254. Красота восьмой сестренки была нерукотворной, естественной. Она ничего не понимала в нарядах, а тем более в кокетстве – незапятнанный снег на самой высокой вершине Южного полюса. Белоснежная кожа, гладкая, как нефрит, и чистая, как лед. Напевая какую-то мелодию, она заходит все глубже. Постепенно вода скрыла ноги, скрыла пупок, скрыла груди. В них весело и трогательно тыкаются рыбки, а они сияют даже в темной воде. Вот уже скрылись и плечи, на воде колышутся волосы. А ты все идешь и идешь вперед… Под водой тебе открываются диковинные картины: кружат в танце стайки рыб в красном одеянии – они приветствуют тебя; лениво волнуются заросли речной травы. На дне накрыт длинный праздничный стол: великолепное вино, изысканные деликатесы и яства. Ароматы устремляются прямо в океан, вливаясь в его разнообразные запахи…
Теперь я понимаю, что Наташа, по которой я так страдал в юности, была отражением восьмой сестренки.
По краю дамбы, вся в слезах, бродит матушка, в руках у нее оставленная сестрой одежда.
Смерть в том году давно уже стала чем-то обыденным. Несколько человек походя бросили ей в утешение пару слов, и матушка, сообразно обстоятельствам, как говорится, стала выбирать, как вести осла по склону, и перестала плакать. Прижав к груди одежду сестры, она сидела на берегу, не сводя глаз с мрачных, холодных вод, и без конца причитала:
– Доченька, она же всё понимала, не хотела быть обузой для меня, вот руки на себя и наложила… Деточка, за всю жизнь ты счастья даже с маковое зернышко не видала…
Раздавая намордники, Ма Бан зыркнул в сторону матушки и ухмыльнулся:
– Ну, Шангуань, надевай!
Она покачала головой:
– Нет, Ма Бан, эту штуку я ни в жизнь не надену!
– Так положено! – не отступал тот.
Матушка взяла намордник и бросила его на пол:
– Ма Бан, сделай милость, не принуждай меня.
– Как тебе, Шангуань, удается за нос меня водить? – не унимался Ма Бан.
Матушка собрала с жернова несколько соевых бобов, проглотила, а затем, наклонив голову, извергла их из себя. И со слезами на глазах проговорила:
– Я-то хотела детей спасти. Кто ж знал, что это, наоборот, подтолкнет ее к смерти.
– Ты, Шангуань, и впрямь молодцом, – крякнул Ма Бан. – Не делай так больше. Дело прошлое, будем считать, что ничего не было. Меня ведь тоже мать выкормила.
2
Когда оставшийся без командира отряд конвойных довел Бэббита и Няньди до района Дацзэшань, ему неожиданно пришлось вступить в короткий бой с противником. Было уже за полночь, хлестал сильный дождь, резкие вспышки молний то и дело освещали безбрежные виноградники. Сначала на той и другой стороне несколько раз замигали фонарики, затем молния высветила смертельно-бледные ошеломленные лица, которые тут же скрыл непроглядный мрак. Миг тишины – и вот уже засвистели пули, даже в темноте находя свою жертву. Замелькали темно-красные язычки пламени, зачастила трескотня выстрелов, запахло гарью. Трещало и пахло как от брошенной в огонь мокрой сосновой ветки. В суматохе Няньди толкнули, и она упала, угодив лбом прямо в каменную подпорку виноградной лозы – у нее аж искры из глаз посыпались. Она услышала крик Бэббита, а потом увидела в сполохах молний, что он бежит сломя голову, как глупый мул, высоко поднимая свои длинные ноги. Он неуклюже топал, разбрызгивая жидкую грязь, и волосы у него топорщились, как лошадиная грива. «Пленный сбежал!» – крикнул один из конвоиров. Сверкнувшая молния снова высветила Бэббита: теперь он несся прыжками, как взбесившийся конь. Впереди и позади, посвистывая, как маленькие пташки, ложились пули. Одна вроде бы попала в него – Няньди видела, что он споткнулся и несколько конвоиров бросились к нему. Но тут железной метлой прошлась автоматная очередь, и они, пробитые пулями, так и надломились в поясе. «Бэббит!» – завопила сестра средь темно-голубых сполохов, решив, что его убили. Но нет, Бэббит был жив. Перескакивая через подпорки, он вскоре исчез, сокрытый мраком. А молнии всё прочерчивали небо, и шестая сестра могла видеть, как жемчужные капли дождя на нежных завитках виноградных усиков в один миг собираются вместе. Через какое-то время пальба стала удаляться. Словно пронесся порыв ветра, и снова все спокойно, будто ничего и не было. Но бой был: сырой воздух густо пропитался пороховой гарью.
Съежившись под лозой, сестра долго не смела шевельнуться. Глухо стучал по виноградным листьям дождь, где-то вдалеке ревела вышедшая из берегов река. Из леска, испуганно стрекоча, вылетела цикада и, словно камешек, стукнулась о ветку. От гроздьев недозрелого винограда, усыпавших лозу, веяло горечью. Наконец, собравшись с духом, сестра отправилась на поиски своего светловолосого муженька. Сперва она звала его вполголоса, негромко. Ответом ей был лишь унылый шум дождя. Осмелев, она стала кричать громче: «Бэббит!.. Бэббит!.. Бэббит!..» Так, призывая мужа и обливаясь слезами, она и ходила круг за кругом, как слепой осел, крутящий жернов, по этому винограднику, который поставлял сырье для первого в Китае завода виноградных вин.
