Глаза и рот заливало что-то теплое, мерзко солоноватое, и он стал проваливаться в бездонную пропасть.
Глава 51
В конце восьмидесятых управление по охране памятников культуры при городском комитете по культуре вознамерилось устроить на возвышенности, где стояла старая пагода, большой парк развлечений. Вместе с начальником управления к пагоде подъехал красный бульдозер, несколько предоставленных службой безопасности полицейских с дубинками, а также нотариус из городского нотариального бюро, репортер с телевидения и корреспондент городской газеты. Внушительной шеренгой они выстроились перед хижиной. Начальник зачитал семье Шангуань – матери и сыну – постановление городского суда:
– «Всесторонним расследованием установлено, что хижина перед пагодой является общественным достоянием Гаоми и не принадлежит на правах личной собственности ни Шангуань Лу, ни ее сыну Шангуань Цзиньтуну. Дом, изначально принадлежавший семье Шангуань Лу, оценен и продан, и сумма его стоимости получена ее родственником Попугаем Ханем. Жилье перед пагодой принадлежит государству, Шангуань Лу с сыном занимают его незаконно и обязаны освободить в течение шести часов после получения настоящего постановления. Задержка считается неисполнением официального предписания и влечет за собой наказание, назначаемое за насильственное удержание государственной собственности». Шангуань Лу, все понятно? – переведя дух, осведомился он.
Шангуань Лу восседала на кане неприступной скалой:
– Пускайте свой трактор, пусть давит.
– Поговори хоть ты с матерью, – обратился начальник к Цзиньтуну. – Совсем из ума выжила. Герой тот, кто действует в духе времени, а сопротивление властям ни к чему хорошему не приводит.
Цзиньтун, которого три года лечили в психиатрической больнице, после того как он разбил лбом стекло и сломал манекен, лишь мотал головой. На лбу шрам, взгляд бессмысленный – ну полный идиот! Когда начальник достал мобильный телефон, Цзиньтун обхватил голову руками и бухнулся на колени:
– Не надо меня электрошокером, не надо… Я душевнобольной…
Начальник растерянно глянул на нотариуса:
– Старуха в маразме, сын душевнобольной – как быть?
– У нас свидетельство – магнитофонная запись, – ответил тот. – Будем исполнять принудительно!
Начальник махнул рукой. Полицейские протиснулись в хижину и выволокли Шангуань Лу с Цзиньтуном на улицу. Шангуань Лу вырывалась, мотая седой гривой, как лев, а Цзиньтун без конца канючил:
– Не надо электрошокером, не надо… Я душевнобольной…
Вырвавшись, Шангуань Лу поползла к хижине, но ее связали по рукам и ногам. От негодования на губах у нее выступила пена, и она потеряла сознание.
Полицейские вышвырнули из хижины их убогий скарб. Подняв большущий отвал с огромными стальными зубьями, красный бульдозер натужно изрыгнул из трубы клубы дыма и с грохотом двинулся в сторону хижины. Цзиньтуну представилось, что это красное чудовище намерено раздавить его. Вытаращив глаза, он в ужасе прижался к влажному фундаменту старой пагоды, ожидая смерти.
И в этот критический момент появился Сыма Лян, от которого столько лет не было ни слуху ни духу, – ну просто с неба свалился!
На самом-то деле минут за десять до этого я уже заметил, что над городом кружит светло-зеленый вертолет. Он скользил в небе гигантской стрекозой, спускаясь все ниже, и несколько раз чуть не задел брюхом округлый верх старой пагоды. Задрав хвост и поднимая вихрь быстро вращающимся винтом, он рокотал так, что в глазах темнело. Из сверкающего окна кабины высунулась, вглядываясь вниз, чья-то большая голова и тут же исчезла, я даже и разглядеть не успел, кто это. Красный бульдозер взревел и, клацая гусеницами, как чудовище из эпохи динозавров, стал надвигаться на хижину. Возле пагоды мелькнул призрак старого даоса Мэнь Шэнъу в черном одеянии и тут же исчез.
– Не надо меня электрошокером, я душевнобольной, – не выдержал я. – Ну пожалуйста…
Вертолет вернулся, кренясь набок и изрыгая клубы желтого дыма. Теперь из кабины явно высунулась женщина. Грохот двигателя почти заглушал ее крик:
– Остановитесь!.. Не разрешаю сносить!.. Историческое здание… Цинь Уцзинь…
Цинь Уцзинь приходился внуком господину Цинь Эру, который учил когда-то Сыма Ку и меня тоже. Став начальником управления по охране памятников культуры, он занимался больше не сохранением, а, так сказать, «освоением». Вот и теперь он держал в руках принадлежащую нашей семье старинную чашу синего фарфора. Как горели его глаза, когда он ее рассматривал! Толстые щеки затряслись: видно, крик с вертолета застал его врасплох. Он задрал голову, а вертолет снизился снова, и Цинь Уцзиня накрыло облаком выхлопов и пыли.
