– Нет еще?
Из глаз задетой за живое Сюаньэр, как жемчуг с разорванной нити, хлынули слезы.
– Странно, – пробормотала тетушка. – За три года с лишком что-то уж должно было получиться.
За столом Юй Большая Лапа, углядев синяк на руке Сюаньэр, так и взвился:
– У нас нонче республика, а некоторые тут позволяют себе так обращаться с невестками! Ух и разозлили они меня, так бы и спалил черепашье гнездо этих Шангуаней!
– Даже едой не заткнуть твой поганый рот! – цыкнула на него тетушка.
Еды у тетушки было полно, но голодная Сюаньэр ела очень скромно. Дядюшка подцепил икры и бухнул ей в чашку.
– Дитя мое, огульно обвинять семью свекрови тоже нельзя, – рассуждала тетушка. – Зачем берут сыну жену? В первую очередь, чтобы род продолжить!
– Ты вот тоже не продолжила мой род, – сказал дядюшка. – А ведь я был очень добр к тебе, верно?
– Не встревал бы ты, а? Вот что, приготовь-ка осла и отвези Сюаньэр в уезд, надо показать ее доктору по женским делам.
Верхом на осле Сюаньэр ехала среди полей и лугов дунбэйского Гаоми с его густой сетью рек и речушек. Над головой плыли стада белых облаков, небо в разрывах между ними казалось особенно голубым. Бирюзовые посевы и луговая трава тянулись вверх, используя любую возможность пробиться к солнцу, и узкая дорожка терялась в зарослях. Ослик трусит, покачиваясь, то и дело тянется мордой в придорожную траву, чтобы сорвать алый цветок. «Аленький цветочек, лазорево вино, шла себе невестка с зятем заодно. Закатилось солнце, опустилась тьма, ночь в цветочном ложе провела она. Обнимались-миловались, а на Новый год принесла цветочных щеников приплод». Слова песенки, которую она слышала когда-то в детстве, то наплывали откуда-то издалека, то уплывали, и душу Сюаньэр переполняла безграничная печаль. Придорожный пруд соединялся с канавой. В желтоватой воде снуют стайки рыбок. Зимородок, неподвижно сидящий, нахохлившись, на толстом стебле, вдруг камнем падает в воду, а выныривает уже с поблескивающей рыбешкой в клюве. Под палящим солнцем от земли поднимается пар, все вокруг полнится звуками бьющей ключом жизни. В воздухе застыли сцепившиеся хвостами стрекозы. Две ласточки носятся друг за другом, чтобы спариться. По дороге прыгают маленькие лягушата, у которых только что отвалились хвосты; на стеблях травы видны вылупившиеся из яиц крошечные саранчата. В траве за матерью-крольчихой едва поспевают новорожденные крольчата. Плывут за мамой дикие утята, рассекают розовыми лапками водную гладь, оставляя за собой мелкую рябь… «И у кроликов, и у саранчи есть потомство, почему же у меня не выходит?» Перед глазами, словно наяву, возник мешочек для вынашивания детей, который, по рассказам, висит у нее в низу живота, как у всех женщин, а в нем пусто, ничего нет. «Силы небесные, матушка-чадоподательница, прошу, пошли мне ребеночка…» Ей представилось белое лицо и миндалевидные, как у феникса, глаза матушки-чадоподательницы. В небесах над лугами восседает она на покрытом зеленой чешуей цилине, под челюстями у него усы, на шее – золотой колокольчик. Алое облачко венчает ее голову, а у ног послушно стелются белые облака. «Матушка, милая, даруй мне пухленького мальчика, что у тебя на руках, бью челом без числа». Исполненная благоговения, она расчувствовалась до слез, в ушах звенит золотой колокольчик спускающегося к ней цилиня. Матушка послала ей пред очи этого пухленького мальчика. Она чувствует аромат, исходящий от матушки и от тельца мальчика…
Дядюшке почти сорок, но, несмотря на возраст, он остался большим озорником. Бросив поводья, он предоставил ослику с Сюаньэр идти самому, а сам бегал по раскинувшимся у дороги лугам. Нарвав цветов, сделал венок, водрузил ей на голову – мол, от солнца – и гонялся за птичками, пока совсем не запыхался. Забравшись подальше в луга, нашел дикую дыню с кулачок и принес Сюаньэр. Ешь, говорит, сладкая. Откусила кусочек – рот свело от горечи. Дядюшка закатал штанины, забрался в воду, выловил двух смахивающих на арбузные семечки жуков и, зажав их в ладони, потряс с криком:
– Превращайтесь! – А потом поднес под нос Сюаньэр: – Чем пахнет?
