«Видать, у дядюшки семя тоже не ах, – думала она. – Нужно искать мужчину понадежнее. А вы, свекровь с муженьком, бейте, ругайте сколько влезет. Сыночка я рожу, вот увидите, но ни капли от вас, Шангуаней, в нем не будет, хоть тресните!»
Обуреваемая этими беспорядочными мыслями, она шла, раздвигая камыши. Их шелест и отдающий холодной гнилью дух водных растений наводили на нее страх. Из глубины зарослей доносились крики водоплавающих птиц, порывами налетал ветерок, поигрывая стеблями камыша. В нескольких шагах от нее на тропинке остановился дикий кабан. Выставив свои клыки, он, угрожающе похрюкивая, злобно уставился на нее заросшими жесткой щетиной глазками. Матушка аж содрогнулась, широко открыв глаза, будто уксуса хватанула. «Как меня сюда занесло? – поразилась она. – Кто в Гаоми не знает этих мест! Здесь в глубине обширных заросших камышом пространств укрыто логово местных бандитов, куда боится сунуться даже командир провинциального летучего отряда Ван Сань со своими удальцами. В прошлом году попытались было очистить уезд от бандитов, так поставили на дороге гаубицу, пальнули несколько раз, тем дело и кончилось».
В панике она повернула назад, чтобы идти обратно тем же путем, но быстро поняла, что у пруда протоптано – то ли людьми, то ли животными – столько ведущих в разные стороны тропинок, что определить, по какой она пришла, нет никакой возможности. Она металась то в одну, то в другую сторону и наконец расплакалась от досады. Между широкими, как мечи, листьями камыша пробивались лучи солнца, от земли тянуло кисловатым запахом гниющей листвы. Она ступила ногой в кучку дерьма, и, несмотря на вонь, шибанувшую в нос, на душе даже потеплело: если есть такое, значит, есть и люди.
– Есть тут кто? Есть кто, нет? – громко крикнула она. Звук ее голоса прошелестел в камыше и затерялся в зарослях.
Опустив голову, она вгляделась в раздавленную ногой кучку. В ней видны были грубые стебли растений, и стало ясно, что ее оставил не человек, а скорее всего кабан или другое животное. Она снова рванулась было вперед, но, сломленная, опустилась на землю и разрыдалась в голос. И вдруг у нее прямо мурашки пошли по телу: ей показалось, что из камышей за ней наблюдает пара чьих-то мрачных глаз. Резко обернувшись, она огляделась: никого, лишь переплетающиеся между собой стебли и листья камыша, верхушки которого торжественно уставились в небо. Налетел и стих ветерок, оставив после себя лишь легкий шелест. Крики птиц, перекликающихся в глубине зарослей, звучали как-то странно, будто их передразнивал человек. Опасность таилась всюду, казалось, меж листьев посверкивает множество глаз. То тут, то там вспыхивали бирюзой блуждающие огни. Сердце у нее ушло в пятки, волоски на руках встали дыбом, груди напряглись, будто железные. Разум покинул ее, и она, зажмурившись, рванулась напролом. Забежав на мелководье, вспугнула черные тучи комаров, которые без церемоний набросились на нее. Вся в липком поту, она была для них великолепной приманкой. Выронив горшок и отшвырнув шумовку, бедная матушка бежала, не разбирая дороги. И тут Господь послал ей избавителя. Им оказался тот самый продавец утят. Он предстал перед ней в накидке из листьев и в плетеной остроконечной шляпе.
Он препроводил матушку на небольшую возвышенность в глубине зарослей. Там, на прогалине, стоял большой шалаш. Рядом горел костер, над ним висел котелок, из которого аппетитно пахло рисовой кашей.
Он завел матушку в шалаш, и она встала перед ним на колени:
– Выведи меня отсюда, добрый братец. Я невестка семьи кузнецов Шангуань.
– Куда спешить? – улыбнулся тот. – Гости у меня здесь редки, можно поухаживаю за тобой, тетушка?
В шалаше стоял сколоченный из досок лежак, на нем – собачьи шкуры. Торговец раздул тлеющий фитилек из полыни:
– Сильно покусали? Тут комары – звери, буйвола свалить могут, куда уж тебе, тетушка, с твоей нежной кожей.
Запах тлеющей полыни успокаивал. Торговец порылся в висевшей на поперечине корзинке и достал красную железную коробочку. Открыл крышку, набрал пальцами оранжевой мази и смазал матушке опухшее лицо и руки. Она ощутила прохладу и свежесть. Из той же корзинки появился кусок сахара, который очутился у нее во рту. Она уже чувствовала, что здесь, среди бескрайних камышей, рано или поздно случится то, что бывает, когда мужчина и женщина остаются одни.
– Мил человек, – сглотнула она слезы, – делай со мной что хочешь, только, умоляю, выведи отсюда поскорее, у меня грудной ребенок дома остался…
Матушка покорно отдалась этому здоровяку, не испытав ни боли, ни наслаждения, но уповая лишь на то, что родит от него мальчика.
Глава 60
Отцом четвертой сестры, Сянди, стал бродячий лекарь.
Сухощавый молодой человек с крючковатым, как у ястреба, носом и глазами стервятника бродил по улицам и проулкам и, звоня в медный колокольчик, покрикивал: «Дед мой был придворный врач, батюшка – аптекарь, а я мыкаю нужду, простой бродячий лекарь».
