вался ими как хотел, главное — доллары: девочки на всё были готовы. Эти призовые лошадки — товар что надо. У всех прямые светлые волосы, зелёные глаза, точёные, как горлышки пивных бутылок, шеи, длинные нежные руки, словно без костей. Пышные бёдра. Красивые ноги. Задницы торчат как у реактивных истребителей. Плоские животы, крепкие, как стальные листы. Кожа будто застывшее масло. И конечно, самое главное — все от природы пышногрудые. По указанию Сыма Ляна все семеро красовались в изысканных комплектах — бюстгальтеры и трусики всех цветов радуги. Трусики малюсенькие, меньше некуда, да ещё в сеточку. Бюстгальтеры ручной работы, дизайн потрясающий, изготовлены по специальному заказу во Франции. Предназначались они для представления и поэтому были на размер меньше. Импресарио танцовщиц предложил, чтобы они выступали совсем без одежды, но Сыма Лян решительно отказался. «Не то что у меня денег нет, — сказал он. — Но мы же салон женского белья, нам бюстгальтеры надо рекламировать, чтобы люди видели, как красиво они смотрятся на теле. А ты хочешь, чтобы перед ними семеро голозадых обезьян крутились? Зачем? Чтобы загубить нашу марку? К тому же среди жителей Даланя одни уже совсем цивилизованные, а другие совсем даже нет. Одни на «мерседесах» раскатывают, другие — на ослах. Кто павлинов трескает, а кто жидкой кашкой пробавляется. Нужно ещё просчитать, какую нагрузку может вынести их менталитет».
Семь девиц держали цветную ленточку, а я вместе с Лу Шэнли перерезал её. Появились цветные шары. Народ захлопал. Засверкали вспышки. Защёлкали фотоаппараты. Снова аплодисменты. Бойкие танцовщицы стали бросать шары в толпу, а потом исполнили импровизированный танец, садясь на шпагат и виляя бёдрами, покачивая головами и задами и поигрывая мышцами живота. Они так сверкали своими мясами перед входом в «Единорог», что в образовавшейся давке подрались продавец бататов и молодой модник со взбитым «самолётом» на голове. На дороге образовалась пробка, приехала полиция. В суматохе у лимузина Лу Шэнли порезали покрышки. Один хитроумный юнец — видать, отпрыск чудо-стрелка Дин Цзиньгоу, с которым я когда-то учился, — спрятавшись в толпе — вот паршивец! — пустил у кого-то между ног стрелу с красивым оперением, целясь в зад одной из русских. Наконечник был бронзовый, древко из самшита, а оперение — из павлиньих перьев. Девица, в которую он попал, продолжала танцевать с болтающейся стрелой и получила за это от Сыма Ляна тысячу долларов. От всей этой суеты голова у меня пошла кругом. Когда церемония завершилась, я заперся в кабинете управляющего и не выходил три дня.
— Но ведь женщины совсем не такие ручные, чтобы позволить так вот взять и овладеть их грудью, — неторопливо разглагольствовал Единорог, начальник управления радио- и телевещания, сидя в кафе «Лили» и помешивая кофе маленькой ложечкой. Серебристые пряди на давно поседевшей голове аккуратно причёсаны, волосок к волоску. Смуглое, но чисто вымытое лицо, жёлтые, но вычищенные зубы, кожа на пальцах желтоватая, но нежная. Он закурил дорогую сигарету «Чжунхуа» и посмотрел на меня: — Или ты считаешь, что при поддержке такого богача, как Сыма Лян, можно делать всё что хочешь?
— Ну куда мне! — В душе я еле сдерживался, но, беседуя с этим человеком, который выдвинулся во время «культурной революции» и оставался известной персоной по сей день, привычно выказывал учтивость. — Вы, почтенный начальник управления, говорили бы, если есть что сказать.
Тот презрительно хмыкнул:
— Этот сынок Сыма Ку — контрреволюционера, у которого руки по локоть в крови народа дунбэйского Гаоми, — благодаря своим паршивым деньжонкам уже стал самым желанным гостем в Далане. Вот уж поистине — с деньгами можно и беса заставить крутить жёрнов! Вот ты, Шангуань Цзиньтун, — кем был раньше? Некрофил и душевнобольной. А теперь гляди-ка — управляющий! — От классовой ненависти глаза Единорога налились кровью, а пальцы сжали сигарету так, что на ней выступила смола. — Но сегодня я пришёл не революционную пропаганду разводить, — холодно сказал он. — Я пришёл биться за славу и выгоду.
Я спокойно слушал. Над Шангуань Цзиньтуном всю жизнь измывались, так что какая разница!
— Понимаешь, — продолжал он, — тебе тоже, наверное, не забыть, как тогда на даланьском рынке — когда вас с матерью водили напоказ — я пострадал за революцию. — «Ну да, я не забыл, сохранил в памяти твою оплеуху». — Тогда я создал боевой отряд «Единорог», вёл одноимённую программу на радио даланьского ревкома и распространил немало руководящих статей о «культурной революции». Кто из поколения пятидесятилетних не помнит Единорога? Этим псевдонимом я пользовался тридцать лет, им подписаны восемьдесят восемь известных статей в изданиях общенационального уровня. Со словом «единорог» люди в своём сознании связывают именно меня. А ты вот посмел связать моё имя с женскими бюстгальтерами. От вас с Сыма Ляном, при вашей волчьей натуре, кроме зла ждать нечего, и то, что вы делаете, — откровенная классовая месть, наглая попытка опорочить доброе имя. Я статью напишу, выведу вас на чистую воду. В суд подам. Шарахну из двух стволов сразу — словом и законом. И биться буду до конца.
