Сюаньэр толкла под грушей кости с оставшимся на них мясом, и вокруг разлетались красно-белые осколки. Занятой целыми днями Шангуань Люй срезать мясо было недосуг, вот она и купила несколько цзиней костей, чтобы растолочь и напечь пирожки с редиской, – так предполагалось отметить восьмой день четвертого месяца, который называют праздником благодарения серпа. Взошел ячмень, пожелтели колосья пшеницы, крестьяне точили серпы и обихаживали лошадей, готовясь к уборке урожая. Погода той весной благоприятствовала, и посевы взошли на славу. Работа в кузнице семьи Шангуань кипела. Крестьяне приходили один за другим – кто новый серп купить, кто побитый поправить. Кузнечный горн располагался посреди двора, под клеенчатым навесом от солнца. Гудел огонь, разносился запах угля, во все стороны летели снопы искр. Шангуань Фулу держал клещи, Шангуань Шоуси раздувал мехи. Урожденная Люй, в черном халате, перехваченном на поясе желтым клеенчатым передником, и в рваной соломенной шляпе, орудовала молотом. Весь передник усыпан черными точками от раскаленных искр, лицо в саже и потеках пота, и, если бы не груди, выступавшие, как тыквы-горлянки, никто и не признал бы в ней женщину. Удары молота раздавались с утра до вечера.
По заведенному порядку ели в семье два раза в день. Готовить еду, ухаживать за скотиной и кормить ее было обязанностью Сюаньэр. Вот она и крутилась под звон кузнечного молота, как белка в колесе. Тем не менее свекровь всегда находила, к чему придраться, успевая и молотом орудовать с мокрой от пота спиной, и краем глаза следить за невесткой. Языком она тоже работала без устали: как раскроет рот, так уже и не закрывает. Доставалось всем – и невестке, и сыну, и мужу. Все уже привыкли и к этой ругани, и к тому, что урожденная Люй – главная в доме, и к ее авторитету в кузнечном деле. Сюаньэр терпеть не могла свекровь, побаивалась ее, но и испытывала к ней невольное уважение. Полюбоваться на то, как управляется с железом Шангуань Люй, в деревне было привычным развлечением, и вечерами во время уборочной страды во дворе под любым предлогом толпился народ.
В ярко-красных отсветах заходящего солнца белеют, как снег, цветки софоры. Пламенеет золотом огонь в горне, разносится аромат угля, поблескивает раскаленное железо. Фулу вытаскивает его клещами и кладет на наковальню. Потом берет небольшой молот и делает вид, что отбивает. При виде раскаленного металла настроение у Люй поднимается, как у заядлого курильщика опиума, только что выкурившего свою трубку. С раскрасневшимся лицом и горящими глазами, поплевав на ладони, она берется за подрагивающую ручку молота, замахивается и ударяет по раскаленному добела металлу. Раздается глухой звук, будто удар пришелся по слою грязи на коже слона. Глухие удары большого молота чередуются со звонкими малого, Люй приподнимается и опускается всем корпусом с вольным размахом тянущихся к небу гор и бегущих вниз рек. Сошлись помериться силой человек и сталь, взялись потягаться женщина и мужчина, и в этом противостоянии сталь под ударами молота вытягивается, как лапша, расплющивается, истончается, чернеет, очищается и постепенно обретает форму. Люй орудует молотом, а крестьяне не отрывают глаз от ее грудей. Они прыгают вверх-вниз, ни на минуту не оставаясь в покое. Принесший серп Сяо Банцзы – Маленькая Колотушка – вдруг ни с того ни с сего начинает смеяться.
– Эй, Банцзы, голова садовая247, чего, мать твою, смеешься? – зыркает на него Люй.
– Завтра принесу пару бронзовых колокольчиков, тетушка, – отвечает тот.
– На кой ляд мне твои колокольчики?
– А на титьки себе наладишь! Махнешь молотом – и зазвенят.
– Тебе ли смеяться! – сплевывает она. – Зелен еще, жизни не видал. Приноси, приноси свои колокольчики, не принесешь – шкуру спущу, ублюдок мелкий.
Всякий раз, когда изделие обретало форму, прежде чем опустить его в воду, Люй ставила клеймо в виде цветка сливы там, где его труднее всего стереть. Это фирменный знак семьи Шангуань и торговая марка изделий, вышедших из их горна. Любая железка с этим знаком была какой-то особенно прочной, ей не грозил износ. А если требовался ремонт, ее тут же заменяли. Фирменное изделие семьи – серп – так и называли – шангуаневик. С виду непритязательный, закалки он был доброй, не гнулся и не ломался. Заточен так, что впору голову брить. Дело семьи процветало, деньги текли к ним рекой, особенно в урожайный год.
Конечно, давались эти деньги нелегко. А ну постой день-деньской у огнедышащего горна, когда несколько потов сходит, а на драной одежке выступает соль. В этом ожесточенном соперничестве за первенство в махании молотом большие груди свекрови стали гибкими, как многократно закаленная сталь, хоть вокруг пальца наматывай. Лучше всего у нее получалось определять время закалки. Даже если заготовка обработана отлично, стоит только не выдержать время закалки – и всё, ее можно выбросить. Тут важен опыт, чутье. При чем, наверное, чутье – главное. Как говорила Люй, у изделия доброй ковки и дух приятный, когда опускаешь его в чан с водой закалиться. При этих словах она прищуривалась, на лице появлялась еле уловимая нежность. Клубами поднимается пар, шипит вода в чане, и не разобрать, что издает этот звук – вода или металл. Вместе с паром поднимается и разносится по проулку сладковатый металлический привкус.
