Он вздрогнул.
– Тише, Господин, тише. Помните, за пару дней до Науны, когда что-то уже зрело, а разобраться мы ещё не могли, вы нарисовали чёрную змею, а когда она появилась, сунули её в море?
– Спасал вас, – пробубнил Географ.
– Я вот смотрю на нашу девицу и думаю: странная была тогда неделька.
– Делать-то что? – Географ почти умолял.
– К чему я про змею-то вспомнил…
Мы молча оглядели женщину.
– Ну уж нет! – замотал головой Географ. – Столько натерпелись и бросать?
Науна ревела.
– Где я ошибся, Педро? В чём? Поторопился? Не продумал? Всё в ней так – ладная, тонкая, умная, а вон смотри-ка, ревёт. А что будет, оставь мы её одну? – Господин на секунду задумался. – Не пропадёт, приручит обезьян, и через год – индустриализация, поезда запустит, аэропланы. А нам куда? В пещеры жить? Пням молиться?
– Скажите ей: «Ты прекрасна!» – предложил я.
– Ненавижу это! Как она это делает? – Географ разглядывал рыдающую женщину.
– Ну же, Господин, попробуйте: «Ты прекрасна!»
– Что это значит? Я понимаю – сказать это тёплому небу: «Ты прекрасно!» Или фламинго. А тут?
– Но она действительно хороша! – возразил я.
– Знаю! – согласился Географ. – Эти яркие губы! А как она ест? Променять бы на это все небеса и всех фламинго! Как она ест!
– Ну же, – не сдавался я.
– Ох, чувствую, быть войне, Педро…
Науна продолжала плакать, но теперь она плакала тише и жалобнее. И если только что из её глаз слёзы катились беспорядочно, крупными каплями, то теперь они тонко текли по мокрым дорожкам.
– Не плачь, Науна! Я давно хотел сказать, – смущённо начал Господин и обернулся на меня.
– Ты прекрасна, – одними губами подсказал я.
– Ты прекрасна! – выдавил он.
Она дёрнулась, посмотрела на него удивлённо, слёзы замерли.
– Да, ты прекрасна! – уже увереннее сказал Господин. – Почти так же, как закат!
Брови её взмыли вверх.
– Я хотел сказать, что даже закат с тобой не сравнится, – выкрикнул Господин.
Науна кивнула.
– Смотрю иной раз на закат, а ищу глазами тебя. Всё в закате хорошо, всё правильно, а в тебе – лучше. Где тому закату до Науны. Вот Науна – закат.
Бровки её снова поползли вверх.
– И рассвет! – исправился он. – Ты, Науна, – всё это небо. Именно так. Смотрим на небо и думаем: «Великое»! Не дотянуться до него, не поправить, не приказать, не справиться!» Так и ты. Небо!
Науна улыбалась.
– А как жить с двумя небесами? Знать бы!
Вновь нахмурилась.
– Да я разобрался, – махнул рукой Географ, – не с двумя, – с одним. С тобой!
Улыбнулась.
– То небо – одно название, оно для куропаток, дом их там. Будь благосклонна, оставь им дом!
Науна склонила голову набок и еле заметно кивнула.
– А наше небо – ты. Так тому и быть. А хочешь, светом назову? Хочешь – яркой звездой? – вошёл во вкус Географ. – Всё кругом – ты. Нет ничего, кроме тебя, нет ничего сильнее тебя! Ты… ты… ты самая прекрасная женщина!
Географ стоял собой гордый и улыбался.
– Что? – переспросила Науна, чеканя слова. – Самая? А где остальные?
Она закрутила головой, заглянула ему за спину, потом пригнулась. Глаза её сузились, черешневые губы скривились. Казалось, она хотела встать на колени и исследовать так кусты, но не стала, гордо вздёрнулась, лицо её разгладилось и стало беспристрастным.
– Кто? – растерянно спросил Господин.
– Другие.
– Какие другие?
– Ты наделал себе балет и прячешь? – Она улыбнулась. – Гадкий Географ! Как могла я верить тебе, как могла тебе помогать, как называла тебя «Господином»? Я себя твоей частью сделала, а ты… ты… Я смотрела на солнце и думала: а не твоя ли это голова, а если это голова, то где же всё остальное? А если мир этот и есть ты, то какой же мне нужно стать, чтобы быть твоей? Дура, ну и дура! Все мысли мои принадлежали тебе, все сны, все дни, а ты… ты…
– О чём ты говоришь? – не понимал Географ.
– Ты… ты уничтожил меня, – тихо сказала Науна. – Нарисованные дети. По ту сторону реки пригорок, помнишь? Парни туда тележки возят. И так тот пригорок истоптан, как будто ему тысяча лет. И за эту тысячу он видел тысячи ног, и каждый на его склоне спотыкается, ругает его и в него тычет: «Злой ты, злой, ненужный». Так и знай теперь, тот пригорок – я, и в этом виноват ты!
Её плечи опустились, спина сгорбилась. Вся она стала тише и как будто меньше. На мгновение она обернулась и посмотрела на Господина взглядом, полным тоски, а потом резко сорвалась с места и зашагала прочь.
– Науна, стой. – Географ кинулся за ней.
– Всё, что я хочу, – это уйти и больше никогда тебя не видеть, – еле слышно ответила она.
– Стой же, остановись! – заревел он.
Мне показалось, что мир ещё не знал такой силы, не слышал таких звуков. Были бы наши горы выше – они бы затряслись от его голоса и обрушились бы на нас камнями. От этого крика забурлила вода, лесные ветки стряхнули с себя птиц, а огненные дорожки наших костров потухли.