Меня аж в жар бросило, но я был краток:
— Как вам будет угодно.
— Не думай, Шангуань Цзиньтун, что, если Лу Шэнли стала мэром, тебе и бояться нечего. У меня зять — замсекретаря провинциального[232] комитета партии, повыше её рангом будет. Все её грязные делишки мне известны, и сместить её Единорогу не составит труда.
— Меня с ней ничего не связывает, так что, пожалуйста, смещайте.
— Да, и смещу. Но Единорог всегда старается обходиться с людьми по-доброму, а мы с тобой, в конце концов, земляки, истинные даланьцы. Единственное хотелось бы, чтобы вы мне палок в колёса не вставляли…
— Почтенный начальник управления, есть что сказать — выкладывайте.
— Мы могли бы уладить это дело миром.
— И сколько вы за это хотите?
Он выставил три пальца:
— Много драть не буду, тридцать тысяч юаней. Для Сыма Ляна это сущий пустяк, как говорится, три волоска с девяти быков. Кроме того, передай Лу Шэнли, чтобы она устроила мне назначение постоянным замом председателя в городском собрании народных представителей. Иначе всем вам крышка.
Я встал весь в холодном поту:
— Финансовые вопросы, начальник управления, обсуждайте с Сыма Ляном. Наш салон только что открылся, и мы не заработали ещё ни фэня. В делах чиновничьих я не разбираюсь и с Лу Шэнли говорить не собираюсь.
— Вот он, мать его, в какие игры играет! — усмехнулся Сыма Лян. — Даже не удосужился выяснить, кто я такой! Позволь, я разберусь с этой потомственной дрянью, дядюшка. Такое ему устрою, что собственные зубы проглотит. По части шантажа и наказания простачков я собаку съел, куда там какому-то Единорогу!
— Торгуй спокойно, дядюшка, — сказал Сыма Лян через несколько дней, — раскрывай свои способности. Этого паршивца Единорога я приструнил. Не спрашивай как. В любом случае впредь будет вести себя смирно и никакой смуты разводить не станет. Мы применяем к нему диктатуру имущих.[233] И пусть тебя не заботит, с прибылью ты будешь или в убытке. Главное, чтобы дело было в удовольствие. Гордо шагай вперёд во имя процветания семьи Шангуань. Пока у меня есть деньги, они будут и у тебя. Так что дерзай! Деньги — дрянь, дерьмо собачье! Насчёт бабушки я уже договорился, ей регулярно будут доставлять всё что нужно. Мне же надо провернуть одну большую сделку, через год вернусь. Поставил тебе телефон, в случае чего позвоню. Так-то вот. А откуда я и куда — неважно.
Торговля в салоне «Единорог. Большой мир бюстгальтеров» шла вовсю. Город быстро расширялся, над Цзяолунхэ повис ещё один мост. На месте бывшего агрохозяйства поднялись корпуса двух больших хлопкопрядильных фабрик, заводов по производству химволокна и синтетического волокна. Таким образом сложился крупный центр текстильной промышленности. Тех самых русских танцовщиц я отправил на машине в этот текстильный центр рекламировать бюстгальтеры.
«Главное для женщины — иметь развитую грудь. Грудь — результат прогресса человечества. Любовь к груди и забота о ней есть основное мерило развития общества в любую эпоху. Грудь — это гордость женщины, гордиться женской грудью должны и мужчины. Женщине хорошо, лишь когда комфортно груди. А если хорошо женщине, будет хорошо и мужчине. Поэтому если ухаживать за грудью, всем будет хорошо. Общество, которое не заботится о груди, — нецивилизованное общество. Если в обществе нет любви к груди, это негуманное общество. Дети, накопите из денег на карманные расходы и купите маме бюстгальтер: нет небес — нет и земли, не было бы мамы, откуда бы взялся ты? Люди, нельзя забывать о своих истоках! Забыть про материнскую грудь всё равно что утратить образ человеческий. Мужья и женихи, ни один ваш подарок не принесёт женщине такую радость, как изысканный бюстгальтер. Грудь — это сокровище, первоисточник бытия, средоточие бескорыстного дарения истины, добра и красоты. Любить женскую грудь — значит любить женщину. Основная задача рекламы — постоянное внедрение в сознание. Нужно, чтобы в ушах беспрестанно звучали слова «любовь к груди». Необходимо полностью изжить такое нецивилизованное поведение, как отказ от ношения бюстгальтера. Бюстгальтер — вещь небольшая, а польза от него огромная. С ним тесно связаны и мужчины, и женщины. Пусть бюстгальтеры будут везде. Сделать Далань городом любви к груди, городом красивых грудей, городом пышных грудей. Сделать июнь месяцем любви к груди, а седьмой день седьмого месяца по лунному календарю — праздником груди. Приглашать в этот день гостей со всей страны и из-за рубежа, выходить за пределы Азии, на мировую арену. Проводить в Народном парке Даланя конкурс на самую пышную грудь, устраивать выставки-продажи бюстгальтеров. Конкурс проводить по размерам и возрастным категориям. Готовить к празднику груди специальные выпуски газет, давать специальные колонки в периодических изданиях, организовывать телепрограммы. Ещё нужно приглашать отечественны