Большая грудь, широкий зад — страница 111 из 153

— Ну наконец вы вернулись, дядюшка! — Попугай схватил его за руку и стал с жаром трясти. — А то бабуля по вам все глаза выплакала.

Народу уже набилось полный автобус. Некоторые чуть не из окон свешивались. Попугай прошёл к лестничке позади автобуса и забрался на крышу. Стащив с багажной полки верёвочную сетку, он установил клетку с попугаями, потом принял рюкзак Цзиньтуна. Тот с опаской залез сам. Попугай накрыл его сеткой и предложил держаться за ограждение.

— Хотя на самом-то деле, дядюшка, можно и не держаться. Эта колымага тащится медленнее, чем старая свиноматка.

Вразвалочку подошёл водитель с окурком в зубах и большой кружкой в руке.

— Эй, Попугай! — крикнул он, глядя на крышу. — Ты и вправду человек-птица! Только смотри: свалишься и убьёшься, я не виноват! — Попугай бросил ему пачку сигарет. Водитель поймал, глянул, что за марка, и сунул в карман. — Даже правителю небесному не совладать с таким, как ты!

— Давай езжай, папаша! — ухмыльнулся Попугай. — И будь добр, поменьше ломайся по дороге!

Водитель хлопнул дверцей и высунулся в окно:

— Этот агрегат долбаный того и гляди рассыплется. А ежели кто другой за руль сядет, так и с вокзала не выедет.

В это время заиграла музыка, которую заводили при отправлении автобуса. Заезженная магнитофонная плёнка шуршала и потрескивала, словно дюжина ножей скребла по бамбуку. На платформе, вытянувшись, стояла контролёрша и ненавидящим взглядом провожала старый, облезлый, тарахтящий автобус.

— В следующий раз, почтенная, непременно привезу вам пару птичек! — махнул ей Попугай. Она и ухом не повела, а он вполголоса добавил: — Пару экзотических птиц подарить, а? А пару причиндалов собачьих не надо?

Автобус выполз на посыпанную гравием дорогу, ведущую из уездного центра в сторону Гаоми. Осторожно, впритирку, проезжали встречные машины и тракторы. Летевшие из-под колёс пыль и песок висели дымовой завесой, Цзиньтун даже глаза открыть боялся.

— Слышал я, оговорили вас, дядюшка, — упёрся в него взглядом Попугай.

— Можно и так сказать, — отозвался Цзиньтун. — А может, и нет.

Попугай предложил сигарету, но Цзиньтун отказался. Попугай сунул её назад в пачку и сочувственно глянул на его большие, загрубевшие ладони. Потом поднял глаза:

— Видать, тяжело пришлось?

— Вначале тяжело было, потом привык.

— За эти пятнадцать лет изменения произошли громадные, — начал Попугай. — Народные коммуны распустили, землю распределили по семьям и по дворам, все теперь сыты и одеты. Старые дома снесли по генплану. Бабушка не ужилась с этой моей, ети её, жёнушкой, перебралась жить одна у пагоды, в хижине старого Мэнь Шэнъу. Теперь вот, с вашим возвращением, будет не одна.

— Как… как она? — не сразу спросил Цзиньтун.

— В целом неплохо, с глазами вот беда. Но себя обихаживает, молодец. Мне, дядюшка, перед вами скрывать нечего: жёнушки своей побаиваюсь. Для этой дряни «Двадцать четыре примера почитания родителей»[189] — пустой звук. Стоило ей появиться, бабушка тотчас съехала. Да вы, может, её знаете — дочка старого Гэна, что креветочной пастой торговал, и его змеюки жены. Вот уж воистину змея в образе красавицы! Я теперь, дядюшка, все силы кладу, чтобы подзаработать. Будет у меня тысяч пятьдесят, сразу выставлю её за порог — пусть катится!

Подъехав к мосту через Цзяолунхэ, автобус остановился, и люди стали выходить. Попугай помог Цзиньтуну спуститься. На северном берегу вырос целый квартал, а рядом с каменным арочным мостом возвышался большой новый, из бетона. Неподалёку продавали фрукты, сигареты, сласти.

— Городская управа и школа переехали. — Попугай указал на здания на северном берегу. — А усадьбу семьи Сыма взял в аренду Большой Золотой Зуб — У Юньюя сынок, отродье ослиное. Открыл там производство противозачаточных пилюль, а втихаря гонит вино и средство от крыс делает, для людей палец о палец не ударит. Понюхайте! — Он поднял руку. — Чувствуете запашок? — Из высокой металлической трубы во дворе усадьбы клубами валил зеленоватый дым. Он и был источником тошнотворного запаха. — Хорошо, бабуля перебралась в другое место. А то бы точно задохнулась в этом ядовитом дыму. Нынче лозунг — «Восемь Бессмертных пересекают море, каждый показывает, на что способен».[190] Ни классов, ни классовой борьбы, все ходят с красными глазами, у всех одно на уме — деньги! Я вот в Шалянцзы арендовал двадцать му непахотной земли. Задумки, дядюшка, большие, собираюсь организовать там хозяйство по выведению редких пород птиц. Через десять лет у меня здесь, в Гаоми, будут экзотические птицы со всего мира. К тому времени будут и деньги, и влияние. Как появятся деньги и влияние, первым делом поставлю на хребте Шалянцзы большие статуи отца и матери… — Попугай разгорячился, рассказывая о своих великих планах, глаза заблестели, грудь выпятил, как голубь.

