дрянь! Всё закончится отвратительно!
Глава 3Всё не так!
Новый человек лежал на песке и не подавал признаков жизни.
Он был таким же, как мы: с руками, ногами и головой, но мы были сильными, а он хилым.
Плечи у него были узкими, шея тонкой, и даже мочки ушей казались крохотными. Ладони человек раскрыл, пальцы растопырил, как будто примерялся к камню. С такими пальцами камня ему не получить – разве что камешек, которым только рыбу и напугать.
Из его головы торчали длинные волосы цвета высохшей травы, а на лице краснели губы. Наверное, он ободрал черешневое дерево и сразу разделся и заснул, чтобы ему за это не попало.
Его белая, прозрачная кожа возмущала. Пройдёт день – и она станет другой: покроется ссадинами и следами солнца, а может, и вовсе слезет, и останется новый человек без неё.
Я посматривал на ребят и видел растерянность. Мной же овладела жалость. Вспомнил я, как однажды нашёл у ног тушканчика, прятавшегося за мной от дикой свиньи. Я взял его на руки, а ей показал кулак. Теперь дикой свиньёй был весь мир, а тушканчик превратился в человека.
Как только он очнётся, увидит мир и испугается, я скажу ему:
– Братец, не расстраивайся, что хил, не плачь, что тело твоё бестолково. Может, ещё не всё так плохо. Я не видел у Географа плохих дел, значит, и ты удачный, надо разобраться. Наверное, у тебя получился лёгкий характер или дар предсказывать погоду, и теперь каждый вечер ты станешь говорить про завтра, а за это мы будем тебя кормить и оберегать от змей.
Но того ли мы хотели? Таким ли он должен был получиться? Нет!
Я захотел отыскать Господина и, была бы у меня смелость, упрекнуть его, сказать, что идея моя провалена и вместо радости мы получили обман с черешней вместо рта и слабыми руками.
Ведь Господин сопротивлялся с самого начала, называл мою идею ошибкой и, конечно же, специально всё испортил.
Я был так расстроен, что вспомнил старое время, когда жили мы без огня и забора. Нас было трое, и дни наши напоминали войну.
Мы выживали, искали воду и добывали обед, который съедали сырым, удивляясь тому, как плохо и тяжело нам жить. Помню, как спрашивал:
– Неужели жизнь – страдание и всё в ней на грани беды?
Господин тогда много улыбался, был воодушевлён и ничего не объяснял. Мы горевали, а для него всё было радостью, как будто жил он до того в пустоте и сейчас, оказавшись посреди драки, счастлив. Со временем наши дела поправились, мы нашли огонь, придумали гамак, отыскали пьяных ягод. Мы узнали, что значит не бежать, не спасаться, не искать.
И однажды, лёжа в безделье, мы заметили широкое небо, цветущий лес и рассмотрели следы пташек. Оказалось, мир – зелёные кроны, большие берега и аромат кувшинок, а не только лютая обезьяна размером больше тебя самого.
Я вспомнил всё это и подумал: «А может, так же и сейчас? Кажется, что новый человек – бессмысленная обуза, а на самом деле он…» Кто он и для чего – я не понимал, мысли мои были неуклюжи.
Я начал перебирать свои дела и прикладывать к ним хилое тело, лежащее на песке. Ни к чему он не годился, везде раздражал.
Я добрался в делах до вечера и вспомнил, как иногда охватывала меня тоска, причин которой как будто не было. Я подставил в эту картинку новичка и, к своему удивлению, обнаружил, что попал в точку.
– Грустно тебе, Педро? – спросит меня он, а я кивну. – И мне грустно, Педро. Индюк сегодня меня обидел.
– Разберусь завтра, спи, – скажу я, и станет мне спокойно, и тоска моя пройдёт.
И тут я подумал, что удобно иметь при себе новичка, который спросит, которому ответишь и всё объяснишь. Впервые за вечер я улыбнулся, стало мне тепло. Подумалось, что он, верно, мёрзнет на песке и надо бы его укрыть. Господин же вздумал его будить.
Я много раз видел, как садился Географ на песок, как брал очередного новенького за руку и говорил: «Посмотри, как прекрасен мир, Валентин!» – и тот начинал хлопать глазами: «О, Господин Географ, доброго дня!»
И в этот раз Географ тоже наклонился и потряс хилое плечо. Новенький молчал. Мы молчали.
– Странные штуки, – показал Диор на круглые бугорки на груди.