Сюаньэр лишь отрицательно мотнула головой.
– Арбузными семечками, – заявил он. – Это арбузные жуки, семечки в них превращаются.
«Просто большой ребенок этот дядюшка, – подумала Сюаньэр. – Баловник он, забавник».
Осмотр у врача выявил, что Лу Сюаньэр абсолютно здорова.
– Ну они мне заплатят, эти Шангуани! – негодовала тетушка. – Ясное дело, сыночек у них выхолощенный, как мул, а они над нашей Сюаньэр измываются!
Но дойдя почти до ворот Шангуаней, повернула назад.
Десять дней спустя вечером, когда дождь лил как из ведра, тетушка наготовила еды, даже вино в дядюшкином чайнике подогрела и поставила на стол, и они с племянницей уселись друг против друга. Тетушка достала две зеленые чашечки, одну поставила перед Сюаньэр, другую перед собой. На столе горела свеча, на стене за спиной тетушки подрагивала ее тень. Когда она наливала вино, Сюаньэр заметила, что руки у нее дрожат.
– По какому случаю вино, тетушка? – обеспокоившись, поинтересовалась Сюаньэр. Было предчувствие, что должно произойти нечто важное.
– А-а, так, без повода, – отмахнулась тетушка. – День дождливый, на душе муторно, вот и посидим вдвоем, поболтаем. Ну давай, дитя мое, – подняла она чашечку.
Сюаньэр тоже подняла свою, робко глядя на тетушку. Та чокнулась с ней и осушила чашечку одним глотком. Сюаньэр тоже выпила.
– Как собираешься поступить, деточка? – спросила тетушка.
Сюаньэр горестно покачала головой.
Тетушка вновь наполнила чашечки.
– Видать, надо покориться судьбе, дитя мое. Сынок Шангуаней ни на что не годен, и одним этим они нам не ровня. Запомни: это они в долгу перед нами, а не наоборот. В этом мире, дитя мое, много славных дел в потемках делается. Понимаешь, о чем я?
Сюаньэр в замешательстве помотала головой. От вина перед глазами все плыло.
Этой ночью к ней на кан забрался Юй Большая Лапа.
Она проснулась на рассвете. Страшно болела голова, просто раскалывалась. Рядом кто-то громко храпел. С трудом разлепив глаза, она увидела подле себя совершенно голого дядюшку. Его медвежья лапища лежала у нее на груди. Взвизгнув, она натянула на себя одеяло и разрыдалась. Дядюшка проснулся и, схватив в охапку одежду, скатился с кана. Запинаясь, как нашкодивший ребенок, он буркнул:
– Это тетушка твоя… мне велела…
Следующей весной, сразу после праздника Цинмин, невестка семьи Шангуань родила тощенькую черноглазую девочку. Шангуань Люй встала на колени перед керамическим образом бодхисатвы и отбила три поклона.
– Слава небу и земле! – удовлетворенно возгласила она. – Наконец-то дело пошло. Оборони нас, бодхисатва, и пошли нашей семье на будущий год внука.
Расщедрившись, она поджарила глазунью и поставила перед невесткой:
– Поешь-ка.
Шангуань Лу благодарно посмотрела в лицо свекрови полными слез глазами.
