– Хозяин аптеки? – догадалась мадам.
– Бывший военный врач! – важно кивнул Джерри. – Но вместо всего этого что сделали вы? Вы увлеклись скрипачом из Бирмингема и полгода провели в поездах и экипажах, не дав ни единого шанса ни Арпите, ни Теодору, ни кому-то из общих знакомых вас огорчить!
– Теперь мне придётся гонять пауков и крыс на Джефферсон! – выкрикнула мадам. – За год пауки стали богачами. В их сетях – и тётушкин камин, и столовое серебро. А Энди наверняка съели крысы! О, бедная старая Энди!
– С пуделем всё в порядке, её наверняка забрали в приют Святого Франка, – успокаивал её старик.
– Мне жаль, что твой сын, Джерри, не женился на той смазливой актриске варьете! – кричала мадам. – Случись оно так, ты бы ни дня не прожил в городе! Она бы с тобой разобралась! Отправился бы ты жить в пансион для стариков, где нет ни писем, ни газет, ни велосипедов. Посмотрела бы я на то, как бы ты обходился.
Дважды в месяц нотариус Грин отправлял мадам официальное письмо. Конверт с печальным содержимым каждый раз оказывался внутри свежего выпуска «Таймс», а после – в огне. Так продолжалось всю осень, зиму и весну, а летом, когда камин перестали топить, прессу начали складировать у входа в дом.
Осень выдалась тёплой. К наступлению прохлады у входной двери из газет выстроилась башня. Только в конце октября мадам велела растопить камин. Разжигать его принялись несвежими новостями.
Неясно, чем бы закончилась история, если бы не Петти. У бульдога мадам был ужасный характер и свои коварные планы на башню из газет.
Ровно в годовщину тёткиной смерти мадам пришла домой и обнаружила на полу гостиной ворох разодранной газетной бумаги. Довольная Петти догрызала письмо.
– Вот, мадам, полюбуйтесь. Мы специально не стали прибираться, чтобы вы убедились: ваша Петти – хулиганка, каких Лондон ещё не знал, – серьёзным тоном заявила Анна.
– Что это у неё, Анна? – Мадам наклонилась к бульдогу.
– Должно быть, рекламный проспект новой прачечной, мадам, – ответила Анна.
– А ну, посмотри, вдруг мы переплачиваем, – велела мадам, стягивая перчатки.
– О, мадам, это письмо с маркой нотариуса Грина.
Следующие несколько часов дамы провели на коленях, складывая пазл из мокрых огрызков. Самую печальную новость пришлось вынимать из пасти. Наконец мадам вскрикнула и лишилась чувств. Ей не помогали ни нюхательная соль, ни распахнутые окна, ни шлепки по щекам мокрым полотенцем. И только когда мисс Симон воскликнула: «Дом на Джефферсон!» – мадам захлопала ресницами.
В руках мисс Симон держала ещё одно, целёхонькое, письмо от Грина, извлечённое из газетной башни.
Обморок сменился слезами благодарности «святой Марч и её огромному сердцу, которое позволило ей забыть былые обиды и отвернуться от всех двоюродных племянниц, остановившись на родной».
Богатый эмоциями вечер закончился сетованиями на Джерри и догадками о том, в каком, должно быть, запустении сейчас находится огромный дом, где мадам провела почти всё детство и юность. Именно там её сватал мистер Эндрю Шор, именно там, под аккомпанемент счастливых слёз дорогой Марч, её юная племянница ответила ему согласием, а спустя год семейной жизни там же объявила родственнице, что не намерена больше жить с этим ужасным человеком!
Случился страшный скандал.
– Ты совершаешь несусветную глупость! В чём ты его подозреваешь? Эндрю – святой человек с огромным состоянием! – вразумляла её тётка.
Племянница рыдала и ничего на это не отвечала.
– Ну же?!
– Он… он… слишком улыбчив!
– Так что же ему, грустить? – не понимала тётка.
– Женатому человеку следует улыбаться только жене, а он… он…
Как выяснилось, бедняжка несколько раз уличила супруга в неверности и сотню раз в тайных переписках. Обаяние мистера Шора было так сильно, что едва он оказывался в людном месте, как начинали происходить странные дела: девицы роняли перчатки и зонтики, теряли туфли и сознание, а он был этому только рад.
– Ты ошибаешься! – ругалась тётка. – Всё это тебе кажется! Самое главное, что он твой муж. Девицы никогда не переведутся. Тебе следует меньше прислушиваться и меньше глазеть! Вот и всё.
Однако вразумить племянницу ей не удалось. Мадам подала на развод. Едва Марч узнала об этом, как отказала племяннице от дома и решила не пускать её обратно, пока та не одумается.
Обе были обижены, никто не хотел уступать. Помириться они не успели – тётка умерла.
– Прошёл целый год со дня смерти Марч, – рыдала мадам, – а я… а я…
– Ну, ну, мадам, время траура прошло, теперь следует подумать о себе, заняться наследством, решить с домом. Он так огромен и, должно быть, так запустел, а наши дела так плохи…
– Неужели мне придётся брать ссуду, чтобы привести его в порядок?!
– Кроты и крысы, мадам, ничего не поделать. Ни один приличный человек не захочет жить с пауками и кормить кротов.
– А что такого, Анна? Покормить бедного крота! Вот дело! Все богачи ужасные жмоты, им жалко даже унции зерна бедняжке.