Матушка возвращалась с поля с корзиной травы на спине. Тут она и увидела, как этот лекарь, достав из железной коробочки черные щипцы, вытаскивает изо рта какого-то старика маленьких белых червячков. И, вернувшись домой, рассказала об этом свекрови, которая маялась зубами.
Лекарь велел Шангуань Лу держать светильник, чтобы был виден рот урожденной Люй. Поковырявшись щипцами, он заявил:
– У вас, почтенная, «зубной огонь», а не червивые зубы.
Он поставил ей несколько серебряных игл в руку и щеку, достал из заплечного мешка какой-то порошок и вдул в рот. Прошло немного времени, и боль отступила.
Лекарь попросил пустить его на ночлег в восточную пристройку. На следующий день он предложил серебряный даян за то, чтобы снять эту пристройку и принимать в ней больных. Он уже избавил свекровь от зубной боли, да еще этот даян сверкал перед глазами, поэтому она с радостью согласилась. А лекарем он действительно оказался замечательным.
У деревенского пастуха Юй Сы на шее был фурункул. Много лет не проходил, из него часто тек кровавый гной, а зудел он просто невыносимо. Осмотрев Юй Сы, лекарь усмехнулся:
– Что тут лечить! Собери жидкого коровьего навоза да намажь.
Народ счел, что он шутит.
– А вот смеяться над больным человеком не годится, господин хороший, – обиделся Юй Сы.
– Коли веришь мне, иди собирай навоз, – сказал лекарь. – Не веришь – обращайся к людям знающим.
На следующий день Юй Сы принес лекарю в благодарность большую рыбину. Только он намазал фурункул навозом, зачесалось так – хоть ложись и помирай. Но через некоторое время повылезали какие-то черные червячки, и стало легче. Помазал десять раз подряд, и фурункул вообще затянулся.
– Это просто чудодей какой-то! – восторгался Юй Сы.
– Так твой фурункул – норка навозного жука, – объяснил лекарь. – Увидел навоз – неужто не вылезет?
С тех пор слава о нем пошла по всей округе, и он прожил у Шангуаней целых три месяца. Ежемесячно вносил плату за жилье и еду и со всеми ладил.
Как-то Шангуань Люй попросила его растолковать, когда рождаются мальчики, а когда – девочки.
Лекарь дал для Шангуань Лу такой рецепт: десяток яиц поджарить с кунжутным маслом и с медом и съесть.
– Такого снадобья и я не прочь отведать, – хмыкнул Шоуси.
Матушка очень расположилась к этому чудодею и однажды, прошмыгнув к нему в восточную пристройку, выложила всю правду о том, что муж никуда не годен.
– А эти зубные черви у меня заранее в коробочку были положены, – признался он.
Убедившись, что матушка забеременела, лекарь покинул дом Шангуаней. Перед уходом он не только передал урожденной Люй весь доход от врачевания за несколько месяцев, но и попросил стать его приемной матерью.
Глава 61
Во время ужина Шангуань Лу разбила чашку – дурной знак, и она поняла, что теперь хлебнет лиха.
После рождения четвертой дочери атмосфера в семье Шангуань стала совсем мрачной. Взгляд свекрови походил на только что вынутый из чана после закалки серп, готовый в любой момент снести голову.
Ни о каком традиционном месяце сидения с ребенком не было и речи. Шангуань Лу успела лишь обиходить младенца, сама еще в крови, а свекровь уже стучала клещами в окно.
– Особые заслуги у тебя, что ли? – злобно орала она. – Всю промежность свою вонючую разодрала да девок кучу нарожала, это что – заслуги? Да еще чтобы я перед тобой бегала с четырьмя подносами и восемью чашками? Этому тебя в доме Большой Лапы научили, доченька милая! Невестка называется! Будто свекровь со мной себя ведешь! Видать, в прошлой жизни убила я буйвола, нарушила законы Неба, а теперь расплачиваюсь! Надо было так сдуреть и ослепнуть! Надо же, чтоб сердце так свинячьим жиром заплыло, что нашла сыну такую женушку, вот ведь бес попутал! – И снова шарахнула клещами по окну. – Я с тобой разговариваю! Оглохла, что ли, или язык проглотила? Не слышишь, что я говорю?
– Слышу… – всхлипнула матушка.
– А коли слышишь, то чего мешкаешь? – не унималась свекровь. – Твои свекор с мужем на току зерно веют, дел невпроворот, хоть разорвись. А ты тут разлеглась, как принцесса, и с кана спуститься не желаешь! Вот родила бы кого с рукояткой, я бы тебе ноги в золотом корыте мыла!
Матушка надела другие штаны, покрыла голову грязным полотенцем и бросила взгляд на измазанное кровью тельце ребенка. Потом вытерла рукавом слезы и, еле волоча ноги, двинулась во двор. Яркий свет майского солнца резал глаза так, что хоть не открывай. Зачерпнула холодной воды из чана и, жадно булькая, напилась. «Сдохнуть впору, не жизнь, а одно мучение, хоть вешайся!» И тут она увидела, что во дворе свекровь щиплет Лайди за ноги кузнечными клещами. Перепутанные Чжаоди и Линди, вытаращив глаза, забились под стог сена. Малышки и пикнуть не смели, им явно хотелось зарыться в сено с головой. Щупленькая Лайди орала как резаная и каталась по земле.
– Поори мне! Я тебе покажу орать! – злобно приговаривала Шангуань Люй, сжимая клещи обеими руками. С отработанной за много лет точностью, она раз за разом впивалась ими в тело девочки.