– Кто там? – строго окликнула матушка, нащупывая в головах кана тесак для овощей. В ответ тишина. Наверное, послышалось. Матушка положила тесак обратно. На полу перед каном попыхивала красными сполохами плетенка из полыни.
Неожиданно рядом с каном выросла черная тень. Матушка испуганно вскрикнула. Шестая сестра тоже. Фигура метнулась к матушке и зажала ей рот. Та вцепилась в тесак, уже готовая нанести удар, и тут раздался голос:
– Мама, это я, Лайди…
Тесак выпал из руки матушки на соломенную циновку. Старшая дочь вернулась! Сестра стояла на кане на коленях, еле сдерживая рыдания. Изумленные, мы вглядывались в ее слаборазличимые во тьме черты. Местами на ее лице поблескивали какие-то кристаллики.
– Лайди… девочка моя… Это правда ты? Ты не призрак? А даже если и призрак, я не боюсь. Дай мама рассмотрит тебя хорошенько… – Матушка стала шарить в головах кана, ища спички.
Лайди остановила ее.
– Не зажигай огня, мама, – тихо проговорила она.
– Лайди, дрянь бессердечная, где вас с этим Ша носило все эти годы? Сколько страданий ты принесла матери!
– В двух словах не расскажешь, мама. Скажи лучше, где моя дочь?
– Мать называется… – вздохнула матушка, передавая сестре сладко спящую Ша Цзаохуа. – Родить еще не значит поднять, скотина и то… Из-за нее твои сестренки, четвертая и седьмая…
– Придет день, мама, я отплачу вам за все доброе, что вы сделали для меня. И четвертой и седьмой сестренкам тоже.
Тут подала голос Няньди:
– Сестра!
Лайди подняла лицо от Ша Цзаохуа:
– Шестая сестренка. – Она погладила ее по голове. – А где Цзиньтун, Юйнюй? Цзиньтун, Юйнюй, помните хоть свою старшую?
– Если бы не отряд подрывников, – продолжала матушка, – вся семья с голоду бы уже перемерла…
– Мама, эти Цзян и Лу негодяи последние.
– К нам они хорошо относятся, истинная правда.
– Мама, это план у них такой, они Ша Юэляну письмо прислали с требованием сдаться, а в случае отказа собираются взять нашу дочку в заложники.
– Да разве такое возможно? – охнула матушка. – Они-то пусть себе бьются, а ребенок при чем?
– Мама, я вот и пришла, чтобы дочку спасти. Со мной десяток людей, и нам нужно уходить, чтобы Лу с Цзяном остались с носом. Как говорится, долгая ночь – множество снов, вашей дочери пора…
Она не договорила, а матушка уже вырвала у нее Ша Цзаохуа.
– Ты, Лайди, меня этими своими подходцами не проведешь, – гневно бросила она. – Только вспомни, как ты тогда подкинула мне ее, словно щенка. Я жизни не жалела, чтобы вырастить ее до сего дня, а ты, на тебе, явилась на готовенькое. При чем здесь Лу с Цзяном? Выдумки все это! Матерью себя почувствовала? С Монахом Ша накуролесилась уже?
– Мама, он теперь командир бригады императорской армии, у него под началом тысячи пеших и конных солдат.
– Да плевать мне, сколько у него пеших и конных солдат и какой он там командир! Пусть сам за ребенком явится, и скажи ему: всех кроликов, что он на деревьях развешал, я для него сберегла.
– Мама, речь идет о жизни и смерти тысяч людей, дело серьезное, оставьте уже свои глупости.
– Я полжизни прожила со своими глупостями, и мне нет дела до всех этих солдат с конниками и конников с солдатами. Одно знаю: я Цзаохуа выкормила и никому отдавать не собираюсь.
Тут старшая сестра выхватила у нее ребенка, спрыгнула с кана и рванулась к выходу.
– Да как ты смеешь, черепашье отродье! – вскричала матушка.
Ша Цзаохуа заплакала.
Соскочив с кана, матушка бросилась вдогонку.
Во дворе послышались хлопки выстрелов. На крыше дома зашуршало, кто-то с воплем скатился с нее, глухо ударившись о землю. Через проделаную в крыше дыру посыпались комки земли и пробился свет звезд. Во дворе началась суматоха, слышались выстрелы, клацанье штыков, крики:
– Не дайте им уйти!
Прибежала дюжина подрывников со смоченными в керосине факелами, и во дворе стало светло как днем. В проулке у дома тоже раздавался гул мужских голосов.
– Вяжи голубчика, теперь не убежишь, приятель…
Появился командир отряда. Он подошел к Лайди, которая сжалась в углу у стены, крепко обняв плачущую Ша Цзаохуа:
– Ну разве так можно, госпожа Ша?
Матушка выбежала во двор, а мы прилипли к окну, глядя во все глаза на то, что там творилось.