Народ судачил, мол, мужчины Шангуань под бабой, равно как и Юй Большая Лапа. Но эти заправлявшие в семьях женщины были абсолютно непохожи. Шангуань Люй – высокая, дородная, силищи хоть отбавляй, а тетушка худенькая, тщедушная, глазки быстрые, руки ловкие. Люй как заговорит – за версту слышно, гудит, как церковный колокол; у тетушки голос высокий, похрустывает, как редиска под острым ножом.
Не раздуваемые мехами языки пламени в горне уже не гудели и походили на куски желтого бархата, мирно курились угли. Шоуси зевнул. Все у него было маленькое – и нос, и глаза, и голова, и руки. Трудно было поверить, что его выродила Люй, этакая кобылица, которая часто вздыхала: «Коли семя негодное, то и земля даром что плодородная». Она поднесла к носу последний серп и принюхалась, словно так могла определить качество. Затем бросила его на землю и устало сгорбилась:
– Ужинать давайте.
Будто рядовой, получивший приказ от генерала, урожденная Лу торопливо забегала на маленьких ножках в дом и обратно. Ужин она накрыла под грушей, где тускло светил висящий на ветке фонарь. Вокруг него, звеня, толклась тучами летевшая на свет мошкара. На столе появились блюдо кукурузной мешанки с соевыми бобами, пирожки с начинкой, чашка горохового супа каждому, а также пучок зеленого лука и чашка с соусом. Лу волновалась, тайком поглядывая на свекровь. Если еды было много, у той вытягивалось лицо, и начиналось ворчанье о расточительности; если трапеза скромная, свекровь ела без всякого аппетита, отбрасывала палочки и отшвыривала чашку, выказывая свой норов. Ох, тяжела доля невестки в семье Шангуань! От поданных на стол пирожков и каши шел пар, проработавшие весь день среди лязга металла члены семьи кузнецов молчали. Во главе стола уселась Люй, сын с отцом слева и справа от нее. Сюаньэр садиться не смела и стояла у стола, опустив голову и ожидая распоряжений свекрови.
– Скотину покормила?
– Покормила, матушка.
– Курятник закрыла?
– Закрыла, матушка.
Свекровь с хлюпаньем сделала большой глоток супа.
– Все люди пельмени со свининкой трескают, а мы пирожки с костями, как собаки… – недовольно пробурчал Шоуси, выплюнув кусочек кости.
Люй зло стукнула палочками по столу:
– Да тебе ли быть недовольным!
– Но у нас ведь столько зерна в закромах, столько денег в комоде, – не унимался тот. – Для чего их хранить?
– Сын верно говорит, – вступился Фулу. – Должна быть и нам награда за труды.
– Так чье это все – и зерно, и деньги? – кипятилась Люй. – Вот протяну ноги, отправлюсь на западные небеса, неужто все добро с собой в гроб заберу? Разве это все не ваше?
Сюаньэр стояла, потупившись и не смея вздохнуть.
Люй с грохотом поднялась из-за стола и зашла в дом.
– Вот что я вам скажу! – послышался оттуда ее крик. – Завтра у нас будет жареная лапша с мясом, яичница, курицу зарежем, блинов напечем, пельменей налепим! Проживем не проживем – какая разница? Должно быть, кто-то из предков семьи Шангуань грех какой совершил, что мы взяли в дом не разбери кого – не бабу, не мужика: не рожает, только хлеб даром ест. Приходит нашему роду конец. Для кого тут экономить? Давай, мети всё подчистую, вываливай!
Сюаньэр закрыла лицо руками и разрыдалась.
Люй разоралась еще пуще:
– Она еще реветь смеет, так и так твою бабушку! Три года впустую кормим, не мальчика, так хоть бы девку родила. Как бы не так, даже не серанула громко ни разу. Зачем нам такую дармоедку держать? Возвращайся-ка ты завтра к своей тетке. Не позволю, чтобы из-за тебя род Шангуань на нет сошел!
Всю ночь до рассвета Сюаньэр проплакала. Когда Шоуси стал пристраиваться к ней, она безропотно стерпела.
– У меня везде всё в порядке, – проговорила она сквозь слезы. – Может, это с тобой что?
– Не снести курочке яйца, так сразу на петуха кивает! – зло буркнул Шоуси, забираясь на нее.
Глава 58
Завершилась жатва, близился сезон дождей, и, по обычаю, невестки возвращались в дом родителей, чтобы провести там самое жаркое время года. Из тех, кто был замужем три года, большинство одного ребенка уже вели за руку, другого, грудного, несли, гордо выпятив барабанчики грудей и перекинув через плечо сумку с заготовками для тапочек. Бедняга Лу Сюаньэр брела к тетушкиному дому с опухшими от слез глазами, храня на теле поднесенные мужем синяки, в ушах – непристойные ругательства свекрови и сжимая в руках маленькую котомку. Тетушка – человек близкий, но родной матери не заменит. В доме тетушки горе приходилось держать при себе и всячески делать вид, что все хорошо.
Тетушка с ее проницательностью все поняла с первого взгляда: