Ничего.
– Так ты со мной? – со злостью выкрикнул он. – Ещё пожалеешь! Лист мне, уголь, и все прочь.
Мы бросились кто куда, попрятались в листьях.
– Думаешь, одна такая? – приговаривал Географ, водя углём. – Таких, как ты, сделать мне ничего не стоит, а захочу лучше – дел ещё на пять минут. Я всё могу! А ты запомни: идёшь в горы – уважай горы! Забралась в море – люби море! Решила поучать Географа? – Он замялся. – Прояви чуткость! А ты играть надумала, власти захотела, мир изменить! Возомнила себя царицей! А я-то хорош! Сижу, болван, киваю! Смотрю – пальчики, ямочки, глазки – как отказать? Революцию хочешь? Боишься покоя? Ничего ты о счастье не знаешь! – кричал он. – Жить – вот счастье! Просто жить, просто смотреть на ветки, просто ждать дождя, каштаны собирать и жарить! А ты… ты… ничего в жизни-то не понимаешь!
Он ещё долго выкрикивал что-то обидное и больное и кидал на землю исчёрканные листы, а когда их набралось достаточно, схватил их и смял.
– Будь что будет!
Спустя минуту на земле лежали семь женщин, а он стоял над ними и рассматривал.
– Не то, – выдохнул он и ринулся прочь.
Я кинулся следом и долго бродил за ним по зарослям, пока не услышал его тихий голос, а потом не увидел его самого, сидящего на песке, повернувшегося к заходящему солнцу. Он сидел и раскачивался, на лице была грусть, оно уже не было мокрым, но я знал, что высохло оно только что.
– Когда-то везде была вода! Ходил я и думал: ну и дела – мокро, пусто! Пропаду ведь, сгину, не на равных игра! Что с водой мне делать? На чём она лежит? Что за ней, что дальше? Ведь и не схватишь её, не скажешь: «Подвинься, не мешай мне, постой рядом!» Помню, как искал, за что зацепиться, хотел увидеть края, найти точку и точки той держаться, а ничего – прямой горизонт и синяя тушь. Была бы в руках плеть, уж я бы эту воду… А так – что я мог? Помню, как бродил, как искал и спрашивал себя: «Что искать, если нечего?», а потом сомневался: «А если найду – что дальше?» Смешной я был, беспокойный! Куда ни посмотрю – везде море, везде небо. Вот и весь мой надел!
Мысли тяжёлые лезли: «Где флаг мой? За что встану? Что собой заслоню?» А потом и вовсе подумал: «Что беречь мне?» Смеялся: «Вот чудак! Ну и болван! Тебе же ничего не обещали! На готовое решил прийти? Прийти и владеть? Владей… Владыка воды – вот тебе имя!»
Шли недели, месяцы, а я всё бестолково бродил: глотал ночами туман, днями пил ветер, я даже привык к своей тюрьме. А ночи были тогда – не наши сейчас. Теперь-то луна веселит, звёзд насыпано богато, а тогда ничего не было – чернота глаза сжигала. Мне было пусто и мрачно, и от этой тишины что-то во мне заискрилось, а потом и рвануло. Подумал, если не закричу, то провалюсь в тишину и сам ею стану. Захотелось шума, залпа, какого угодно взрыва. И начал я кричать, и пинать воду, и кулаки к ней прикладывать. Кричу и думаю: «Теперь меня точно услышат». Прав оказался – услышали! Вылили на меня дождь. Кругом грохотало и лилось – особенный день, счастливый. Едва я обрадовался, как увидел о себе новую заботу. Смотрю: парят над водой белые ладони, настоящие и, как у меня, живые! Какие ещё ладони? Что за ладони, когда кругом море? Я спрашивать: «Чьи вы? Откуда?» Они молчали – ничьи, ниоткуда. Я, конечно, к ним побежал, заглянул в них, думал, полезное. А в ладонях, представь себе, тоже вода! Ну, думаю, шутки, вот веселье! А смотрю – вода-то другая! Я давай её пить – пью, а напиться не могу. И так мне та вода понравилась, что я побежал. Бегу, а внутри счастье. Почувствовал я огромную силу. Думаю: «Всё, надо решать! Сейчас не решусь – значит, уже и никогда!» А что решать? Снизу море, сверху дождь, всё вроде как прежде, а внутри меня по-другому. Упал я на колени и стал воду черпать и в сторону кидать. И так дочерпал до самого дна, до твёрдости. Уселся на землю и подумал: «Вот он мир! Вот он я!»
Глава 8Высоко. Насовсем
– Дальше сами! – махал руками Господин, меряя шагами мастерскую. – Всё у вас есть – и жирные гуси, и рогатые олени! Я цикад сделал – с фауной закончил! Пара дней – и эти освоятся. – Он махнул бородатым подбородком в сторону, откуда доносился женский смех. – Педро, три навеса со вчера висят – зачем? Что там?
Я пожал плечами.
– Ухожу, решено! Собери мои вещи, пора мне. Этот человечий беспорядок – сплошное разочарование.
Он ещё долго ворчал, говорил, что затея с людьми дрянная, похожая на прыжок в пропасть, когда летишь и гадаешь, что внизу – мягкое море и шанс выплыть или острые камни и свора гиен.
Я старался его не слушать, собирал листы с набросками, делал вид, что готовлюсь к его отъезду, а сам ждал подмогу, чтобы его удержать.
– Там меня никто не найдёт, – услышал я, – не найдёт и не скажет: «О, а это же Господин Географ! А устрой-ка ты нам, голубчик, вот что…» Уйду я далеко – так далеко, что не докричаться. И никто… никто не будет знать, где я! – После паузы он переменился и добавил: – Сигар мне отправишь?
Я кивал, со всем соглашался.
