И Джерри замолкал, хмурил большие брови, долго смотрел на скатерть, салфеткой вытирал взмокшую шею. Делалось так тихо, что становилось слышно, как за окном беспокоится Темза и чудились отголоски далёких взрывов, где-то падало и гремело, а ты – в штабе, ты рядом с великим Джерри. Он хотел мира, он миром жил – двигал перечницу и рассыпал соль.
– Где пехота? – шёпотом спрашивала мисс Симон.
Джерри суровел. На столе появлялись вилки – артиллерийские войска – и ножи – флотилия.
Петти лаяла, мадам лежала на тахте с мокрым полотенцем.
Часто Джерри заканчивал лишь под утро: военное дело не терпело суматохи.
Уходил он, едва начинало светать, на прощание говорил:
– Дамы!
В один из вечеров, когда Петти назначили боевым скакуном, мисс Симон командиром разведывательного батальона, а бедной Анне досталась роль дамы сердца великого полководца, с которой он делился своими победоносными планами, требуя от неё только веры и восхищения, мадам не выдержала.
– Джерри, пора.
Он вздрогнул и как будто удивился.
– Что вам нужно?
– Время заняться документами, мой генерал, – поклонилась мадам, сочтя, что перемены в Джерри только помогут делу. – Вы говорили, что вам следует ответить на письмо Виолетт Боливар. – Мадам с подчёркнутым уважением произнесла имя собственной прабабки. – Прошу вас.
Мадам достала чернильницу и перо.
– А, Боливар, – махнул рукой «генерал», однако замер и просветлел.
Он уселся за стол, залихватски закатал рукава и, махнув рукой на мадам, которая собралась было ему диктовать, принялся выводить завитки и петельки точь-в-точь как в письмах великого Джефферсона:
«Виолетт, душа моя, наши письма – Божьи послания!»
Джерри хмыкнул и, как показалось мадам, подмигнул ей.
«Сейчас мне как никогда нужна решимость, а она, как известно, следует порыву. Поэтому прошу вас, моя милая, позвольте мне забрать отсюда любовную энергичность и направить её на благо победы Святой Англии в давнем споре с подлыми фризами, которые так трусливы и слабы, что даже драку вынесли на розовые поля соседей, обдурив их хозяев обещаниями вернуть исторические кельтские земли. Смеюсь над их глупостью, жалею их бедные души, служу Святой Англии и терзаюсь нашей разлукой. Знаю, что вы просите Всевышнего меня уберечь, но я человек лихой, таких дураков Он любит без подсказки, поэтому, моя милая звезда, если у вас налажен контакт с небесами, попросите их о другом.
Как вы уже знаете, германский батальон стоит на правом берегу Гаронны, преграждая наш победный путь к Тулузе, где, если верить сведениям от королевского корпуса, держит оборону вражий капитан Роцер, вернее, кровавый капитан Роцер. Разбить его – моя ближайшая задача. Гароннские мосты взорваны, переправы разрушены, единственный брод – под прицелом артиллерии. Я отправил мальчиков в корпус, но надежды на их возвращение растаяли. Похоже, что послание с просьбой о помощи так и не доставлено. Сержанты мои вторую неделю ждут чистой дороги. Потому прошу от Отца нашего сущей мелочи – направить Божий взор на реку, чтобы устроить мне то же, что получилось с Моисеем.
Передайте Ему вот что: по моему сигналу надобно Заступнику сжалиться над британской армией, поднять ветер да иссушить реку, чтобы вода расступилась перед английским генералом и его войском.
Скажете ему так и выслушайте ответ, вдруг передадут важное для генерального штаба или для меня – всё запишите и мне передайте. В невежестве своём каюсь: не знаю, каков порядок совещаний на небесах, но, если останется время, поспрашивайте ещё про войну, вдруг какие замечания – я всё учту, всё осмыслю.
На этом пока всё.
Навеки раб вашей красоты.
Макс Джефферсон».
Джерри расписался, подул на чернила и распорядился:
– Срочная почта!
Мадам схватилась за грудь и осела.
В следующие недели Джерри писал уже без напоминаний, по собственному посылу. Писал важно, молча и от всех загородившись.
Мадам стояла позади, мадам кусала губы.
В эти острые моменты вдохновения Джерри совсем не напоминал себя прежнего. Если «настоящий» Джерри выглядел как тонкая жердь, которую от ветра покосило в сторону – всё по вине почтового портфеля, который за тридцать лет вытянул его руку и изуродовал плечо, то новый Джерри был крепок и прям, портфеля своего не помнил и даже не менялся в лице, когда Анна громко объявляла: «Мадам, принесли свежую прессу».
К слову сказать, с того дня, когда Петти помогла найти послание от Грина, мадам стала лично просматривать всю корреспонденцию, не пропуская ни одного рекламного проспекта. Джерри сидел к ней спиной, а когда мадам вскрикивала: «Джерри, на первой полосе “Таймс” – китаец! Куда смотрит премьер-министр? А если это увидит королева?», не удостаивал её ни комментарием, ни взглядом.
Его занимали вопросы поважнее: от них зависели в конечном счёте и премьер-министр, и («Боже, храни королеву!») все в государстве.
Прошло две недели, прежде чем мадам получила от Джерри пачку запечатанных конвертов.
