– Раздевайся, братва, айда ловить, – раздался чей-то голос. – Кто выловит, тому и достанется!
Услыхав такое, Фан Шисянь засуетился. Он быстро скинул новенькую спецодежду, в одних трусах робко ступил в воду, пробуя дно, и погрузился по грудь. Ушанку он в конце концов выловил. Но пока все пялились на пруд, откуда-то стрелой выскочил тот самый юнец, заграбастал одежду и скрылся в проулке. Там мелькнула стройная женская фигура и тут же исчезла. Когда Фан Шисянь с мокрой ушанкой в руках выбрался на берег, его ждали лишь драные башмаки и рваные носки.
– Вещи, где мои вещи! – вскричал он, озираясь по сторонам, и крики тут же перешли в рыдания. До него дошло, что одежду стащили и что фокус с ушанкой лишь часть хитроумной задумки воров, на которую он и попался. – Силы небесные, мне конец! – громко завопил он и, прижав к груди ушанку, бросился в пруд.
– Спасайте его! – раздались крики, но в такой холод, когда, как говорится, вода на лету замерзает, – правда, в пруду она была теплая, – раздеваться никому не хотелось. Войти в воду легко, а вот выйти – мало приятного. Фан Шисянь барахтался в пруду, а народ восхищался действиями воришки:
– Хитро придумано, хитро!
Неужели матушка забыла, что ее водят напоказ толпе? Эта вырастившая целый выводок дочерей пожилая женщина, у которой было столько же известных зятьев, сбросила позорный колпак и поковыляла к пруду на своих маленьких ножках.
– Ну что уставились? Человек тонет, а вам и горя мало! – сердито бросила она зевакам и схватила метлу у случившегося рядом продавца этого товара. – Эй, племянник семьи Фан! – крикнула она со скользкого берега. – Что за глупость удумал? Быстро хватайся за метлу, я тебя вытяну!
Может, потому, что вонь от воды шла невыносимая, умирать Фан Шисянь передумал. Он ухватился за метлу и, дрожа, как ощипанная курица, выкарабкался на берег. Губы у него посинели, он не мог вымолвить ни слова. Матушка сняла свою ватную куртку и накинула ему на плечи. В женской куртке с широкими рукавами он выглядел комично, и народ вокруг не знал, смеяться или плакать.
– Обувайся, племянник, и дуй домой, – скомандовала матушка. – И шевелись давай, чтобы по`том прошибло, иначе точно окочуришься.
Пальцы Фан Шисяня закоченели, ему никак было не обуться. Несколько зевак, движимые примером матушки, кое-как натянули ему носки и башмаки, а потом, подхватив под руки, бегом потащили. Ноги у него одеревенели, не сгибались и волочились по земле.
Оставшись в одной белой кофте, матушка обхватила плечи руками, чтобы согреться. Она провожала взглядом Фан Шисяня, в то же время сама став объектом всеобщего восхищения. Цзиньтун оценил этот поступок матушки иначе. Он помнил, что именно Фан Шисянь в прошлом году подвизался охранником и каждый день после работы обыскивал на околице членов коммуны и их корзины. Матушка по дороге домой подняла и положила в корзину клубень батата. Обнаруживший его Фан Шисянь заявил, что он ворованный. Матушка отвергла обвинение, а этот сукин сын надавал ей пощечин, да так, что у нее кровь носом пошла. И вот эта самая белая кофта на груди была вся в крови. И пусть бы утоп этот бездельник, который выдвинулся лишь потому, что получил статус крестьянина-бедняка, а потом измывался над всеми. В тот момент Цзиньтун испытывал к матушке чуть ли не ненависть.