– Ну же, идём! – услышал я и обернулся.
Географ стоял напротив каменной женщины.
– Только ты и я. Никаких планов, никаких людей!
Она молчала.
– Упрямая Науна, идём же! – выкрикнул он.
– Мой господин, – я подскочил к нему и схватил за руку, – это камень… Науны больше нет!
– Что за глупости, Педро, – упорствовал он и со всей силы тряс каменную женщину.
Статуя подалась вперёд и задрожала. Послышался треск – мы увидели, как земля под каменными ногами покрылась трещинами и начала проваливаться, глотать камни и песок. Помню, как кричал, помню, как тащил за собой Господина, а он сопротивлялся. Трещины ползли по сторонам, хватали стол и табуреты, почти добрались до ротангового комода.
– Надо убираться отсюда, – кричал я. – Оставьте её!
Вокруг проваливалась земля, ломались и падали в чёрную бездну деревья, раскалывались камни.
Будь Географом я – я бы нашёл укрытие и всех спас. А он стоял и горько усмехался.
– Вот и всё, Педро. Она не хочет! – закричал он и взялся хохотать. – Вот так шутка!
Я испугался за него, испугался за весь мир, оказавшийся вдруг очень хрупким.
– Ну же, пойдёмте. – Я потащил его за рукав, и он почти безвольно поддался, как будто не было в нём больше сил сопротивляться, как будто все они ухнули в бездну, за столом и камнями.
– Куда мы идём? – тихо спросил он.
– Куда захотите, – дрожащим голосом ответил я.
– Хочу прочь.
Мы кинулись из деревни, оставляя позади море, наших друзей и наши шалаши.
Мы бежали, потом шли очень быстро, потом медленно, пока совсем не остановились и не уселись на землю у самого края виноградника.
Он молча выхватил из-за пазухи лист и нарисовал на нём огромную гору, а потом хлопнул в ладони и поднялся.
Свет нам заслонили камни. Они не выросли из-под земли и не упали с небес, они встали перед нами так тихо и навсегда, как будто были здесь и раньше, просто не замечались из-за тумана или ночи, а сейчас – рассвет, и дымка спала.
– Пошли. – Географ махнул головой и первым шагнул на каменный склон.
Следующие недели я всё больше задыхался. Мои ноги гудели, перед глазами кружилось марево из серых мух.
Мы поднимались всё выше и вскоре уже не различали земли позади нас. Я давно позабыл о еде и о сне, позабыл слова «боль» и «жажда».
– Нам туда, – каждый день говорил Господин и показывал на туман.
Всё чаще я слышал от него, что побег наш – спасение и что теперь наша цель – горная вершина. Вершина та прекрасна настолько, что многократно превзойдёт наш прошлый дом. Она нас успокоит, нас изменит, на вершине мы забудем, какими были, и станем сильными и, как вершина, прямыми.
– Я бы не хотел никаких гостей, – пыхтел впереди Господин. – Доберёмся до хижины, обживёмся. Что ещё надо?
– Ничего, мой Господин, – еле дышал я, – каменные вершины – идеальное место для счастливой жизни!
– Ты прав, – хохотал Географ. – Хорошо, что далеко! Нас никто не отыщет!
– Конечно, мой Господин, никто не подумает искать на небе!
– Мы всех обманули! – веселился он. – А она одумается! Очень скоро одумается! Проснётся и воскликнет: «А где мой Географ? Где муж мой?»
– Муж? Кто это? – переспросил я.
– Не знаю, – нервно ответил он. – Не важно. Муж! «Где муж?» – вот так спросит, а все только плечами пожмут. Но она не успокоится, начнёт искать, а потом ждать и плакать. Вот увидишь! Ждать и плакать! И никто, слышишь, никто ничего ей не расскажет, оттого что никто ничего не будет знать! Вот и всё – тишина и страх! Осталась она Науной. Науной без любви и Прованса НАВСЕГДА. Хорошо? – обернулся на меня Господин.
– Хорошо! Очень хорошо! – подтвердил я.
И мы обрадовались. Он – своим мыслям, я – тому, что он весел.
Вот так мы шли прочь и мечтали, как счастливо заживём наверху и как внизу без нас поселится мрак.
Вскоре я перестал считать дни, прекратил проситься присесть, а когда оборачивался, то не чувствовал горечи. Теперь я смотрел на далёкую землю с удовольствием, на Господина с гордостью и уважением, а на туман впереди – с надеждой.
Там, за ним, прекрасный дом. Он будет нас жалеть и радовать, укроет от всего, во всём поможет. Дом будет выше любви, ведь будет он больше Прованса. Что тот Прованс? Синее поле и ничего. А у нас? И подвалу быть, и чердаку. Будет у нас сад, и кухня с печью, и балкон с каждой стороны – у меня свой, у Господина свой, побольше.
А в центре – круглый зал с камином, чтобы было нам где отдыхать. Сядем мы там вечером, чтобы всё негромко обсудить. Самое ценное запишем и воплотим.
Дом я тот не в мечте увидел, я о нём догадался, значит, так тому и быть!
Так я думал, и руки мои хотели делать: зелёного насажать, дорожки выложить, качели смастерить.
Географ увидит красоту и обрадуется, станет спокойным и однажды подумает, что всё у него наконец хорошо, что счастье его в зелёном под ногами, в голубом над головой.
Он расставит в саду белых каменных женщин, чтобы нам ходить перед ними и их разглядывать, называть именами, выдумывать им родственников. А в конце сада, в неприглядном тупичке, куда я редко заглядываю, в том самом месте, до которого у меня никак не доходят руки, мы поставим каменную Науну. Она будет как та, которая очнётся и будет о нас плакать, только наша будет доброй и с другими волосами.