Свора надвигалась, похоже, в полной уверенности, что этот долговязый полуголый человек пал духом и ослаб. А он и действительно двигался, мотаясь из стороны в сторону, и булыжники уже были готовы выскользнуть из рук, да еще от страха его прошиб вонючий пот. «Отступай, отступай, дойдешь вон до тех ступенек и свалишься. Вот тогда от тебя ничего и не останется». Перед глазами все поплыло, булыжники упали на мостовую. Приближался момент полного освобождения. «Вот уж не думал, что кончу дни свои в желудках паршивых псов!» Он успел подумать о матушке и о Лао Цзинь с ее единственной грудью – Лао Цзинь, которой ничего не стоило взять верх над любым мужчиной, а вот ее одолеть не по плечу никому. Подумать о чем-то еще сил уже не было. Он опустился на ступеньки и молил, чтобы собаки сожрали его подчистую, чтобы не осталась нога или еще что-нибудь. «Давайте уже, чтобы без следов, даже кровь вылижите. Пусть Шангуань Цзиньтун сгинет как и не было…»
Козлом отпущения неожиданно стал выскочивший из лавки мясника теленок. Упитанный, с блестящей, как первосортный шелк, шерсткой. И мясцо, надо думать, посвежее, чем у Цзиньтуна. Кому нужна дохлая рыба, когда есть живая? Кто станет жевать старого петуха, коли есть птенец голубя? Что у людей, что у собак – все едино. При виде упитанного теленка собаки тут же забыли про Цзиньтуна. А теленок безрассудно устремился прямо к ним. Мастиф одним махом запрыгнул на него и вцепился в горло. Теленок нутряно мыкнул и рухнул на бок. Подскочившие овчарки в два счета располосовали ему брюхо, а подоспевшая свора принялась рвать его на куски так, что он даже завис в воздухе.
Из темноты мясной лавки выскользнули, как привидения, несколько человек. В тускло-желтом свете фонарей они принялись пересчитывать захватанные дочерна купюры. Цзиньтун догадался: воры это, что уводят у крестьян скот и продают по дешевке мясникам. Крестьяне ненавидели их лютой ненавистью и, поймав, отрезали носы. Но всех не переловишь. В прошлом году Единорог по горячим следам сообщил об одном деле, которое взбудоражило весь город. Один скотокрад, которому отрезали нос, взял и подал в суд на двух крестьян, совершивших этот акт возмездия. В результате скотокрада приговорили к трем годам исправительных работ. Но и этих двух крестьян осудили на такой же срок. Многие остались страшно недовольны, они полагали, что такой приговор слишком мягок для воров и ставит их на одну доску с пострадавшими. Самые отчаянные подбили несколько десятков обворованных на сидячую акцию протеста перед воротами суда. Они просидели целые сутки, но никому не было до них дела. Тогда их вожак Ван Цайда расколотил топориком вывеску на здании суда, а молодой балбес Ли Чэнлун ворвался в здание и разбил кирпичом огромное – три на шесть метров – зеркало в холле. Кончилось все тем, что Ван Цайда и Ли Чэнлуну тут же надели наручники и через месяц каждый получил по шесть лет тюрьмы.
Безносых среди считавших деньги было двое. Эти вели себя особенно разнузданно, разгуливали средь бела дня со здоровенными тесаками и, не таясь, налетали на человека с коровой. «А ну давай сюда! – говорили они. – У меня рожа все равно изуродована, жить или помереть – все едино; угрохаю одного – будем квиты, положу двоих – на одного в прибытке!» Господи, кто тут что поперек скажет! Эти скотокрады и приемами боевых искусств владеют, и ручищи у них сильные, и ножи острые. Тесаки выкованы еще в конце династии Цин знаменитым кузнецом Шангуань Доу. Одинаково хорошо рубят и мягкое, и твердое. Одним ударом быка пополам развалить можно. И не только быка. Так что, идти заявлять на них? Правитель небесный, да ни в коем случае! Не заявишь – одну корову потерял, заявишь – считай, двух. Эти «дружинники» из полицейских участков все, как один, «славные парни», у них что убийство, что поджог – все с рук сходит. Со скотокрадами давно спелись. Те скот продают, а они свой процент имеют. Иди заявляй! Будут вести себя так, будто им с неба жареная курица в руки свалилась, рожи корчить, медом изливаться: «Что, почтенный, коровы лишился? Ах эти безносые, совсем стыд потеряли! Негодяи, презренный сброд!» Ну да, исчезли – и с концами, ага. «Вот что, почтенный, мы тут целыми днями носимся по всем этим делам, как зайцы в поле, отощали, что твое коромысло, где тут сил взять, чтоб воров ловить! А своди-ка ты нас сначала в ресторанчик перекусить! А как подзакусим, так за твое дело и возьмемся». Ну пошли, напротив как раз есть заведение, «Пять золотых звезд» называется. Там как раз телятинка готовится в начищенном котле, ветерком аромат доносит. Просто так есть не годится, надо бы дюжину кружек бочкового пивка заказать, верно? И как возьмутся за пиво, а каждая кружка по восемь юаней восемь цзяо восемь фэней, – и понеслось: «Еще давай, давай, давай, давай!» А чего давай-то? Это уже сходи с ума давай! Все эти сборы за регистрацию дела, сборы за дознавание, сборы на пособия, командировочные, сборы за работу в ночную смену – всё тебе оплачивать. Тут и грохнешься перед ними на колени: «Не нужна мне эта корова, ладно?» – «Нет, эдак не пойдет! Это же лучший полицейский участок! Мы что здесь, ерундой занимаемся? Не хочешь заявлять – не надо, только денежки вот заплати: сбор за отказ от иска – тысяча юаней!» Так-то вот, о корове уже и речи нет, жену с детьми потеряешь – и то никаких исков не подавай. Нынче вся эта полиция и иже с ними… Как только речь о них заходит, у простых людей волосы дыбом встают!
