тьки – что тут такого? И наплевать, мэр ты или заведующий филиалом».
– А потрогать большие титьки… – с этими словами я уставился на грудь Лу Шэнли.
Она с деланым испугом вскрикнула и отпрыгнула за спину Сыма Ляна, коснувшись при этом его плеча грудью. «Груди, помятые мужскими руками, как спелая хурма. Дырочку проткнешь – одна кожура останется. А еще невинную недотрогу корчишь. Ладно, шла бы ты».
– Дядюшка у нас сексуальным извращенцем сделался, средь бела дня к женщинам пристает, чтобы полапать…
«Еще смеет гадости Сыма Ляну про меня говорить! Когда это я средь бела дня к женщинам приставал?» Ко мне, выпятив прохладные, гладкие, приятные, белые, пышные и не жирные большие титьки, без церемоний подошла поздороваться прибывшая с Сыма Ляном метиска. «Хорошо же он приподнялся, если может позволить себе такую роскошную куколку! Ни дать ни взять актриса из кино, что крутил Бэббит. Вот уж воистину – вернулся домой со славой и воздал почести предкам. А ребенок родится, будет такой, как Сыма Лян. И ведь не холодно этой полукровке, ходит в одной тонкой юбочке».
– Ни хао! – поздоровалась она по-китайски, хоть и с акцентом, и выпятила грудь в мою сторону.
Я уже говорил, что при виде красивой груди меня куда-то уносит и язык начинает болтать что ни попадя.
– А потрогать большие титьки!.. – вырвалось у меня.
– Вот уж никогда бы не подумала, что дядюшка таким станет, – как бы с великим сожалением вздохнула Лу Шэнли.
– Ну, это поправимо, – усмехнулся Сыма Лян. – Дядюшкину болезнь беру на себя. Значит, так, мэр Лу, я вкладываю сто миллионов в строительство самого высокого отеля в центре города. Расходы на реставрацию старой пагоды и уход за ней тоже моя забота. Что касается птицеводческого центра Попугая Ханя, то сначала пошлю туда человека, чтобы выяснить, что и как, и после этого приму решение, вкладываться в это дело или нет. Ну а в целом ты ведь отпрыск семьи Шангуань, мэр города, и я тебя всегда поддержу. Но такого, чтобы бабушку связывали, лучше чтобы больше не было.
– Ну это я гарантирую, – заявила Лу Шэнли. – Теперь с бабушкой и ее семьей будет самое что ни на есть почтительное обхождение.
Церемония подписания договора между правительством Даланя и крупным южнокорейским бизнесменом Сыма Ляном о строительстве в Далане большого отеля проходила в конференц-зале отеля «Гуйхуа-плаза». После окончания мы поднялись с ним на семнадцатый этаж, в его президентский люкс. В зеркальном полу я увидел свое отражение, а на картине, украшавшей стену, – обнаженную женщину с кувшином на голове. Соски у нее торчали, как ярко-красные спелые вишенки.
– Брось на эту ерунду пялиться, дядюшка, – усмехнулся Сыма Лян. – Погоди немного – посмотришь на настоящие. – И крикнул: – Маньли! – На его зов явилась та самая метиска. – Помоги дядюшке помыться и переодеться.
– Нет, Лянчик, что ты! – замахал я руками.
– Ну мы же не чужие друг другу, дядюшка! И тяжкие времена пережили вместе, и счастливыми вместе наслаждаться будем. Захочешь чего из еды, из одежды, развлечений – только скажи. И давай без церемоний, если не хочешь меня обидеть.
В похожем на абажур коротком платьице с тонкими лямками Маньли повела меня в ванную.
– Как пожелаете, дядюшка, всё можно, это сказал господин Сыма, – обаятельно улыбнувшись, произнесла она на жутком китайском. И принялась снимать с меня одежду – ну совсем как в свое время Одногрудая Цзинь. Я пытался сопротивляться, но сил не было, и это больше смахивало на активное сотрудничество. Обноски мои она разодрала на куски, как мокрую бумагу, и засунула в черный пластиковый пакет. Оставшись голышом, я опять прикрылся руками и присел на корточки, как Пичуга. Она указала на огромную ванну кофейного цвета:
– Забирайся в горшок, почтенный! – Было видно, что она невероятно довольна тем, что ввернула китайское речение, а я струхнул. Как говорится, трудно отказаться от такого великодушного предложения, в горшок так в горшок204.
Она повернула несколько кранов, и из отверстий по периметру ванны забили сильные струи горячей воды. Будто нежными кулачками, они массировали мне поясницу и спину, смывали с тела многолетние слои грязи. Маньли надела пластиковую банную шапочку, скинула платьице-абажур, сверкнув на миг обнаженным телом, и запрыгнула в ванну, как Нечжа205 в океан. Она оседлала меня, нанесла на все тело прозрачную жидкость для мытья и принялась тереть, волохая меня туда-сюда. В конце концов я набрался смелости и ухватил ее губами за сосок. Хихикнув, она тут же оборвала смех, потом снова захихикала и опять умолкла, как дизель, который ждет, чтобы его завели, но никак не заводится из-за неумехи заводящего. Потом быстро смекнула, что со мной каши не сваришь, и возбужденно торчавшие соски тут же печально сникли. Деловито, как медсестра, она вытерла мне спину, причесала и помогла надеть свободную, мягкую ночную рубашку.
