Тут в спальню к нему вошли, как говорится, в легкой повозке по знакомой дорожке две изящные девицы.
– Обожди чуток, дядюшка, – подмигнул он. – Вот закончу с добрыми деяниями, нужно еще поговорить с тобой кое о чем важном.
Через несколько минут обе девицы уже кричали, ничуть не сдерживаясь.
Глава 52
Родила меня мать родная, а понимает Сыма Лян. С головой, переполненной исключительными, ни с чем не сравнимыми сведениями о груди, Цзиньтун начал воспринимать мир по-другому, тоньше реагировать, избавился от тревог, кожа стала не такая сухая, он будто разом помолодел на несколько десятков лет.
– Ну что, дядюшка? – улыбнулся Сыма Лян, сидя на широком диване из натуральной кожи и попыхивая сигарой с филиппинского острова Лусон. – Как себя чувствуешь?
– Чувствую великолепно, как никогда, – с глубокой благодарностью ответил я.
– Хочу, дядюшка, довести начатое до конца. Ступай переоденься, покажу тебе кое-что.
Супердлинный роскошный «кадиллак» доставил нас с Сыма Ляном в оживленный торговый район Даланя. Лимузин остановился перед новым, еще не открывшимся салоном дамского белья. Толпа зевак окружила похожий на драконовую лодку208 лимузин, а Сыма Лян подвел меня к салону. Через огромные стеклянные витрины от пола до потолка, заполненные манекенами, просматривался каждый уголок в торговом зале. Над входом – вывеска витиеватой каллиграфией: «Салон бюстгальтеров “Красота”» и еще: «Великолепные изделия, лучшие в мире. Здесь и мода, а еще больше – искусство».
– Ну как тебе, дядюшка?
Пытаясь догадаться, что имеется в виду, и не скрывая душевного волнения, я бухнул:
– Замечательно!
– Ну, теперь ты хозяин этого салона.
Я это предчувствовал, но все же он застал меня врасплох:
– Не подхожу я для этого, куда мне!
– Дядюшка, – улыбнулся Сыма Лян, – ты спец по женским грудям, и никто в мире не сумеет лучше тебя продавать бюстгальтеры.
И он повел меня через бесшумно открывающиеся и закрывающиеся двери в просторный зал. Внутри еще продолжались отделочные работы. Стены в огромных зеркалах; всё отражается, как в зеркале, и на потолке из какого-то металла. Висячие, настенные светильники – все имеет форму груди. Несколько рабочих как раз протирали стекла шелковой ватой. Подбежавший прораб отвесил подобострастный поклон.
– Если что-то не устраивает, дядюшка, говори, – предложил Сыма Лян.
– «Красота» не очень, слишком избито.
– Ты эксперт, – согласился Сыма Лян. – Предлагай свое.
– «Единорог», – вырвалось у меня. – «Единорог. Большой мир бюстгальтеров».
Сыма Лян удивленно уставился на меня. А потом усмехнулся:
– А ведь эти штуковины, дядюшка, они всегда парами!
– «Единорог» хорошо звучит. Мне нравится, – повторил я.
– Ты хозяин, тебе и решать, – только и сказал Сыма Лян. – Срочно сделать новую вывеску, – повернулся он к прорабу. – Теперь будет не «Красота», а «Единорог». «Единорог», «Единорог»… – хмыкнул он. – Неплохо, неплохо. Видишь, дядюшка, ты как раз то, что надо. Я такое стильное название в жизни бы не придумал, хоть режь. Давай выкладывай, если еще чем недоволен, ты – главный, нужно, чтобы чувствовалась хозяйская рука.
Еще не войдя в салон, я понял: манекены в витринах – первый класс, сексуальные донельзя, и бюстгальтеры на них несравненной красоты, но вот беда: эти болваны изготовители схалтурили и оставили их без сосков. Я так и сказал, указав на них:
– У манекенов вот – груди есть, а сосков нет.
– Как так? – удивился Сыма Лян. – А ну принесите один посмотреть!
Ему бегом принесли манекен в отличном бюстгальтере: подкладка из золотистого бархата, вышит красными цветочками, верхняя половина – в сеточке из золотой нити, внизу – эластичная подпорка. Придраться не к чему. Скрывать такой бюстгальтер верхней одеждой – просто издевательство над красотой. Сыма Лян стащил бюстгальтер с манекена и обнаружил лишь два вздутия в форме маньтоу209. И всё.
– Это просто скандал! – разозлился Сыма Лян. – Что за женщины без сосков! Все заменить, изготовить новые.
– Господин Сыма, манекены… они все такие… – почтительно доложил один из работников салона.
– Не годится, – сказал Сыма Лян. – Чтобы сделали мне всё заново, чтобы все было как у людей, – где что должно быть, чтобы было! – И спихнул манекен, на котором остались лишь золотистые в цветочек трусики, на пол: – И скажите, чтобы были как настоящие – не только с сосками, но чтобы моргали, улыбались и говорили. Мать-перемать, ведь и нужно-то всего – чуть больше потратиться!
Дядюшка, – теребил он меня за руку, когда мы сели в «кадиллак», – какой ты умница. – Я смущенно улыбнулся, а он продолжал: – Одногрудую Цзинь помнишь? Вот кого было бы здорово заполучить и выставить в витрине.
– Я с ней уже порвал.
Тут Сыма Лян хлопнул себя по лбу:
– Ну и ну! Как я мог забыть! – И он оживленно заерзал на сиденье. – Дядюшка, есть хорошая мысль! Ага… – Он расхохотался, явно довольный, и погрузился в открывшиеся ему прекрасные перспективы.