В голове у Цзиньтуна спутались в один клубок сплетни последних дней и дела давно минувшего времени. Увидев безносых скотокрадов, он хотел потихоньку улизнуть. Не думал, что его снова потянет на все эти размышления. Но тут один из безносых махнул у него перед носом тесаком и прогундосил:
– Ты чего здесь выглядываешь?
– Слепенький я, господин хороший, – запричитал Цзиньтун. – Ничего не вижу, ничего…
– Вали отсюда, голь перекатная, – сплюнул скотокрад.
Цзиньтун поспешно устремился прочь. В темные переулки теперь страшно и сунуться. «Силы небесные, наткнешься опять на свору свирепых псов, и избавления в виде теленка, скорее всего, больше не будет. Давай-ка дуй по освещенным местам. Там, где много народу, можно какого ни на есть тряпья найти, чтоб прикрыться. Если уж действительно будет некуда деться, вернусь к матушке. Будем вместе утиль собирать. А с Лао Цзинь и Гэн Ляньлянь, можно считать, пожил в достатке, так что и в сорок с небольшим помереть не обидно».
На главной площади города – море света. В центре – кинотеатр, по обеим сторонам – музей и библиотека. Высокие ступеньки, в ночное небо тянутся голубые стеклянные стены, кругом большие фонари. Силы небесные, ведь никто здесь шить не шьет, зачем столько фонарей горит! Это сколько электричества расходуется! При входе в кинотеатр – огромный плакат. Толстая женская ляжка оттенена полупрозрачным ципао. Дуло пистолета толще руки, из него вырывается пламя. Сочатся и сверкают капли крови. Женская плоть, вываленные груди больше баскетбольного мяча, ресницы крепче и толще, чем щетина обувной щетки. По этой площади он нередко проезжал в машине Гэн Ляньлянь, но как-то не замечал, что она такая большая. Теперь, этой промозглой весенней ночью, тащась в одиночестве по ее восьмиугольным бетонным плиткам, до смерти напуганный принц Шангуань в полной мере ощутил ее широту и безбрежность. Ноги болели невыносимо. На ступнях уже с десяток кровавых пузырей размером с виноградину. Некоторые лопнули, и из них сочилась прозрачная жидкость. Они-то и болели больше всего. Увидев несколько кучек, наложенных животными, он в ужасе отпрянул, решив, что это оставили собаки. Вот до чего дошел: стоит увидеть собаку, и сердце в пятки уходит. На плитках кто-то нарисовал цветными мелками женское лицо, которое показалось знакомым. Но чем дольше он смотрел, тем более чужими казались его черты. Налетевший порыв ветра принес несколько белых пластиковых мешков – они катились по площади, переворачиваясь. Несмотря на боль в ногах, он устремился за ними и схватил один, потом погнался за другим. Так и перебежал всю площадь, оставляя кровавые следы. Пакет повис на падубе у дороги. Цзиньтун уселся прямо на мостовую, хотя холод резал как ножом. Обернул пакетом ногу и вдруг заметил, что этих пакетов на ветках превеликое множество. Страшно довольный, стал снимать их один за другим и оборачивать ноги, пока они не стали похожи на медвежьи лапы. Потом встал и прошелся. Ступать было мягко и удобно, боль утихла, даже сердце радостно забилось. Шорох от пакетов разносился далеко вокруг.
Со стороны Цзяолунхэ слышался грохот – забивали сваи. Место это переименовали в район Гуйхуа, и сейчас его жители должны были спать глубоким сном. Лишь на юго-востоке, в окнах только что выстроенной, самой роскошной в городе высотки «Гуйхуа-плаза», кое-где горел свет. В окнах остальных «небожителей» света не было. Подумав, он решил вернуться к пагоде, к матушке. Теперь они всегда будут вместе. Безнадега так безнадега. У матушки страусиных яиц не поешь и в сауне не помоешься. Но и до такого, чтобы бегать по городу чуть ли не голышом, не докатишься.
На улице – множество магазинов. Момент был абсолютно не подходящий, но он все же обратил внимание на одну ярко освещенную витрину. Там стояло шесть манекенов – трое мужчин и три женщины. Одежда на них сияла, как утренняя заря, женщины – словно выточены из слоновой кости. Среди всех этих золотистых и черных волос, гладких и умных лбов, красивых носов, загнутых ресниц, чарующих глаз, теплых, ароматных алых губ его внимание, конечно, больше всего привлекли высокие груди. Чем дольше он всматривался, тем больше ему казалось, что они живые, что сквозь стекло, согревая душу, проникает сладкий запах женского молока. Он очнулся, только когда ткнулся лбом в холодное стекло. В страхе, что одержимости своей не одолеет, он, пока голова еще соображала, заставил себя отойти от витрины. Но ушел недалеко и, сам не зная как, вскоре снова оказался перед ней. Воздев руки, он с мольбой воззвал к звездам во мраке небес: «Господи, позволь дотронуться до них, ну пожалуйста, ни о чем больше в жизни просить не буду». И тут же яростно рванулся вперед. Стекло беззвучно рассыпалось, но стоило ему дотронуться до манекенов, как они разлетелись в стороны. Рука его все же добралась до одной из грудей. «Силы небесные! Да она без сосков!» – с ужасом понял он.