, кроме боли и мрака, а с ней свет другой, ветер другой, радость без повода, всё заиграет разноцветно и музыка отовсюду! Запомнил?»
Я кивнул ей – а что оставалось?
«Ещё запомни вот что: – женщина должна быть всем довольна! Сложно, знаю… Да что там – невозможно. Но тут главное кое-что понять. Знание непростое, тайное: ободрал тебя медведь, еле дышишь, а ей твердишь: “Нет в жизни моей другой цели, кроме твоей радости”. Понял? А теперь основное: последнее слово всегда за ней. Заклинаю вас, – верещала ящерица, – заклинаю… Не вздумай уйти и бросить обидное на пороге. Если она не ответит, если промолчит, отпустит тебя с улыбкой и гордого – плохи дела! Поставила она на тебе свою метку. У кого метка, тому уже не улыбаться, а лучше сразу шагать в пропасть. Метка – это конец, мишень для других, рубец для сердца. Поэтому помни: хочется её упрекнуть? Осудить? Себя осуди, а её пожалей. Всё на этом. Захотите выжить – вспомните мои слова. Ну, удачи! Ох и горюны!» – так сказала она и пальцы в крест сложила, мне сунула – мол, клянись и целуй.
– Поклялся?
– А ты бы на моём месте? – заныл Калинка. – Потом она в сторону метнулась, под камень, я за ней – схватил, затряс, а дар у неё выключился. Ящерка как ящерка. Вот.
– Пустой сон, – махнул рукой Валентин, – мало ли снов? Всё туман, всё дурман, дунь туда и забудь!
– Тревожно, ребят, – прошептал Неон.
– А я гляжу на неё – и весна, – забормотал Йуда. – И как будто мы на юге и всё у нас пёстро… И небо не меркнет, и облака круглые. Ни от холода не трясёт, ни от страха. Весна она, и белым всё – и лес, и мох, и воздух, и мысль.
– А если забыть? – Неон вскочил на ноги. – Как будто мы её не просили, как будто Господин нас не услышал! Скинем её в море, будем жить как прежде, весело и сами! Сейчас проснётся – и всё, слышите? Назад не вернёшь, не откажешься, не прогонишь! Не скинем – конец нам! Завтра же, слышите? Завтра Господин заявит: «Берите женщину, отправляйтесь на склон за зелёными плодами!» А там ветер бьёт, простор и праздник. А она как щепка – снесёт её и не заметишь. Повиснет на мне, за шею ухватит. И вот, несу я в деревню её и корзину, а как приду, Господин возьмёт и её похвалит: «Молодец, Марианна, отлично справилась!» А мне заявит: «В следующий раз будь аккуратнее, не беги со склона, ты её пугаешь».
– Нельзя её в море, – зашептал Йуда, – огорчим Географа! Мы же просили его, требовали. А тут? Это значит: захоти мы дальше – он попрекнёт и будет прав. Я ружьё хочу. Я молод, я силён, а как теперь с этим к нему? Что он мне ответит?
– А я парус хочу, ребят… Мучает он меня. Вижу, как плыву, а он наверху: большой, распахнулся, ветер в нём и сила! И что же теперь, из-за неё без паруса жить? – басил Валентин.
– Нас много, она одна – хилая, жалкая. Что сделает она нам? – гудели парни.
Я перестал их слушать, глянул на женщину.
Желание всё решить было нестерпимым. Я не мог вспомнить, чего я желал так же сильно. Даже ухнуть в прохладное море в конце жаркого дня, даже выдернуть травинку и зажать её зубами, даже забраться повыше и представить себя птицей – все перестало меня манить.
Я чувствовал жажду, но не хотел воды, это было голодом, но есть мне тоже не хотелось. Это было сильнее всего, что когда-то мной владело.
Наверное, это напоминало горечь, или казалось, что я тону, и лёгкие мои горят, и что-то толкает наверх, и вот я выныриваю, дышу и понимаю, что спас меня долг и что дело моё – «её счастье» – не сделано.
Мысли эти так сильно меня поразили, что сделали почти глухим, слепым и безмозглым.
Я даже не сразу вспомнил, что когда-то искал смысл жизни. Удивляло и то, что сейчас я уже не мог представить прежней пустоты: всё заполнилось, стало трелью, сладким воздухом, цветной гирляндой. Прошлое испарилось. Отчего я спрашивал Географа, зачем нам красота, для чего алые рассветы и вся эта природа с климатом, – я не знал.
Я представил себе крепость на горе и бойницы, в которые выглядывали лучники. Увидел цепи подъёмного моста и огромный его деревянный язык. Ветер трепал флаги башен и рябил грязную воду защитных рвов. А потом на площадке смотровой башни я увидел её – всю в белом, а на голове конус! Она глядела на меня сверху, я на неё снизу. Конь мой бесновался, а я тянул за вожжи и крепко держался в седле. И тут она махнула рукой – подала знак, я пришпорил коня, да и рванул вперёд…
Но тут вернулся Господин.
– Забудь про крепость, – наклонился он ко мне. – Это больше крепости… Всё это. – Он затряс руками. – География! Карту я решил рисовать, а ты пока во всём разберёшься.
Глава 4Диор, каштан и сигара
– Вставай, – приказал Географ, но тело на песке не пошевелилось. – Вставай, женщина! – повторил он и, присев, заглянул ей в лицо.
Он звал её и звал, пока не разозлился и не подтолкнул ногой. Тело покачнулось, женщина открыла глаза и недобро посмотрела на его сандалию:
– Ногу убрал!