В это время выбравшийся из реки Сыма Ку тайком пробрался назад в Гаоми и уже выискивал арбуз на бахче Вана Третьего. А в одной из заводей в нижнем течении реки стая свирепых угрей обкусывала гниющий труп командира конвоя.
Шестая сестра то и дело спотыкалась о мертвые тела. При свете молний она могла различить кровь на пропитанной потоками дождя земле, она давно чувствовала ее тошнотворный запах. Не в силах избавиться от страха и волнения, она бросилась бежать, натыкаясь на ветви, с которых сыпались виноградины. Тапочки давно уже потерялись, ноги изодраны, но боли она не чувствовала. Мокрая насквозь, вся в грязи, Няньди, беспрестанно падая, еще и сильно ушибла грудь. Эти несравненные груди шестой сестры, похожие на перевернутые буддийские чаши для подаяний, это бесценное сокровище и повредить – такое для меня расстройство, хоть плачь.
Чертов Бэббит удрал, даже не оглянулся, так и пропал. Правда, через много лет с юго-востока дошли до нас вести о нем. Разворошили нашу затаенную боль да и мне неприятностей добавили. Жив этот пес сейчас или нет – только Небеса знают.
Проплутав неизвестно сколько времени по винограднику, сестра в изнеможении свалилась без чувств, но сознание ее не покинуло. Леденящий холод земли пронизывал тело, лицо заливала падавшая с веток вода, ревел бушующий разлив и заходились в громком кваканье лягушки. Но слез уже не было – выплакала она все свои слезы.
Кругом кромешная тьма. Ни звезд на черном дождливом небе, ни блеска молний. Мрак навалился тяжелой массой. Сестра попыталась было подняться, но с ужасом поняла, что закостеневшее тело не слушается; лишь глухо колотилось сердце, измученное терзающей его болью. Между небом и землей нависла мертвая тишина. Но вот на востоке вспыхнуло огненное зарево, постепенно охватившее пожаром полнеба: занималась кроваво-красная заря. Клочья тумана спешно прятались в низинах.
Оранжевые лучи пробились сквозь переплетения виноградных лоз и упали на недвижное, захолодевшее тело сестры. В душе будто колеса грохотали. На глазах ее, уставленных в рассветное небо, вдруг снова выступили слезы, и, не сдерживаясь, она заплакала, и плакала долго, чувствуя, что приходит облегчение.
Надежда, что Бэббит будет искать ее, не покидала Няньди. Она даже попыталась представить себе, что вот он, уже пришел. Но нет, Бэббит не появился.
На листок прямо перед ее глазами взгромоздилась толстенная полосатая гусеница, похожая на свирепого тигра, и пустила сестре в лицо светло-зеленую струйку. От брезгливости ее даже передернуло. И сразу же вспомнилось народное поверье: бывает, «виноградный тигр» – вот эта толстая полосатая гусеница – домогается женщин, а те, кто имел с ним дело, производят на свет «виноградных детей» – вот почему не следует сажать виноград во дворе. Шестая сестра тут же вспомнила, каким серьезным становилось лицо матушки, когда она рассказывала истории про «виноградного тигра», причем так, будто видела всё собственными глазами. Она уверяла, что у одной обихоженной «виноградным тигром» девицы живот вырос просто огроменный, как чан, а из ноздрей торчали усики «тигра».
Сестра сжалась в комок от страха – так цыплята сбиваются вместе, чтобы спастись от холода. «Виноградный тигр» уставился на нее сверху вниз и задрал раздвоенный хвост, словно собираясь откладывать яйца. Стиснув зубы и собрав все силы, она начала выкарабкиваться из этого опасного места. Жгучие лучи солнца уже прогрели землю, и из виноградника, как из пароварки, стал подниматься пар. Сестра обливалась потом, и вместе с ним тело покидала пропитавшая его сырость. С радостным удивлением она ощутила, что возвращается прежняя чувствительность.
И вот она двинулась на поиски своего Бэббита. Искала она его семь дней и семь ночей, утоляя голод лишь дикими травами, а жажду водой из ручья. Рискуя нарваться на «виноградного тигра», облазила весь виноградник вдоль и поперек. Одежда изорвалась о колючки, босые ноги оставляли кровавые следы, а тело от комариных укусов превратилось в сплошной волдырь. С всклокоченными волосами, отсутствующим взглядом и опухшим лицом она походила на безобразную дикарку.
К вечеру восьмого дня она потеряла всякую надежду. От омерзительного запаха разлагающихся трупов ее все время мутило. На западе в просвет между тучами опускался красный шар солнца, словно намереваясь устроить там грандиозный пожар. Но тучи в конце концов поглотили его. Воздух недвижно застыл, надвигался ливень, в глаза и рот лезла мошкара. Окончательно отчаявшись и не видя другого выхода, сестра побрела в сторону деревни.
Тусклый желтоватый свет лампы в домике, одиноко притулившемся на околице, согрел душу. Во многих старинных сказаниях – о бесах, разбойниках, об удалых бойцах – дело происходит в таких вот стоящих на отшибе домиках. У сестры подобных историй в голове было хоть отбавляй. Она надеялась, что там у огонька сидит за пряжей старушка – седенькая, подслеповатая, беззубая, с иссохшими руками, движения неторопливые, а главное – сердце доброе. Может, сварит каши из чумизы. Сестре казалось, что она уже слышит жужжание прялки и чует аромат этой каши. И она постучала в дверь. Не стала