– Хозяин, я единственный сын в пяти поколениях, помру, так и мой род прервется.
– Пошел ты! Род у него прервется! Да нынче в Шавоцунь каждую семью ждет такое, – обозлился окровавленный Ду Цзеюань. – Заряжай давай.
– Спускался бы ты, Правитель, – стала увещевать его жена.
– Еще разок шарахнем по германцу и будем считать, что квиты, – сказал он, подтаскивая забрызганную кровью тыкву с порохом.
– Их и так уже вон сколько полегло, – не унималась жена. – Расквитались уже.
И тут пуля впилась ей в шею. Она на миг замерла – и будто переломилась. Изо рта хлынула кровь. «Ну вот и конец, – подумал Ду Цзеюань. – Конец фениксу пришел». Рябое лицо жены искривила судорога, из щелок глаз пробился леденящий свет. Ду Цзеюань засыпал в дымящееся жерло весь порох из тыквы. Согнувшись в три погибели, он прятался от посвистывающих пуль за низеньким парапетом, сжимая обеими руками шомпол и утрамбовывая порох. Раненый батрак подал дымящуюся палочку:
– Пали, хозяин.
Картечь с грохотом ударила в стену на другой стороне улицы, сделав ее похожей на пчелиный улей, из пробитых отверстий на улицу с шуршанием посыпалась пыль.
Пошатываясь, Ду Цзеюань встал и поднял глаза к солнцу:
– Долгой жизни императору!
Солдаты уже взяли этого долговязого на мушку, раздался залп – и он скатился с амбара.
Напротив высокого, крытого черепицей дома Ду Цзеюаня германцы тем временем установили два больших орудия и открыли огонь. Снаряды у них с медной оболочкой, летят с отчетливым, резким, оглушающим ревом. Угодив в конек крыши, они с грохотом разорвались, и среди порохового дыма во все стороны брызнули куски кирпичей, черепицы и осколки самих снарядов.
Выбили германцы и ворота семьи Лу Улуаня. Сначала несколько раз выстрелили, но все было тихо. Укрывшийся за воротами Улуань спокойно ждал. Вытянув шею, как любопытный петух, во двор вошел солдат. Винтовку с примкнутым штыком он держал наперевес. Брюки в обтяжку, выпирают большие коленные чашечки, на шинели сверкают два ряда медных пуговиц. Улуань замер. Солдат повернул голову и махнул остальным. Хорошо видны голубые глаза, красный нос и выбивающиеся из-под кепи светлые волосы. И тут германец заметил Улуаня, стоявшего за воротами, как черная пагода, попытался выстрелить, но было поздно. Улуань сделал резкий выпад, и стальной наконечник копья с красной кисточкой вонзился в живот солдата. Верхняя половина тела германца упала на белое от воска древко. Вытаскивая копье, Улуань ощутил пронизавший спину холод. Руки онемели и выпустили древко, он с трудом повернулся. Двое германцев уставили винтовки ему в грудь. Он развел руки в стороны, чтобы рвануться вперед, но где-то, будто глубоко в мозгу, прозвучал хлопок – словно что-то разбилось, – и глаза застлала смертная пелена.
Стреляя один за другим, солдаты ворвались в дом. На балке висел труп белокожей женщины. Маленькие ножки с одним ногтем повергли германцев в крайнее изумление.
На другой день в дом пришли разузнать, что и как, матушкина тетка и ее муж Юй Большая Лапа. Они и нашли Сюаньэр в чане для муки. В запорошенном тельце едва теплилась жизнь. Тетка очистила ей рот от набившейся муки, а потом долго хлопала по ней, и лишь после этого девочка чуть слышно заплакала.
Глава 56
Когда Лу Сюаньэр исполнилось пять лет, тетка достала дощечки из бамбука, небольшую деревянную киянку, бинты и другие приспособления для бинтования ног.
– Тебе уже пять лет, Сюаньэр, надо ноги бинтовать!
– А зачем их бинтовать, тетушка? – удивилась Сюаньэр.
– Если женщина не бинтует ног, ей замуж не выйти, – сурово ответила тетка.
– А зачем выходить замуж? – не отставала Сюаньэр.
– Ну не всю же жизнь мне тебя кормить!
Дядя Юй Большая Лапа, человек мягкого нрава и азартный игрок, на людях был мужчина хоть куда – несгибаемая воля и стальные мускулы, – а дома становился тише воды, ниже травы. Стоя перед очагом, он жарил себе на закуску мелкую рыбешку, ловко орудуя своими ручищами, с виду грубыми и неуклюжими. Рыбешка скворчала в масле, а Сюаньэр втягивала носом этот чудесный запах. Она относилась к дядюшке по-доброму, потому что, когда тетушка уходила на работу, ее лоботряс муженек подворовывал в доме еду: то яйцо в железной ложке зажарит, то кусочек бекона урвет. Что-то всегда перепадало и Сюаньэр – конечно, при условии, что она не скажет тетушке.
Дядя Юй ловко счищал ногтем чешую с обеих сторон, отщипывал кусочек, клал на кончик языка и со смаком прихлебывал вино.
– Тетушка твоя дело говорит, – подтвердил он. – Если женщина не бинтует ног, она становится никому не нужной большеногой старой девой.
– Слышала? Дядя твой тоже так считает.
– Как ты думаешь, Сюаньэр, почему я взял в жены твою тетушку?