Географ хмыкнул.
– Для чего они? – спросил Йуда и покачал головой. – Почему они меня злят?
– Ноздри-то дрожат! – воскликнул Неон. – Проснулся он, просто упрямится и не встаёт!
– Хочет, чтобы мы его разглядывали, – басил Валентин. – Колени эти острые, плечи эти… А плечи ли это? Разве такими должны они быть? Педро споткнётся, ногу подвернёт – как его нести до лагеря? И шага он с Педро не ступит, уронит! Как доверять ему? Молчи, Педро, – одёрнул меня Валентин, – молчи. Твоя идея? Этого ты хотел? – Валентин погрозил мне пальцем и обернулся к Географу. – Господин, а я вот хочу узнать… Как ходить ему с такими пятками? Это не жизнь у него будет, а сплошная забота о пятках! Камни, ветки – сплошные ножи! Так что же, не ходить ему? Сидеть без испытаний? А можно ли так? Как камнем в гиену кинуть, как от медведя удрать?
– А пальцы? – подхватил Йуда. – Это не пальцы, это обман… Их и не видно… Ягодки такими обдирать, цветочки! Как он будет спасаться? Он завтра же пропадёт! А если у него ещё и голос дрянной, если голос его как звон в ушах, если слушать его – чувство невыносимое, то забирайте его обратно, Господин Географ, нам такой экспонат не нужен.
– Забирайте, – поддержал его Валентин.
Географ странно нас оглядел – удивлённо, но не гневно, а потом молча развернулся и ушёл.
Мы же остались стоять.
Наконец новенький дёрнулся, потянулся, закинул руки за голову, но глаз не открыл. Перевернулся на бок, подогнул ноги и подсунул под голову тонкую руку.
Все затихли.
Бок у новичка оказался прекрасным. Рваный свет костра освещал половинку новичка, делал его похожим на холмы в закат. Зрелище мы это очень любили, собирались обычно вместе и рассматривали розовые горы, которые накрывали вечерние тени.
– Ну вот! Другое дело! – странным голосом сказал Неон, как будто наконец что-то понял в ту минуту.
– Может, пусть останется? – предложил Йуда. Взгляд его блуждал по ногам, поднимался выше. – Вот вы кричите: «Забирать, забирать!» – а куда?
– Пусть живёт, – махнул рукой Валентин.
– Ну что мы его, не выкормим? От волка не спрячем? – гудели парни. – А там, гляди, и окрепнет, бегать начнёт! Он тонкий, везде проберётся, любая ветка ему дом! Приладим, подумаем!
– Оставим!
– Не мы его приладим, а он нас, – сказал молчавший до того кудрявый Калинка. Он сел на песок и смахнул с лица новенького прядку волос. – И знаете почему? Потому что это женщина, и приладить её не к чему! Сон у меня был, – продолжил Калинка тихо. – Вижу, как сижу я на берегу, а рядом ящерка. И говорит она мне по-человечьи: «Меня главный к тебе отправил, передать велел: “День придёт однажды – станет вам тошно!”»
«Так и сказал?» – спрашиваю я её, а она меня как ткнёт в бок.
«Станет вам – как после заката – темно и одиноко, затоскуете вы, остановитесь! Начнёте смысл искать, просить спасения, и оно придёт. Явит ваш Господин нового человека, на вас непохожего. Вы того человека не поймёте, назовёте ошибкой! Будет он телом слабый, а умом вольный. Но не в силе его сила, и не в уме его власть! Человека того назовёте женщиной и будете ей служить и этому радоваться».
Я было хотел ящерку камнем пришибить, а она увернулась, да как крикнет: «Повезло вам, дуракам! Невероятно повезло! Ваш Господин вас любит!»
– Ещё вот что она сказала, – продолжал Калинка. – «Женщина – человек сложный, потому что несёт в себе суть! Вы смысл ищете, а пустоту находите, всё вам не то, всё вразрез со всем! А она, – заверещала ящерка, – суть знает, разобралась, но ни с кем, понятное дело, этим не делится! Много хлопот будет, чтобы сути от неё добиться, но, сам понимаешь, добиться необходимо. Тема это сложная, потому что бесценная, и не делать нельзя, и что делать – не ясно. Поэтому слушай внимательно: что-то расскажу, остальное – сами.
Первое: следует забыть ВСЁ, что было ДО неё, а лучше сразу решить, что ДО ничего не было