На другой день вечером Сыма Лян пригласил сразу семерых симпатичных девиц и, когда доллары сделали свое дело и девицы скинули одежду, обратился ко мне:
– Дядюшка, обжорами становятся потому, что не наедаются досыта. Разве ты не кричишь целыми днями, что хочешь потрогать грудь? Вот, изволь, натрогайся всласть – пышные и худосочные, большие и маленькие, белые и смуглые, желтые, розовые, плоды граната с разверстыми ртами и косоротые персики. Хочу, чтобы ты в полной мере утолил свое влечение к титькам, до конца насладился бы прелестями бытия.
Хихикающие девицы стаей вертлявых обезьянок перебегали из комнаты в комнату, притворно смущаясь и закрывая грудь руками.
– Что за спектакль, девочки! – рассердился Сыма Лян. – Дядюшка – специалист по женским грудям, управляющий компанией по производству бюстгальтеров. Ну-ка все убрали руки, пусть посмотрит и потрогает.
Они выстроились в очередь и стали подходить ко мне одна за другой. Как во всем мире не найти двух одинаковых листьев на дереве, так нет и совершенно одинаковых грудей. Семь пар, разных по форме, разного цвета, со своими особенностями и запахом. «Раз уж мой племянник потратился, – думал я, – нужно попользоваться на всю катушку, поддержать его добрые намерения». На лица я даже и не смотрел: лицо женщины – это лишние хлопоты. Глянул на грудь – считай, посмотрел в лицо; ухватил ртом сосок – все равно что ухватил душу.
Будто маммолог на приеме, Цзиньтун сначала оценивал форму груди в целом, потом прощупывал обеими руками, щекотал, чтобы проверить степень чувствительности к раздражению, искал, нет ли уплотнений. В конце принюхивался к запаху в ложбинке меж грудей, попеременно целуя и ухватывая ртом сосок. Когда он ухватывал сосок, большинство начинали постанывать и изгибаться в талии. Но были и такие, что оставались совершенно безучастными.
В последующие полторы недели Сыма Лян ежедневно снимал от трех до двадцати одной женщины, оголявших грудь, чтобы я мог их осмотреть. Далань, вообще-то, городок небольшой, и дамы такого рода занятий тоже наперечет. Поэтому в последние несколько дней заявлялись те, что уже были, только с другими прическами и в другом наряде. Сыма Ляна они надуть могли, но уж никак не Цзиньтуна, у которого по грудям уже целый реестр заведен. Но выводить их на чистую воду не хотелось, и так им непросто живется, все хлебнули лиха. К тому же мудрец сказал: «Повторяя старое, познаёшь новое»206. Повторение – мать учения. Пить каждый день определенный сорт чая – наслаждение, но, если постоянно пить один и тот же сорт, это легко может перерасти в зависимость.
К последнему дню руки совсем обессилели, а пальцы натер до кровавых пузырей. Все это многообразие грудей я разделил на семь больших категорий, как расставляют в аптеке снадобья традиционной медицины. Каждая большая категория подразделялась на девять помельче, а остальное я классифицировал как особую статью. Такие, как Одногрудая Цзинь, например. Или, как я обнаружил тогда, набитые какой-то химией. Твердые, как застывший гипс, абсолютно безжизненные. Страшное дело! Сразу вспомнилась стальная грудь Лун Цинпин. Только даже ей до такого далеко. У той хоть кожа была, пусть и железная. А эта что: с виду хоть куда, а дотронешься – ужас! Твердая-претвердая, аж звенит. «Осторожно – стекло», «Не кантовать», «Боится сырости», «Беречь от огня». Она сконфузилась и, казалось, вот-вот разрыдается. Я не стал ничего говорить. Сдерживая отвращение к этой ненастоящей груди, я, как обычно, пощупал ее, прильнул губами. Я спасал ее репутацию среди товарок и понял, что она мне признательна. Ладно, какие тут церемонии, люди не забывают, когда их выручают, а что самому пришлось чуть пострадать, так это ерунда. Творишь добро – не жди воздаяния, на Небесах все известно.
– Ну как, дядюшка, – смеялся Сыма Лян, – почти прошла твоя одержимость? В Далане мы это добро вроде всё выбрали. А не прошла – давай в Париж смотаемся, наведу тебе тамошних грудастеньких, порезвишься.
– Хватит, хватит. Такое и во сне не приснится, а тут наяву. Все ладони в волдырях. И губы не шевелятся.
– Я же говорил, никакая это не болезнь, – усмехнулся он, – а лишь мучительная, нормальная физиологическая потребность, которую долгое время не удавалось утолить. Думаю, дядюшка, теперь ты баб насмотрелся, и это уже не будет доставлять тебе столько беспокойства, верно? Эти бабские штуковины, с одной стороны, вроде бы устроены достаточно сложно, а с другой – всё проще простого. Ну, как улей у пчел, приспособление для производства молока. Когда они выпростаны наружу, ничего красивого в них и нет. Верно, дядюшка? Ты ведь у нас специалист, а я профан, – как говорится, машу топором у ворот Баня207.
– Ты тоже специалист.
– Мой конек не груди щупать, – без тени смущения заявил он. – У меня хорошо получается женщин оприходовать. Те, кто прошел через мою постель, век меня помнить будут. Так что если рай существует, я после смерти наверняка буду там самым почетным гостем. Сам посуди: я доставляю женщине самое утонченное, самое высокое физическое наслаждение и к тому же плачу баснословные деньги. Как ты считаешь, разве я не самая добродетельная персона в истории человечества?