– Я съезжу с вами, мадам, у нас как раз осталось сорок унций зерна! Бедные кроты сегодня устроят пир! – еле сдерживала смех Анна.
– Анна, что же мне делать?! – выкрикнула мадам. – Этот дом стоит целое состояние, но и потратить на него мне придётся столько же!
– Бывший муж с радостью поможет вам, мадам!
– Только не это! – кричала мадам.
– Дом, должно быть, совсем протух от сырости и зарос плесенью, – в комнату зашла мисс Симон, – одной ссудой, мадам, вам не обойтись. Придётся пожертвовать изумрудным ожерельем!
– И рубинами. Не забывайте о саде! – подхватила Анна. – А чтобы почистить все окна, витражи и посуду, придётся продать и диадему.
– В доме два камина и две печи. Чтобы вытравить оттуда насекомых, понадобится кольцо с сапфиром, – не унималась мисс Симон.
– И жемчуг на перины и подушки!
– Остановитесь! – закричала мадам и решительно направилась к Грину.
Она рассказала ему про Джерри и Петти, немножко поплакала и, получив документы о наследстве, отправилась на улицу Джефферсона.
Что когда-то было домом – стало чуланом. От бессилья мадам разозлилась, а от нахлынувших воспоминаний расплакалась, но не отступила и начала скрупулёзный осмотр, не обращая внимания на пауков, которые за год обжились и не понимали, что понадобилось мадам у них в гостях.
Мадам перебирала вещи Марч, иногда опять плакала и бесконечно твердила, что ей следует срочно придумать план спасения.
Спасти её взялся старик Джефферсон. Отважный генерал столько навоевал, что любая глухая улочка, названная его именем, становилась популярным местом. Кроме того, генерал был известным дамским угодником. В его объятиях побывали все красавицы того времени, включая весьма знатных, не исключая и замужних, особ.
Мадам, правда, не была подробно знакома с его биографией, но, протирая книги, нашла жизнеописание полководца и увлеклась. В тот же день она принялась перебирать старые бумаги и нашла любовную переписку молодой Марч.
В голове у мадам созрел план, который выдержал бы любую критику: она выставит дом на продажу как есть, и его сразу же купят, ведь в доме будет обнаружена важная историческая реликвия – любовная переписка генерала Джефферсона с Виолетт Боливар – прабабкой мадам. Они жили в одно время, но с десятилетней разницей в возрасте – Виолетт была старше. Этот факт мадам не смутил: наоборот, он придавал истории пикантность и объяснял, почему любовная интрижка женатого генерала и многодетной Виолетт так тщательно и долго скрывалась.
План был прост. План был гениален.
Тут же, в каминном зале, мадам обнаружила портрет прабабки, тщательно его обсмотрела, поморщилась, но кивнула и велела отправить за провинившимся Джерри.
– Ты виноват Джерри! – начала она сурово.
– Да, мадам, – не спорил тот.
– К счастью, появился способ искупить вину!
– Какая радость, мадам, я сделаю для вас всё, что попросите, – воскликнул Джерри, но тут же осёкся, – если только мне не придётся расквасить чей-то нос, или перелезть через забор, или переиграть кого-то в карты, или…
– Что ты, Джерри! – махнула рукой мадам. – Тебе всего лишь надо будет написать парочку писем! Ведь письма – твоё любимое дело!
Джерри обрадовался, начал убеждать мадам в своей пригодности, а она дала слово, что его вина таким образом будет полностью искуплена.
– Письма за письма!
Они ударили по рукам.
Каково же было удивление бедняги, когда выяснилось, что ему придётся писать почерком великого генерала Джефферсона.
– Что это меняет? – возмущалась мадам. – Тебе просто надо отправиться в архив на Ламберт-роуд и как следует рассмотреть документы генерала!
– Но, мадам, в моём роду не было ни одного военного! Я простой почтальон, сын дровосека, внук каменщика! Как же я буду писать за генерала?
– О, поверь мне, Джерри, такие люди, как Джефферсон, мало что делали сами. Сам он только думал и не знал страха, всё остальное делали за него другие! Вот и у нас будет так же: за Джефферсона буду я, а ты будешь моим войском.
– Мадам, тогда мы плохо вооружены: у меня только старый велосипед и маленький нож для бумаги!
– Джерри, у нас есть самое главное – идея!
И Джерри согласился.
Все следующие недели Джерри провёл на Ламберт-роуд, внимательно изучая письма сэра Максимильяна Джефферсона, и так увлёкся военным делом, что поручил своему невзрослому племяннику заменить себя и развозить газеты.
Вечерами он заглядывал к мадам, усаживался за стол, брал солонку и перечницу и разворачивал на скатерти баталии. Джерри выкрикивал: «И тут французы…», или «А мы германцев вот так!», а потом поднимался во весь рост, расправлял плечи и тяжело дышал.
Казалось, что за ним батальоны, за ним, в ожидании победно вскинутого кулака и сигнала «В атаку!», замерли солдаты и что победа, и мир, и всё великое, что будет у королевства, – зависит только от него. Наши дети и наш хлеб, наше синее небо и солнце без копоти, зелёные луга и цветущие ветки, и птицы на них, что прилетели, сели и поют, – всё самое важное, что пахнет жизнью, а не порохом, – всё теперь в его белых генеральских руках, а те – в рукавах, запачканных чернильными каплями.