Я ожидал невнятного стона или просьбы о помощи, ожидал, что она вздумает залезть на дерево, спрячется в ветках, и мы услышим её шипение, увидим яркие точки вместо глаз. Выманивать её оттуда придётся до утра, а может, за ней придётся лезть.
Женщина медленно села, зевнула и потёрла глаза.
– Кто вы и что делаете здесь? – спросила она так, будто наш берег, наш песок и эти деревья с огнём – её, а мы, испуганные странники, её потревожили.
Мы охнули, Географ попятился за спину Диора, схватил того за плечи и выдвинул вперёд, а сам ссутулился.
– Кто вы? – тон её стал ледяным, глаза смотрели строго.
Потом она заметила Диора, и взгляд её отчего-то потеплел. Он стоял бледный и худой, челюсть его постукивала, руками он обнимал собственные плечи.
– Имя? – спросила она.
Он ответил. Женщина кивнула и велела:
– Подойди.
Диор побледнел ещё больше, зашаркал вперёд и, упав на колени, прошептал странное слово «мадам», которое мы раньше не слышали и, конечно, не использовали.
В её зрачках метались блики костра, оттого они сверкали, казались разными.
– Пусть отвернутся, я не одета, – бросила она и повернулась ко всем спиной.
– Отвернуться, – гаркнул Диор, и мы повиновались. – Сейчас, сейчас, – услышали мы его голос и какую-то возню.
– Отдай накидку, – услышал я возле уха его голос. Он с силой тряс меня за плечо.
– Что? – испугался я. – Нет!
– Накидку, Педро! – настаивал он. – А ты отдай булавку, а ты свои сандалии! – Диор срывал с ребят одежду.
– Господин Географ, ваш пояс, – поклонился он.
Тот вздрогнул, расправился, стал огромным и немного страшным.
Глаза его блуждали, оглядывали нас, голую спину, прыгающий огонь и далёкое небо с белыми точками. Все молчали, молчал и он, а где-то ухала птица, шумела вода и пел живот голодного зверя. Все думали о грозе, чувствовали её приближение.
– Я сотворил тебя, – загремел Географ и ткнул Диора в плечо, – ты – детище моё, моё искусство! Когда думал я, каким станешь ты бледным, ладным, какими светлыми будут твои глаза и щёки, мечтал: сядем мы всё рассматривать, я тебе рукой махну налево, а ты: «Магнолия цветёт, пурпура бы добавить и запаха пряного!» – и так мы всё заметим и всё определим! Станешь ты мне помощью, стрелкой на часах! А чего я дождался? Сын мой – и меня не уважает!
– Мне холодно, – услышали мы жалобный писк.
– Нет времени, Географ! Мы потом обязательно поговорим! – торопливо сказал Диор. – Пояс!
Географ закряхтел про гиен и огонь и что за такие дела он выдумает место, где соберёт всех наглецов, и станут они там лить котлы и ковать молоты, а из птиц поселится там немая кукушка да голосистый петух. Пояс он содрал – содрал и кинул, а сам сел и закрыл лицо руками.
А потом мы услышали её смех и затихли. Мы пропали, мы растворились. Так плескали реку пташки, так ласкал пески ветер, так отрывались от веток и кружились листья, так жила природа и так… смеялась она!
– Как прекрасно, Диор, как удобно, как красиво ты меня одел! – радовалась женщина. – Теперь ты всегда, слышишь, всегда станешь меня наряжать. Вот твоё дело!
– Госпожа! – выкрикнул Диор и, видимо, бухнулся ей в ноги. – Моя госпожа, давайте я вам волосы соберу.
– Вот предатель! – зло пробубнил Валентин.
Потом они засмеялись и, может быть, обнялись и, если бы Господин не закашлял, придумали бы пляжный халат, а может быть, и раскроили бы его из покрывала.
Господин кашлял, женщина выгнула бровь.
– Кто у вас главный? – спросила она и, не дождавшись ответа, зашагала к Господину. – Ты! Ты – высокий, с морщинами на лбу и красивыми руками. Ты! Посмотри на меня, – велела она ему.
– В чём же я просчитался? – тихо сказал он.
А она протянула ему ладонь:
– Науна! Целуй!
– Что? – растерялся Географ.
– Целуй! Мою! Руку! – сказала она.
– Зачем? – искренне удивился он.
– Так надо!
– Откуда тебе знать, что надо, а что нет? – спросил Географ.
– По-твоему, я дура? – взвизгнула она.
– Как ты могла такое подумать?! – растерялся Господин.
– Именно так ты и думаешь! – Её глаза заблестели.
– Ты очень умная, Науна!
Она дёрнула плечом и отвернулась, лицо её стало грустным, губы изогнулись, как будто шла она на праздник к большому шатру, но налетели галки, растащили шары, и клоун укатился к реке и за собой всех увёл.
– Вот каштан, – развернулась она. – А знает он, что он каштан?
– Полагаю, знает, – промямлил Географ.
– И всё у него должно быть как у каштана, так?
– Так, – растерялся Господин.
– А я знаю, что я женщина, – заявила Науна. – И всё у меня должно быть как у женщины! Понятно?
– Понятно, – кивнул Географ и потёр виски.
– Целуй, – напомнила Науна.
Господин наклонился, белые пряди его волос упали на её запястье, он прислонился к руке и задышал.
– Лотосом пахнет… а лотоса-то у нас ещё и нет, – проворчал он, – а она им уже пахнет… И жемчугом пахнет, нашли, значит, чья бусина! Ты откуда про жемчуг знаешь, барышня? – выкрикнул Географ.