– Капрал, это надо передать в Лондон, – устало сказал он, – и как можно скорее! Ты, – он ткнул в фамильную брошку на блузке мадам, – ты за это отвечаешь головой!
– Мой генерал, – еле выдавила мадам.
– Сложное время. – Джерри потёр глаза и приблизился губами к уху младшего по званию. – Я отправляюсь в Генеральный корпус, малыш. Командование формально на Петерсоне, но на самом деле командир – ты. Петерсон уважаем и стар, ты молод и не должен болтаться без дела, поэтому станешь тенью Петерсона, станешь его призраком, будешь всё видеть и записывать. А когда я вернусь – да хранит святая корона своих слуг, – ты всё мне расскажешь!
Мадам кивнула, Джерри рванул к входной двери.
Ещё неделю дамы потратили на споры: распечатывать письма или нет. В конечном счёте решили не портить исторических документов и схоронить их в глубоком подвале Марч, чтобы найти спустя месяц, дав им как следует зарасти плесенью и паутиной.
Для «обнаружения» реликвий был выбран ясный вечер после светлого дня. Мадам пригласила меня, Пони Макрейна – да, да, она водила с ним дружбу ещё с тех времён, когда тот был подающим надежды игроком поло, а мадам – хорошенькой пятнадцатилетней болельщицей, – и, только представьте, Труси Альберта – редактора «Ллойд».
Она позвала их посмотреть дом и помочь определить его стоимость.
– Мой милый друг, я ничего не смыслю в этих делах, без вашей помощи мне не справиться, – сказала мне мадам, когда мы нечаянно столкнулись в «Глобусе». Она уцепилась за меня и зашептала, что находится на грани безумия и причина этому – тётушкин дом.
– Фред, мой дорогой, я залила слезами все этажи, да разве это поможет? Мне так не хватает крепкого плеча и удачливого брокера.
– Мадам, вам не стоит беспокоиться, это прекрасный район, вы всегда сможете выручить за дом неплохие деньги! А если в доме нет муравьёв, то – клянусь – он стоит целое состояние.
Мадам заплакала.
Я не смог отказать, я обещал прийти.
Так я, Пони и уважаемый мэтр новостей Труси собрались в палисаднике у дома Марч. Наше воспитание не позволило удивиться друг другу.
– Господа, надо же, как, должно быть, плохо мадам, если ей понадобилось столько помощи, – ухмыльнулся только я. Остальные лишь вежливо раскланялись.
– Только посмотрите, что стало с садом Марч! Здесь, должно быть, прошёл метеоритный дождь! – выкрикнул Пони. – А дом? Выбиты окна, водосток источает зловоние. Что это на крыльце? Нет, мне всё это мерещится! – Пони закрыл платком глаза. – Это гнездо!
– Не просто гнездо, а гнездо чижей, мистер Макрейн! – наклонился к птицам журналист.
– Должно быть, мадам готовит представление! – предположил я, ещё не понимая, как был прав.
Тут появилась мадам и каждого из нас обняла. За ней вышли и её помощницы. Все трое залились слезами, да так синхронно, что мне показалось: мадам взмахнула перчаткой не просто так.
Пока они рыдали, вспоминая Марч, я думал о том, что до сих пор не знаю, как у женщин получается так искусно плакать и где тот передатчик, который посылает в мужскую голову сигнал: «Сделай всё, что она попросит, смотри, как она несчастна».
Я подумал тогда, что надо бы уточнить об этом у Труси – он журналист, значит, знает больше моего и, должно быть, давно разобрался с этим феноменом.
Спрошу его – и он расскажет о каких-то давних временах, когда перегорела первая лампочка, а может, и раньше – что, конечно, немыслимо, но обозримо, – когда потух первый костёр и женщина подошла с этим к мужчине, которому, как известно, для того чтобы думать, не нужен ни свет, ни огонь – ничего, кроме себя самого и стаканчика виски со льдом. Она подошла и попросила, но он не внял, тогда она начала размышлять и пробовать. Она теребила волосы, она повышала голос, она бросала в пропасть камни и жаловалась на мужчину луне и звёздам, она перепробовала сотни способов, пока не придумала заплакать и, к своему удивлению, увидела, что он посмотрел со своего первобытного дивана в её сторону и сказал: «Ничего без меня не можешь», – и пошёл добывать огонь, или за новой лампочкой к Тэду на Флит-стрит, дом 4.
Я размышлял об этом и не заметил, как мы зашли в дом. Я смело шагал по скрипучим половицам, тогда как мои друзья осторожно по ним ступали, посматривая на меня с уважением. Потом-то я, конечно, заметил и крыс, и кротов, и паучьи заросли и, внезапно вспомнив о больном колене, начал опираться на трость, которую бы я пустил вход при первой опасности.
Мы шли, как следопыты, удивляясь, насколько бесстрашны наши дамы. Они порхали и рассказывали, как собираются сменить окна, почистить ковры, разобраться с канализацией и, конечно же, спасти уникальные витражи – их в доме было около сотни.
Я присвистнул.
– Должно быть, Марч оставила вам и свой ларец с изумрудами! – не сдержался Пони.
Мадам вновь заплакала.
– Что вы, мистер Макрейн, мадам сущий ангел, экономит буквально на всём, чтобы рассчитаться с мастерами. – Анна понизила голос. – Она поклялась сделать дом идеальным и не стыдясь говорить: «Дом мисс Марч сейчас точно такой же, каким она оставила его».