Цзиньтун заметил, что торговцы с нескрываемым любопытством разглядывают его и размахивающего руками Попугая Ханя, и ему снова стало не по себе. А ещё он пожалел, что перед отъездом из лагеря не сходил к смазливой парикмахерше Вэй Цзиньчжи, чтобы побриться и постричься. Тут Попугай сунул ему в руку несколько банкнот:

— Не обессудьте, что немного, дядюшка, дело у меня только становится, и с деньгами туговато. К тому же финансами жёнушка моя гнусная заведует, и я не смею да и не имею никакой возможности выказать бабуле всю мою сыновнюю почтительность. Она тащила меня на себе, харкая кровью, растила. Ох и нелегко ей пришлось! Не забуду этого, даже когда все зубы выпадут. Погоди вот, осуществлю задуманное, непременно отплачу старушке добром.

Цзиньтун сунул ему банкноты обратно:

— Не могу я взять эти деньги, Попугай…

— По-вашему, мало, дядюшка? — смутился тот.

— Да нет, не в этом дело… — замялся Цзиньтун.

Попугай снова запихнул деньги в потную ладонь Цзиньтуна:

— Презираете, значит, своего никчёмного племянника?

— Да мне ли презирать кого! — вздохнул Цзиньтун. — Как ты не понимаешь, ты же намного лучше своего никуда не годного дядюшки…

— Другие не понимают, кто вы, дядюшка, а я понимаю, — возразил Попугай. В семье Шангуань все люди благородные, что называется тигры и леопарды, драконом рождённые и фениксом вскормленные. Жаль только, в хорошие времена им жить не довелось. Вы на себя только гляньте, дядюшка, — вылитый Чингисхан! И ваше время наступит. Возвращайтесь сперва к бабушке, проведите с ней несколько дней, а потом милости прошу ко мне в птицеводческий центр «Дунфан». Помните пословицу: «Вступая в битву, опираешься на родственников, да и в бою отец с сыном сражаются плечо к плечу!» Не смотрите, что Большой Золотой Зуб нынче правит бал. Он что заячий хвостик, больше не вырастет. Вот отдаст концы У Юньюй, этот заправила местный, тут Большому Зубу и конец.

Во фруктовой лавке Попугай купил гроздь бананов, дюжину апельсинов, положил в красный пластиковый мешок и вручил Цзиньтуну с просьбой передать бабушке. На большом бетонном мосту они расстались. Цзиньтун глянул на сверкающие воды реки, и в носу защипало. Он нашёл уединённое местечко, поставил рюкзак, спустился к воде и смыл с лица пыль и грязь. «Да, — согласился он в душе, — раз уж вернулся, надо собраться с духом и чего-то добиться — ради семьи Шангуань, ради матушки, ради себя самого».

Память привела туда, где раньше стоял их дом, на место, с которым связано столько романтических историй. Но глазам его предстала лишь строительная площадка и бульдозер, сносивший остатки невысокой стены, некогда окружавшей дом. Вспомнилось, как на крыше автобуса Попугай рассказывал, что от каждого из трёх уездов — Гаоми, Пинду и Цзяочжоу — отрезают часть и создают новую городскую территорию. Её центром должен стать Далань, который вскоре будет процветающим городом, а на месте дома семьи Шангуань будет возвышаться семиэтажная громада городской управы.

Улицы уже расширили, насыпали толстый слой гравия, по обочинам вырыли глубокие канавы, и теперь рабочие укладывали большие бетонные трубы. Церковь сровняли с землёй, на воротах усадьбы Сыма висела большая вывеска: «Фармацевтическая компания «Хуачан и K° Лтд»», а на месте, где была церковь, стояла пара старых грузовиков. В придорожной грязи валялись большие жёрнова с мельницы семьи Сыма, на месте самой мельницы возводили здание цилиндрической формы. Под урчание бетономешалок в едком дыму от кипящего в больших котлах битума он пробирался среди геодезистов и строительных рабочих — они стояли с бутылками пива в руках, и от них разило перегаром — и наконец вышел с огромной строительной площадки, в которую превратилась деревня, на тропинку к каменному мосту через Мошуйхэ.

Уже смеркалось, когда он перешёл на южный берег и, перевалив через дамбу, увидел величественную семиярусную пагоду. Над ней кружила стая белых голубей, под лучами заходящего солнца кирпичи просто пылали, а сухая солома между ними рассыпалась искрами. Струйка сизого дыма одиноко поднималась прямо вверх над соломенной хижиной перед ней. В полях висела тишина, и рёв техники на стройке слышался особенно отчётливо. Цзиньтуну казалось, что из головы всё будто выкачали, в уголки рта побежали обжигающие струйки слёз.

Сердце просто выпрыгивало из груди, когда он поднимался к этой священной пагоде. Уже издалека он увидел фигуру седовласой старушки. Она стояла перед пагодой, опираясь на старый зонтик как на посох, и всматривалась в его сторону. Ноги отяжелели, он еле переставлял их. Беспрестанно катились слёзы. Матушкины седые волосы тоже меняли цвет, как сухая солома на пагоде, и тоже словно пылали, разбрасывая искры. Со сдавленным воплем он бросился ей в ноги и уткнулся лицом в большие выступающие колени. Казалось, он погрузился в воду, глубоко-глубоко, на самое дно, где все звуки, краски и формы перестали существовать, остался лишь внезапно всплывший из глубин памяти запах грудного молока, который затмил все остальные ощущения.

Глава 47