гал, что ей будет стыдно, но на лице у неё появилось выражение не стыда, а страшного гнева. Она подняла меня за волосы и влепила одну за другой восемь затрещин. Лупила она меня так, что на дёснах выступила кровь, в ушах стоял звон, а из глаз буквально искры посыпались.
— Да, ваш отец — пастор Ма, и что в этом такого? Сейчас ты у меня отмоешь дочиста лицо, вымоешь как следует голову, а потом выйдешь на улицу и крикнешь во всю мочь: «Мой отец — шведский пастор Мюррей, так что я благородных кровей, поблагороднее, чем вы, местное черепашье отродье!»
Пока матушка охаживала меня, восьмая сестрёнка как ни в чём не бывало продолжала сучить нитку, будто к ней всё это не имело никакого отношения.
Всхлипывая, я стоял на коленях перед глиняным чаном и отмывал лицо. От туши вода вскоре сделалась чёрной. Матушка у меня за спиной продолжала поругиваться, но я знал, что ругает она уже не меня. Потом она зачерпнула ковшом воды, стала мыть мне голову и расплакалась. Струйки воды, сначала чёрные, стекали в чан по носу и подбородку, постепенно становясь прозрачными.
— Не было тогда у мамы выхода, сынок, — говорила матушка, вытирая мне голову полотенцем. — Таким уж тебя сотворил Господь, так что нужно ходить с гордо поднятой головой. Тебе восемнадцать, уже не маленький. У Сыма Ку недостатков полно, но он — настоящий мужчина, и тебе нужно брать с него пример.
Кивнув, я вспомнил про проглоченное кольцо и собрался было сознаться в этом, но тут во двор вбежала запыхавшаяся Лайди. Она уже работала на районной спичечной фабрике, и на ней был фартук со штампом «Даланьская районная спичечная фабрика «Сингуан»».[149]
— Мама, он вернулся! — взволнованно выпалила она.
— Кто вернулся?
— Немой!
Матушка вытерла полотенцем руки и с грустью посмотрела на уже иссохшую старшую сестру:
— Видать, это судьба, доченька!
И вот немой Сунь Буянь вошёл — если можно этим словом обозначить его мудрёный способ передвижения — в наш двор. За эти годы он постарел, из-под натянутой на лоб армейской шапки торчали седеющие вихры. Желтоватые глаза ещё больше помрачнели, твёрдая нижняя челюсть походила на ржавый лемех. Он был в новой, с иголочки, армейской форме, воротник застёгнут наглухо, на груди — целый ворох золотистых медалей. Мощные длинные ручищи в белоснежных шерстяных перчатках опирались на деревянные «утюжки» с кожаными ремешками. Размещался он на красном резиновом седалище, составляя с ним одно целое. Широкие штанины завязаны узлом на животе, ног нет почти полностью. Вот таким после долгих лет отсутствия появился перед нами немой. Опираясь длинными руками на «утюжки», он наклонялся, выносил руки вперёд и бросал на них тяжесть тела. При этом привязанный к седалищу зад отливал тёмно-красным.
Переместившись таким образом пять раз, он остановился от нас метрах в трёх. На таком расстоянии он мог, задрав голову, без особого напряжения обменяться с нами взглядами. Я выплеснул прямо перед ним грязную воду из чана, в котором мыл лицо и голову. Он отвёл руки назад, чуть откинувшись всем телом, и до меня вдруг дошло, что рост человека определяют в основном ноги. От безногого Сунь Буяня, этой половинки человека, исходила ещё более грубая сила, по-прежнему потрясая своей мощью. Он смотрел на нас, и на почерневшем лице отражался целый вихрь чувств. Нижняя челюсть тряслась, как и в прежние времена. Изо рта вырывалось приглушённое и в то же время отчётливое «то, то, то…», а бриллианты слезинок, выкатившись из желтоватых глаз, оставили на щеках две дорожки…
Оторвав руки от «утюжков», он поднял их высоко вверх и, не переставая бормотать, принялся жестами показывать разные размеры. Я тут же вспомнил, что мы не видели его с тех пор, как вернулись из так называемой эвакуации на северо-восток, и понял: он спрашивает про своих сыновей. Матушка закрыла лицо полотенцем и с плачем ушла в дом. Немой всё понял и уронил голову на грудь.
Матушка вернулась с двумя окровавленными шапочками и подала мне, чтобы я отдал их немому. Забыв о проглоченном золотом кольце, я подошёл. Подняв глаза на мою тонкую, как бамбуковый шест, фигуру, он грустно покачал головой. Я наклонился, потом почувствовал, что так не годится, присел на корточки, чтобы отдать ему шапочки, и указал на северо-восток. Вспомнились те горестные скитания, вспомнился сам немой, который тащил на спине солдата без ноги, и ещё вспомнились брошенные в воронке от снаряда изуродованные тела братьев Сунь. Немой взял одну шапочку, поднёс к носу и понюхал, как натасканная ищейка, которая должна найти преступника или жертву. Положил её меж культёй, вырвал у меня из рук вторую, обнюхал и её, затем положил туда же. Потом, не дожидаясь приглашения, «прошёлся» по всем углам дома — от жилых комнат до пристроек, закутка, где мы мололи муку, и кладовой. Заглянул даже в уборную в юго-восточном углу двора. В курятник к несушкам и то сунул нос. Я таскался за ним, восхищаясь, как ловко и изобретательно он передвигается. В комнате, где спали старшая сестра с Ша Цзаохуа, он продемонстрировал, как забирается на кан. Край кана был у него на уровне глаз, и мне стало жаль его. Но оказалось, что пожалел я его зря. Ухватившись руками за край кана, он стал медленно поднимать своё тело. Такую силищу я видел лишь однажды на цирковом представлении. Когда голова поднялась над каном, руки у него громко хрустнули, и он резким движением бросил тело на кан. Шлёпнулся он не очень ловко, но быстро уселся как следует.