Свекровь глянула на девочку, завернутую в рваное тряпье:
– Назовем ее Лайди – Ждем Братика.
Глава 59
Вторая сестра, Чжаоди, – Зовем Братика – тоже родилась от Юя Большая Лапа.
После появления на свет двух девочек лицо Люй стало кривиться.
Матушка уяснила себе безжалостную истину: остаться старой девой ужасно, но еще хуже, когда выходишь замуж и нет детей. И уж совсем никуда не годится, если рождаются одни девочки. Чтобы иметь прочное положение в семье, нужно родить мальчика.
Третьего ребенка матушка зачала в зарослях камыша. Это случилось в полдень, через месяц после рождения Чжаоди. Шангуань Люй послала матушку на заросший камышом пруд к юго-западу от деревни собирать улиток для уток. Той весной в деревне появился пришлый торговец, высокий здоровяк с куском синей ткани через плечо, в плетеных сандалиях и с двумя корзинами покрытых желтоватым пушком утят. Поставив корзины у ворот церкви, он принялся зычно выкрикивать: «А вот утята!.. А вот утята!» Прошлой весной продавали и цыплят, и гусят, а вот утят еще не предлагал никто. Окружив торговца, народ рассматривал этих прелестных крошек с розовыми клювиками, похожих на шарики желтого пуха. Крякая, они неуклюже топтались на маленьких прозрачных лапках. «Налетай, покупай! Весной утенка покупаешь – осенью барыш огребаешь. Попадется селезень – денег не возьму. Утка пекинская, яйценоская. В этом же году будет нести по яйцу в день. А ежели кормить улитками да головастиками, то и по два – утром и вечером». Первой десяток утят взяла Шангуань Люй, ее примеру последовали другие; покупатели так и повалили, корзины опустели вмиг.
Продавец сделал круг по деревне и был таков. В ту же ночь бандиты похитили Сыма Тина, старшего сына из усадьбы Фушэнтан, и вернули лишь после того, как получили выкуп в несколько тысяч даянов. Ходили слухи, что продавец и навел их, а утята лишь предлог, чтобы выведать всё о Фушэнтане.
Но утки и впрямь оказались хороши. Через пять месяцев они подросли и уже походили на маленькие лодочки. Шангуань Люй в них души не чаяла и каждый день отправляла невестку за улитками, надеясь, что утки будут приносить по два яйца в день.
И вот матушка взяла глиняный горшок, металлическую шумовку на длинном шесте и отправилась, куда велела свекровь. В ближайших от деревни канавах и прудах улиток уже подчистую собрали. Свекровь хаживала на рынок в Ляолань и видела по дороге, что на отмели в заросшем камышом пруду ракушек с улитками полным-полно.
Но на пруду стаями плавали зеленые дикие утки. Своими плоскими, как лопата, клювами они уже извели тех улиток, что видела свекровь. Матушка была просто в отчаянии, понимая, что дома не избежать головомойки. И решительно зашагала вдоль берега по извилистой глинистой тропинке в надежде выйти туда, где дикие утки еще не похозяйничали. Время шло, груди набухли, вспомнились оставленные дома дочурки. Лайди только что начала ходить, а Чжаоди еще двух месяцев не исполнилось. Дети могли уплакаться, но для свекрови утята важнее, и надеяться, что она возьмет их на руки и покачает, не приходилось. Шангуань Шоуси вообще человеком трудно назвать. Никчемный, как сопля, матери он поддакивал, а с женой обращался крайне жестоко. Детей нисколько не любил, и всякий раз после его побоев матушка с ненавистью говорила про себя: «Бей, бей, ослина, не от тебя эти девочки. Я еще тысячу детей нарожаю, но ни один не будет шангуаневского племени». После того, что произошло между ней и Юем Большая Лапа, ей было совестно показаться на глаза тетушке, и в том году она не пошла навещать их. Но свекровь настаивала, и матушка сказала: «Из родственников матери уже никого в живых не осталось, куда я пойду?»