– Потому что тетушка хорошая!
– Э-э, нет. Потому что у нее ноги маленькие.
Сюаньэр долго смотрела на узкие тетушкины ножки, потом на свои нормальные:
– А мои ноги тоже будут как твои?
– Это зависит от тебя. Будешь послушной девочкой, может, еще меньше выйдут.
Всякий раз, когда речь заходила о бинтовании ног, матушка рассказывала об этом и как о страшных страданиях, и как об одном из ярких моментов своей славной жизни.
Тетушка была известна всему Гаоми напористым характером и тем, что у нее спорилось любое дело. Все прекрасно знали, что заботы по хозяйству Юй Большая Лапа переложил на плечи жены. Он только и делал, что играл на деньги да баловался с ружьишком, бил птиц. У семьи было полсотни му прекрасной земли, и тетушке, кроме хлопот по дому, приходилось ухаживать за двумя мулами, заниматься наймом батраков и следить за работой в поле. Надо признать, со всем этим она справлялась безупречно. Ростом она была меньше полутора метров, весила не больше сорока килограммов, но в этом крохотном теле крылось столько сил и возможностей, что все просто диву давались. И если такой человек, как тетушка, поклялся, что вырастит из племянницы невесту на загляденье, ноги она, естественно, бинтовала со всем усердием. Подворачивала пальцы к стопе и стискивала бамбуковыми дощечками так, что матушка визжала, как поросенок под ножом. Затем слой за слоем туго обматывала бинтами, пропитанными квасцами, а затем еще и обстукивала маленькой деревянной киянкой. По словам матушки, боль была адская, будто тебя бьют головой об стенку.
– Тетушка, тетушка, не так туго… – молила матушка.
– Туго, потому что люблю, – убеждала ее тетка. – Тут всякое послабление во вред. Погоди вот, будет у тебя пара «золотых лотосов», еще спасибо скажешь.
– Тетушка, можно я не буду выходить замуж, а? – хныкала матушка. – Всю жизнь за вами с дядюшкой ухаживать буду.
– Ослабила бы немного… – встрял расчувствовавшийся дядюшка.
Тетушка схватила метлу и запустила в него:
– Пошел вон, пес ленивый!
Муженек мимоходом заграбастал лежащую на циновке кана связку медных монет и был таков.
Игрок дядюшка был заядлый, базарные дни не обходились без его крика на полрынка. Руки у него становились зеленые-презеленые – столько медных монет через них проходило. Выигрыш он отмечал вином, а проиграв, вливал в себя вина немерено. Нагрузившись, выходил на улицу и начинал задирать всех подряд. Как-то выбил пару передних зубов Железной Метле. Кто такой Железная Метла? Да самый известный в Гаоми туфэй, бандит. «Славный удар, – крякнул Железная Метла, выплюнув выбитые зубы. – В долю ко мне не хочешь?» – «Это ты с моей женой лучше поговори», – ответствовал Юй Большая Лапа.
Нередко на рынке в Далане наблюдали такую комичную картину: Юй, урожденная Лу, тщедушная женщина на маленьких ножках, ухватив верзилу муженька за ухо, твердой поступью ведет его домой. Большая Лапа бредет, наклонив голову, вопит на все лады и размахивает своими ручищами, как пальмовым веером. Завидев такое, народ про себя поражался: надо же, такой громила, умудрился даже Железной Метле зубы выбить, а в руках женщины на маленьких ножках смирный, как телок.
Не успели оглянуться, как наступили годы Республики. Сюаньэр исполнилось шестнадцать, и ноги ей наконец бинтовать перестали.
Чтоб увидеть маленькие ножки, ищи к высоким скалам дорожки. Дом матушкиной тетушки оказался, так сказать, у лотосового пруда. Полуграмотный дядюшка повесил на воротах табличку с надписью «Вместилище Лотосового Аромата». Он гордился маленькими ножками Сюаньэр и почитал племянницу, которая выделялась не только маленькими ногами, но и красивой внешностью, – настоящим сокровищем, за которое не грех и поторговаться. «Наша Сюаньэр не иначе как за чжуанъюаня244 выйдет», – говорил он. «Маньчжурская династия Цин приказала долго жить, Большая Лапа, – возражали ему. – И чжуанъюаней больше нет». «Тогда за дуцзюня, военного губернатора провинции, – уступал дядюшка. – А нет, так за начальника уезда».
Летом девятьсот семнадцатого года только что вступивший в должность начальник уезда Гаоми Ню Тэнсяо сразу взялся за четыре важных дела: запретил курение опиума, объявил вне закона азартные игры, поставил задачу очистить уезд от бандитов и отменил бинтование ног. В результате запрета на опиум в казну перестали поступать средства, а притоны все равно продолжали действовать, теперь уже подпольно. С азартными играми ничего не вышло – как играли, так и продолжали играть. Справиться с бандитами тоже не удалось, эту задачу пришлось признать невыполнимой. Оставалось бинтование ног, и тут никаких препятствий не было. Уездный начальник самолично проводил пропаганду на местах и делал это с большой помпой.
В один из редких в седьмом месяце погожих дней в Дала-не появился автомобиль с открытым верхом. Вызвали городского голову, тот вызвал люйчжанов245, они кликнули линьчжанов246, а те оповестили селян. Всем было велено собраться на току – мужчинам, женщинам, детям. Неявившимся грозил штраф – один доу зерна.