У ворот на скотобойню перед щитом с цитатами166, выведенными желтым по красному, он снова увидел Ша Цзаохуа. Он не сомневался, что она имеет прямое отношение к происшедшему с Фан Шисянем, что этот юнец – ее ученик и именно она привела его сюда. Если она сумела стянуть у принцессы Моники кольцо с бриллиантом из президентского люкса отеля «Желтое море» с его надежной охраной, то эта спецодежда для нее вообще пара пустяков. Но как эффектно она наказала обидчика бабушки! Теперь Цзиньтун увидел Ша Цзаохуа совсем другими глазами. Он всегда считал, что воровство – занятие малопочтенное, в какое время ни живи, но сейчас был уверен, что Ша Цзаохуа поступила правильно. Воровать по мелочам – да, это чести не делает. А вот стать благородным разбойником, как Ша Цзаохуа, достойно уважения. «Вот, еще один гордо реющий стяг водрузила семья Шангуань», – подумал он.
Вожак хунвэйбинов остался очень недоволен поступком матушки. Он поднял мегафон на батарейках – довольно редкое по тем временам, но просто необходимое в революционной обстановке устройство, удовлетворяющее ее потребности, – и в манере той самой важной персоны, что некогда проводила в Гаоми земельную реформу, дребезжащим голосом, будто утомленный тяжелой болезнью, прокричал:
– Революционные товарищи… хунвэйбины… боевые друзья… бедняки и беднейшие середняки! Пусть вас не вводит в заблуждение… притворное сострадание Шангуань Лу… закоренелой контрреволюционерки! Она пытается увести нас в сторону от борьбы…
Этот вожак, Го Пинъэнь, вообще-то натерпелся, бедолага, от своего взбалмошного папаши Го Цзинчэна. Тот и жене своей однажды ногу сломал, да еще плакать не позволял. Проходившие мимо их дома люди нередко слышали во дворе удары палкой по голому телу и женские всхлипывания. Один добрый человек по имени Ли Ваньнянь хотел было раз вмешаться, но стоило ему постучать в ворота, как со двора вылетел булыжник, который, упав у него за спиной, оставил в земле здоровенную вмятину. В отца пошел и Го Пинъэнь, такой же зловредный. Как только началась «культурная революция», он так отходил ногами своего учителя Чжу Вэня, что отбил ему почки.
Выкрикнув свою тираду, Го Пинъэнь закинул мегафон за спину и подошел к Шангуань Лу.
– На колени! – заорал он и ударил ее ногой по лодыжке. Охнув от боли, она рухнула как подкошенная. – Встать! – скомандовал он, схватив ее за ухо. Не успела Шангуань Лу подняться, как он снова свалил ее наземь ударом ноги, да еще на спину наступил. Это было наглядной иллюстрацией популярного лозунга «Сокрушить классового врага и попрать его».
Когда Цзиньтун увидел, что матушку бьют, у него от гнева в глазах потемнело. Сжав кулаки, он рванулся к обидчику, но едва занес руку, как встретил злобный взгляд Го Пинъэня – казалось бы, вчерашнего ребенка. От уголков рта по подбородку у него тянулись две глубокие морщины, из-за чего лицо походило на морду древней рептилии. Кулаки у Цзиньтуна невольно разжались, его прошиб холодный пот. Он хотел было урезонить Го Пинъэня, но тот замахнулся, и Цзиньтун с жалобным воплем «Мамочка!..» бухнулся перед матушкой на колени. Она с трудом подняла голову и бросила на сына негодующий взгляд:
– А ну поднимись, дрянь!
Цзиньтун встал. Го Пинъэнь махнул хунвэйбинам, вновь загрохотали гонги и барабаны, и процессия «уродов и нечисти» возобновила шествие по рынку. Го Пинъэнь попытался с помощью мегафона призвать народ к скандированию лозунгов. Но вылетавший из рупора странный голосок походил на ядовитое удобрение, способное отравить всех на рынке. Люди, хмурясь, терпели эти выкрики, но почти никто не поддержал их.