Господин поднял руки и задрожал. Должно быть, он хотел схватить её и прижать к себе, а может, взять за плечи и трясти эту худую женщину со светлыми волосами, пока она не одумается и не оставит попытки бежать.
– Я люблю тебя, – крикнул он, – люблю!
Его рёв с огромной силой ударился о землю, вонзился под ноги. Я увидел на земле чёрную трещину, которая через мгновение расширилась до меня, а потом до трёх меня, а потом до десяти. Дюжина Педро могли бы угодить в неё, не умей они бегать, но, вместо того чтобы бежать, я просто отшатнулся и упал, вцепился руками в камень. Помню, как колотилось моё сердце, помню, как думал, что ещё чуть-чуть – и следом за Педро покатится Географ, а потом и наша деревня, и наши виноградники. Земное нутро показало свою пасть и направило свою страшную расщелину к Науне.
– Мне ничего не нужно, кроме тебя. Ни этот мир, ни этот свет! – кричал Господин.
Она потянулась к нему, но путь ей преградила трещина. Она попятилась и закричала:
– Можно ли нам любить, Географ?
В это же мгновение земля затихла, грохот унялся. Всё замерло.
– Вот и ответ, – грустно улыбнулась она.
– Ты моя, моя, – кричал Географ, тяжело шагая вперёд. Его огромная рука едва коснулась её волос и опустилась на плечо.
Я поймал её блестящий взгляд и отчего-то понял, что вижу его в последний раз. В следующее мгновение её лицо окаменело, глаза остановились, за ними затвердели волосы, шея и грудь.
Я зажмурился что было сил, я не хотел и не мог этого видеть. Когда я распахнул глаза, то увидел перед собой каменную женщину.
Глава 7Вот он мир
– Ну ничего, ничего, – махнул рукой Валентин на каменную Науну.
Хладнокровие давалось ему непросто: плечи его заметно дрожали, глаза блестели. Он был самым терпеливым из нас, и даже Географ отмечал это, называя его «человеком» с особенной важностью.
Спасаясь от боли и кома в горле, он быстро забормотал:
– Сколько было испорчено морских звёзд? То рыбий хвост выходил, то серая жаба! Не беда, Господин! Надо выдумать ещё! С каждым разом будет лучше! А появился бы у неё кузен? Кузены – мерзкие типы! Сразу их не разгадать. Милый паренёк, стройный, мы бы его приняли, а он бы и прижился. А потом глянь – а коровья лодыжка изъедена. Он ведь только с виду молчалив и со всем согласен, а нутро у него интриганское!
Господин его не слушал, сидел на камне, опустив на руки голову. Изредка его большая голова поднималась, водила вокруг, замечала нас.
– Вот Педро, – выкрикнул Йуда, не выдержав взгляда, – он был первым из нас, и что? Первый опыт – как первый шаг: всегда упадёшь! И посмотрите, какой симпатичный, весёлый Калинка? Плечи сильные, волосы в колечках, а глаза? Красавец! Так и здесь: надо продолжать! Пробовать и пробовать, пока мы…
– Пока мы её поймём? – спросил я, разозлившись.
– Понять её невозможно! Вчера говорит: «Солёный воздух… Как тут не стать моряком?» – И смотрит на меня своими глазищами, а потом кричит: «Бежим, Диор!» – И я рванул. Бегу и думаю: «Почему я бегу? Это бегство? За нами гонятся или мы догоняем?» А она бежит и радуется, как будто мчится она так просто, для настроения! Я ей кричу: «Науна, зачем?» А она: «Загадала я добежать до той сосны. А если остановимся – быть грозе». – И хохочет.
Как понять её? А потом и вовсе был такой эпизод. Выбежали мы на голое поле, ничего кругом – солнце и земля, – а она остановилась и говорит: «Палантин мне нужен: завернуться в него, у окна встать, ждать к обеду герцога. Он приедет, а я ему: “Как ваша дочь, герцог? Здорова ли? А не сосватать ли к ней князя Баса? Он вернулся из Албании весь в орденах! Ах, молчите, Виктор, молчите, ничего вы не смыслите! Герцогиню сосватать надо до октября – грязь развезёт, никого до марта не дождёмся. Да садитесь вы уже!” Понял, Диор?» И я смотрю на неё и думаю, а можно ли её понять вообще?
– Глупая она, глупая, зачем фазанов обнимала? – плакал Неон. – Зачем сидела возле кротовых нор с репой? Землю поливала, приговаривала: «Матушка, попей». Бывало, кружится юлой, а потом сидит и бормочет: «Нитку найти и за неё рвануть». Что за нитка? Где?
– Вы мне – спой, Калинка, станцуй, Калинка. А мне каково? Словно ничего, кроме этого, я не могу! А она мне: «Не Калинка ты, ты – Соломон. Значит, сядь и созерцай!» И стал я молчалив и наблюдателен, и замерещилось мне, словно иду я по белому городу и вижу белые мосты, и осла, и лавку лекаря. И захожу я к нему, и громко заявляю: «Три унции чёрной соли!», а он мне: «Да, господин», и на весы сыплет, глаз для точности прикрывает, а потом спрашивает: «Червяка?» А я киваю: мол, «и червяка». Что за червяк? Знать бы! Может, нужен он мне?
– Молчать! – рявкнул Географ и встал напротив Науны: – Прости меня, возвращайся!
Мы замерли. Мы ждали.
– Прости! – повторил он.
Ничего не происходило. Каменная женщина смотрела неподвижно.
– Я не прав, но и ты не права! Оба… хороши! – виновато бормотал Географ. – Возвращайся! Кому сказал, а?