Наконец светло-зеленая громадина приземлилась на площадке перед пагодой. Даже на земле он еще подрагивал, а лопасти, плоские, как коромысло, на котором старый Гэн носил на продажу свою пасту из креветок, продолжали вращаться. Они крутились всё медленнее, потом пару раз вздрогнули и остановились. Громадина вертолета озиралась вокруг вытаращенными глазами, через окошко кабины виднелось его освещенное нутро. В брюхе открылся люк, оттуда выдвинулся трап. По маленьким ступенькам спустился мужчина в кожаной куртке, за ним, выставив округлый зад, ярким пятном оранжевой ветровки на трапе показалась женщина. Шерстяная обтягивающая юбка желтого цвета, но не такого яркого, как ветровка. Наконец она повернулась к нам лицом. По привычке я сперва оценил скрытую под ветровкой грудь: только гляньте – такая грудастая, а без бюстгальтера, и соски торчат под свитером с высоким воротом. Свитер тоже желтый, почти как юбка. Меж грудей, должно быть, скрыт большой золотой кулон. Лицо прямоугольное, внушительное. Завитые и разделенные пробором волосы: черные, блестящие, густые – аж кожи не видно. Ну конечно, это Лу Шэнли, матушкина внучка, дочка Лу Лижэня и Шангуань Паньди; ее недавно мэром Даланя назначили. Прежний мэр, Цзи Цюнчжи, к сожалению, скончалась от инсульта. Говорят, в приступе ярости. Я человек душевнобольной, и это правда. Я никогда этого не отрицал, но во всем разбираюсь. Благодаря чему Лу Шэнли стала мэром, тоже понимаю, но вам не скажу. Статью она пошла в пятую сестру, но в отличие от матери у нее есть и манеры, и стиль, так что верно говорят: каждое поколение превосходит предшествующее. Ходила она обычно высоко подняв голову и выпятив грудь, как призовая лошадь. Рядом с вынырнувшим из вертолета мужчиной средних лет с большой головой, в дорогом костюме и широком галстуке походка у Лу Шэнли была иная.
Мужчина уже начал лысеть, но выражением лица напоминал проказника мальчишку. Глаза светятся, бодрый, энергичный; небольшой рот, мясистый нос над красивыми полными губами, белые толстые уши с тяжело висящими, как гребешок у индюка, мочками. Никогда прежде я не видел мужчин и, уж конечно, не встречал женщин со столь благородным лицом. Их предназначение – быть императорами, их всегда ждет удача в любви, им суждено иметь три дальних покоя, шесть палат и семьдесят две наложницы200. Я догадался, что это Сыма Лян, но все же не верилось. Меня он сначала не заметил, да и не хотелось, чтобы заметил, – а ну как увидит и не осмелится признать! Ведь Шангуань Цзиньтун теперь душевнобольной да еще сексуальный извращенец. За Сыма Ляном следовала женщина, похожая на метиску. Высокая, выше Лу Шэнли, глубоко посаженные глаза, большущий рот; титьки, наверное, белоснежные, прохладные, как иней, гладкие, как шелк, подрагивают на каждом шагу, крохотные точеные соски, остренькие, как мордочки пыхтящих ежиков.
Следуя вплотную друг за другом, со стороны нового моста через Мошуйхэ подъехали два сверхдлинных лимузина – красный и белый, ну просто самец и самка. Коли эти двое спарятся и на свет появится маленький лимузинчик, какого он, интересно, будет цвета?
Лу Шэнли то и дело поглядывала на мужчину, и ее лицо – обычно властное, самоуверенное – светилось чарующей улыбкой. А ее улыбка подороже бриллиантов и пострашнее яда будет. Подбежал, вихляя задом, начальник управления по охране памятников культуры с нашей фарфоровой чашей в руках.
– Как мы рады, мэр Лу, что вы прибыли проинспектировать нашу работу!
– Что это вы собрались делать? – спросила Лу Шэнли.
– Будем разбивать вокруг старой пагоды большой развлекательный парк, приманивать отечественных и иностранных туристов.
– А почему я об этом не знаю?
– Осмелюсь доложить, решение принято еще при прежнем мэре.
– Все без исключения решения Цзи Цюнчжи подлежат пересмотру. Ни пагоду, ни хижину перед ней сносить нельзя. Здесь нужно возродить традицию снежного торжка. А разбивать парк с несколькими паршивыми игровыми автоматами, аттракционами с измочаленными сталкивающимися машинками да с десятком ветхих столов для настольного тенниса – это что, развлечение? Что в этом интересного? Нужно смотреть на вещи шире, товарищ, если мы хотим привлекать иностранных гостей, чтобы они оставляли здесь свои деньги. Я уже обратилась к жителям города с призывом учиться у первопроходцев – у птицеводческого центра «Дунфан», идти непроторенными дорогами, браться за то, чего прежде не делал никто. Что понимается под реформой? Что предполагает дух открытости? Именно дерзновенные мысли и деяния. В мире нет ничего, что нельзя сделать, есть лишь то, до чего еще не додумались. В настоящий момент птицеводческий центр «Дунфан» реализует так называемый проект «Феникс». Скрещивая страуса, золотого фазана и павлина, они хотят вывести оставшегося лишь в преданиях феникса…
Она уже поднаторела в выступлениях и чем больше говорила, тем больше распалялась, подобно разгоряченной лошади. Нотариус и полицейские стояли остолбенев. Камера репортера городского телевидения, вне сомнения одного из подчиненных Единорога, которого недавно повысили до начальника управления радио и телевидения, была направлена на мэра Лу Шэнли и дорогого гостя. Очнувшийся репортер городской газеты тоже забегал, снимая начальство и зарубежного бизнесмена в разных ракурсах.