А Цзиньтун погрузился в фантазии. Яркий солнечный день. В руках у него легендарный меч Сокровище Лунцюаня. Всех этих – Го Пинъэня, Чжан Пинтуаня, Крысу Фана, Пса Лю, У Юньюя, Вэй Янцзяо, Го Цюшэна – выводят под конвоем на земляное возвышение, ставят на колени, а он упирает кончик отливающего синевой драгоценного меча сначала… Конечно же, сначала в горло У Юньюя. Этот плешивый тип трясется и слезно молит о пощаде: «Цзиньтун… Нет-нет, принц Шангуань… пощади! У меня, недостойного, дома мать-старуха восьмидесяти лет… Кто за ней будет ухаживать…» Весь в белом, принц Шангуань, благородный рыцарь, известный всей Поднебесной, держится естественно, свободно. Сверкнул меч – и У Юньюй лишился уха. Его сжирает собака и тут же исторгает изжеванное в лохмотья ухо обратно. «Пошел вон, дрянь! – изрекает принц Шангуань. – Тебя даже собаки не жрут, жаба паршивая, катись отсюда!» У Юньюй скатывается с помоста, а его место занимает Вэй Янцзяо, он гнуснее шакала, хитрее лиса, трусливее зайца, подонок из подонков. Может прикинуться и мягким, и твердым; по твердости превзойдет алмазное сверло, по мягкости – кучку дерьма. Он бросается в ноги принцу Шангуаню, бьет поклоны, словно курица рис клюет, хлопает глазами, будто монетки пересчитывает. «Господин Шангуань, отец родной…» – «Молчать, какой ты мне сын!» У принца Шангуаня стать благородного разбойника – разве может он выродить такого слизняка сопливого! Леденящее острие меча касается вдавленной переносицы: «Помнишь иль нет, как в свое время обошелся со мною?» – «О принц Шангуань, великий воитель Шангуань, вам ли, почтенный, помнить прегрешения недостойного! Великодушие ваше безмерно, на просторах души вашей впору пароходам ходить, и не просто пароходам, а многотонным, с громадными колесами. Как говорится, большому кораблю – большое плавание, такие Тихий океан пересекают, а ваша душа пошире Тихого океана будет». – «Ну и язык, чистое помело, гадость дальше некуда. А ну окоротим его злодею, дабы грязные слухи не распускал и до беды не доводил». Вэй Янцзяо зажимает рот руками и аж зеленеет от страха. Неуловимое движение принца Шангуаня, и меч с чуть слышным присвистом флейты-сяо в лунную ночь среди косых теней бамбука в один миг отрубает Вэй Янцзяо кисти рук. Лунцюань не знает преград, он рассекает всё как воздух. Принц ловко отрезает Вэй Янцзяо язык, и вот уже рот у того зияет окровавленной черной дырой. Затем очередь доходит до негодяя Го Пинъэня. «Что бы ему отсечь? – размышляет принц Шангуань. – Может, просто зарубить, и всё тут?» Он высоко поднимает Сокровище Лунцюаня: «За мою матушку – уничтожить отребье!» Меч опускается, и голова Го Пинъэня, отрубленная наискось со спины, катится в канаву. К ней кидается стайка костлявых черных рыбешек. Виляя хвостами, они начинают обгладывать лицо. Вот оно, отмщение, свершилось. На глаза наворачиваются слезы, меч возвращается в ножны, Цзиньтун складывает руки на груди и кланяется собравшимся. Толпа ликует, к возвышению подбегает девочка с красной лентой в волосах и подносит принцу букет свежих белых цветов. Лицо девочки кажется ему знакомым, принц внимательно всматривается: так это же девочка, которая играла на свалке военной техники в агрохозяйстве «Цзяолунхэ», оседлав, словно скакуна, ржавый орудийный ствол. Он берет ее на руки, и тут вдруг вспоминает, что еще нужно в столовую – наказать содеявшего столько зла грязного распутника Рябого Чжана. «Надо непременно отсечь ему эту штуку в ширинке, чтобы неповадно было своей властью пользоваться…» Глядь, а Рябого Чжана уже схватили. «На колени, паршивец! – рычит принц Шангуань. – Ведаешь, зачем я здесь?» – «Недостойный не ведает, о великий воитель Шангуань…» Великий воитель