В день официального открытия салона «Единорог. Большой мир бюстгальтеров» вход был уставлен корзинами цветов. Цветы от Лу Шэнли и Одногрудой Цзинь – по обе стороны от входа. Корзину от Гэн Ляньлянь пристроили не на самом почетном месте. «Хлопушек не будет, – решил Сыма Лян. – Это всё забавы для деревенщины, только отсталый народ сейчас хлопушки запускает. Мы надуем воздушные шары, множество воздушных шаров в форме груди. Пусть все небо будет в грудях, пусть они несут весть о любви всему человечеству». Еще мы надули водородом два огромных шара и подвесили на них два рекламных слогана на красной материи с надписями большущими, с мельничный жернов, золотыми иероглифами. «Овладеешь грудью – овладеешь женщиной» – тихо плыло в воздухе. «Овладеешь женщиной – овладеешь миром». И какой следовал вывод? – «Овладеешь грудью – овладеешь миром». Еще предполагалось поставленное Сыма Ляном красочное представление. За немалые деньги он пригласил стать у нас моделями группу из семи русских танцовщиц, выступавших в то время в мюзик-холле «Райский сад». Вот почему тогда, в «кадиллаке», он так оживился. Сыма Лян пользовался ими как хотел, главное – доллары: девочки на всё были готовы. Эти призовые лошадки – товар что надо. У всех прямые светлые волосы, зеленые глаза, точеные, как горлышки пивных бутылок, шеи, длинные нежные руки, словно без костей. Пышные бедра. Красивые ноги. Задницы торчат, как у реактивных истребителей. Плоские животы, крепкие, как стальные листы. Кожа будто застывшее масло. И конечно, самое главное – все от природы пышногрудые. По указанию Сыма Ляна все семеро красовались в изысканных комплектах – бюстгальтеры и трусики всех цветов радуги. Трусики малюсенькие, меньше некуда, да еще в сеточку. Бюстгальтеры ручной работы, дизайн потрясающий, изготовлены по специальному заказу во Франции. Предназначались они для представления и поэтому были на размер меньше. Импресарио танцовщиц предложил, чтобы они выступали совсем без одежды, но Сыма Лян решительно отказался. «Не то что у меня денег нет, – сказал он. – Но мы же салон женского белья, нам бюстгальтеры надо рекламировать, чтобы люди видели, как красиво они смотрятся на теле. А ты хочешь, чтобы перед ними семеро голозадых обезьян крутились? Зачем? Чтобы загубить нашу марку? К тому же среди жителей Даланя одни уже совсем цивилизованные, а другие совсем даже нет. Одни на “мерседесах” раскатывают, другие – на ослах. Кто павлинов трескает, а кто жидкой кашкой пробавляется. Нужно еще просчитать, какую нагрузку может вынести их менталитет».
Семь девиц держали цветную ленточку, а я вместе с Лу Шэнли перерезал ее. Появились цветные шары. Народ захлопал. Засверкали вспышки. Защелкали фотоаппараты. Снова аплодисменты. Бойкие танцовщицы стали бросать шары в толпу, а потом исполнили импровизированный танец, садясь на шпагат и виляя бедрами, покачивая головами и задами и поигрывая мышцами живота. Они так сверкали своими мясами перед входом в «Единорог», что в образовавшейся давке подрались продавец бататов и молодой модник со взбитым «самолетом» на голове. На дороге образовалась пробка, приехала полиция. В суматохе у лимузина Лу Шэнли порезали покрышки. Один хитроумный юнец – видать, отпрыск чудо-стрелка Дин Цзиньгоу, с которым я когда-то учился, – спрятавшись в толпе – вот паршивец! – пустил у кого-то между ног стрелу с красивым оперением, целясь в зад одной из русских. Наконечник был бронзовый, древко из самшита, а оперение – из павлиньих перьев. Девица, в которую он попал, продолжала танцевать с болтающейся стрелой и получила за это от Сыма Ляна тысячу долларов. От всей этой суеты голова у меня пошла кругом. Когда церемония завершилась, я заперся в кабинете управляющего и не выходил три дня.
– Но ведь женщины совсем не такие ручные, чтобы позволить так вот взять и овладеть их грудью, – неторопливо разглагольствовал Единорог, начальник управления радио– и телевещания, сидя в кафе «Лили» и помешивая кофе маленькой ложечкой. Серебристые пряди на давно поседевшей голове аккуратно причесаны, волосок к волоску. Смуглое, но чисто вымытое лицо, желтые, но вычищенные зубы, кожа на пальцах желтоватая, но нежная. Он закурил дорогую сигарету «Чжунхуа» и посмотрел на меня: – Или ты считаешь, что при поддержке такого богача, как Сыма Лян, можно делать все, что хочешь?
– Ну куда мне! – В душе я еле сдерживался, но, беседуя с этим человеком, который выдвинулся во время «культурной революции» и оставался известной персоной по сей день, привычно выказывал учтивость. – Вы, почтенный начальник управления, говорили бы, если есть что сказать.
Тот презрительно хмыкнул:
– Этот сынок Сыма Ку – контрреволюционера, у которого руки по локоть в крови народа дунбэйского Гаоми, – благодаря своим паршивым деньжонкам уже стал самым желанным гостем в Далане. Вот уж поистине – с деньгами можно и беса заставить крутить жернов! Вот ты, Шангуань Цзиньтун, – кем был раньше? Некрофил и душевнобольной. А теперь гляди-ка – управляющий! – От классовой ненависти глаза Единорога налились кровью, а пальцы сжали сигарету так, что на ней выступила смола.