Немой восседал на кане старшей сестры как глава семьи, как командир. А я стоял перед ним с ощущением, будто вторгся без приглашения в чужой дом.
Из матушкиной комнаты донёсся плач старшей сестры:
— Мама, выставь его отсюда, не нужен он мне. И с ногами-то не был нужен, а теперь, когда от него полчеловека осталось, тем более…
— Боюсь только, деточка, — отвечала матушка, — пригласить божество нетрудно, а вот выпроводить нелегко.
— Кто его приглашал? — всхлипывала сестра.
— Это твоя мать дала маху: пообещала тебя ему шестнадцать лет назад, вот и нажили несчастье на свою голову.
Она налила чашку кипячёной воды и подала немому. Тот принял чашку, изобразив мимикой признательность, и жадно выпил.
— Я думала, ты погиб, — начала матушка. — А ты тут как тут, живой. За детьми твоими не доглядела и горюю больше, чем ты. Вы детей нарожали, а поднимала их я. Ты теперь, похоже, человек заслуженный, и власти, наверное, могут обеспечить тебе где-нибудь безбедную жизнь. Тот брак шестнадцать лет назад я устроила по феодальным обычаям, а сейчас новое общество, все сами решают, на ком жениться. Ты человек казённый, грамотный, наверное, зачем тебе связываться с нами, сиротами и вдовами. К тому же Лайди тебе женой и не была, её тебе моя третья дочка заменила. Очень прошу, шёл бы ты туда, где власти устроят тебе безбедное житьё…
Немой даже не слушал, что она говорит. Он проткнул в оконной бумаге дырку и, наклонив голову, смотрел во двор. В комнату ворвалась старшая сестра. В руках у неё были кузнечные клещи, оставшиеся ещё со времён Шангуань Люй. Где она их нашла, ума не приложу.
— А ну убирайся отсюда, ублюдок немой, инвалид чёртов! — И пошла на него с клещами. Немой просто протянул руку и сжал их. Сестра изо всех сил пыталась вырвать клещи, но у неё ничего не вышло. Силы были явно неравны, и на лице немого появилась наглая и самодовольная ухмылка. Очень скоро сестра отпустила клещи и закрыла руками лицо: — Ты, немой, даже думать об этом забудь, — проговорила она со слезами в голосе. — Я скорее с боровом в свинарнике жить буду, чем с тобой.
Из проулка донёсся оглушительный грохот гонгов. В наши ворота с приветственными криками ввалилась целая толпа. Впереди вышагивал районный начальник, за ним десяток ганьбу и стайка школьников с цветами.
Пригнувшись, районный вошёл в дом и громко обратился к матушке:
— Счастливые вести, поздравляем!
— Откуда это у нас счастливые? — холодно поинтересовалась матушка.
— С небес, с небес, тётушка, — отвечал тот. — Позвольте, объясню.
Во дворе школьники размахивали цветами, звонко выкрикивая:
— Поздравляем! Честь и слава! Поздравляем! Честь и слава!
— Тётушка, — начал районный, загибая пальцы, — мы заново просмотрели материалы земельной реформы и пришли к заключению, что к категории зажиточных крестьян и середняков вас отнесли ошибочно. Ввиду ухудшения положения вашей семьи после всех перенесённых бедствий вы фактически являетесь беднейшими крестьянами, и сегодня ваш статус изменён. Это первая счастливая весть. Мы изучили и документы о зверствах японских захватчиков в тридцать девятом году и на основе имеющихся фактов о сопротивлении, которое оказали японской армии ваши свекровь и муж, сделали вывод, что они погибли славной смертью мучеников и необходимо воздать им должное, а ваша семья должна пользоваться привилегиями, как потомки борцов, павших за дело революции. Это вторая счастливая весть. В связи с тем, что два вышеупомянутых положения подверглись пересмотру и исправлению, средняя школа приняла решение вернуть в ряды учеников Шангуань Цзиньтуна, а чтобы он наверстал упущенное, назначить человека, который будет заниматься с ним дополнительно. Одновременно возможность получить образование предоставляется и вашей внучке Ша Цзаохуа. Уездная труппа оперы маоцян[150] объявила набор учащихся, и мы постараемся сделать всё, чтобы её зачислили. Это третья счастливая весть. Ну а четвёртая, конечно же, то, что в родные края вернулся покрытый славой герой армии добровольцев,[151] ваш зять товарищ Сунь Буянь. Пятая — то, что санаторий для ветеранов войны в виде исключения принимает вашу дочь Шангуань Лайди на работу на должность санитарки. На работу ей ходить необязательно, но зарплату она будет получать ежемесячно. Шестая весть — самая счастливая. Мы поздравляем с воссоединением после разлуки народного героя и его наречённую Шангуань Лайди — как говорится, снова стало целым разбитое зеркало! Свадебную церемонию организуют власти района. Вот, тётушка, целых шесть счастливых вестей пришло сегодня в ваш дом — дом революционной м