Рядом с дорожкой лежал изрешеченный пулями человек. Он истекал кровью, она вилась змейками во все стороны. Тошнотворный запах еще теплой, пузырившейся из ран крови смешивался с резким запахом керосина. Человек был еще жив, одна нога у него подергивалась. Он грыз землю, ворочая шеей, но лица было не видно.
Листья на деревьях смотрелись как кусочки золотой и серебряной фольги. Рядом с командиром отряда стоял немой со своим бирманским мечом и что-то мычал, размахивая руками. Выбежала Птица-Оборотень – хорошо хоть накинула армейскую тужурку: она доходила ей до колен, но грудь и живот были едва прикрыты. Стройные белые лодыжки. Мускулистые икры с гладкой кожей. Полуоткрытый рот. Словно помешанная, она переводила глаза с одного факела на другой. Солдаты ввели во двор троих людей в зеленом. Один, смертельно бледный, раненный в предплечье, был весь в крови. Второй шел, подволакивая ногу. Третий изо всех сил пытался поднять голову, но ему не позволяла этого сделать захлестнутая на ней веревка, которую тянули вниз несколько дюжих рук. Следом вошел комиссар Цзян. Обмотанный куском красного бархата, фонарик в его руке светился красным. Босые ноги матушки звонко шлепали по земле, затаптывая бугорки, проделаные дождевыми червями.
– Что здесь вообще происходит? – без тени страха обратилась она к командиру отряда.
– Это, тетушка, не ваше дело, – ответил тот.
Старательно кутая фонарик в красную тряпку, комиссар направил его в лицо стоявшей рядом Лайди, стройной, как тополек.
Матушка подошла и, просунув руки под Ша Цзаохуа, вырвала ее у дочери. Малышка прижалась к матушкиной груди, и та стала баюкать ее:
– Хорошая моя, не бойся, бабушка с тобой.
Плач ребенка затихал, и вскоре слышались лишь редкие всхлипы.
Руки старшей сестры словно продолжали держать ребенка. Она будто окаменела, вид у нее был жуткий: побелевшее лицо, застывший взгляд. Под зеленой формой мужского покроя высоко вздымалась полная грудь.
– Мы, можно сказать, делаем для вас все возможное, госпожа Ша, – обратился к ней Лу. – Вас не устраивала наша реорганизация, но мы и не настаивали. Но идти под японцев не следовало.
– Это ваши мужские дела, – презрительно усмехнулась старшая сестра. – Зачем рассуждать об этом со мной, женщиной?
– А мы слыхали, госпожа Ша – начальник штаба бригады? – вставил комиссар.
– Я знаю только, что мне нужна моя дочь. Если вы мужчины, идите и сражайтесь. Благородный муж не станет брать в заложники маленького ребенка.
– Здесь вы, госпожа Ша, ошибаетесь, – возразил комиссар. – Мы к маленькой барышне, можно сказать, со всей заботой. Это и ваша мать может подтвердить, и младшая сестра. Да и небо и земля тому свидетели. Мы любим ребенка, и все, что делаем для него, направлено на одно: мы не хотим, чтобы у такой милой девочки и отец, и мать были предателями.
– Я не поняла ничего из того, что вы здесь наговорили, так что не тратьте слов. Раз уж я попала к вам в руки, делайте что хотите.
Тут вперед выскочил немой. В свете множества факелов он выглядел особенно высоким и грозным. Обнаженный смуглый торс поблескивал, будто смазанный барсучьим жиром. Гы-ы-ы – гы-ы-гы-ы – вырывалось у него из горла; волчьи глаза, нос как у борова, уши как у обезьяны – жуткая образина. Подняв над головой здоровенные ручищи, он сжал кулаки и описал круг перед собравшимися. Сначала пнул лежащего возле дорожки мертвеца, затем подскочил к троим пленным и поочередно обрушил на них удары кулачищ. Каждый удар сопровождался яростным гыканьем. Потом он закатил каждому пленному еще и по оплеухе. Гы-ы-ы! Гы-ы-ы!! Гы-ы-ы!!! – раз от раза сильнее. Пленный, которому не давали поднять голову, после такого удара мешком осел на землю.
– Пленных бить нельзя! – строго остановил немого комиссар Цзян.
Тот оскалился в ухмылке, указал на Лайди, потом себе на грудь. Подойдя к ней, схватил левой рукой за плечо, а правой стал жестами что-то показывать толпе. Птица-Оборотень продолжала завороженно смотреть на колеблющееся пламя факелов. Лайди подняла левую руку и закатила немому звонкую пощечину. Он отпустил ее плечо и стал в недоумении тереть правую щеку, словно не в силах понять, откуда этот удар. Правой рукой сестра заехала ему по другой щеке. На этот раз и сильнее, и звонче. Немой аж покачнулся: сестра вложила в этот удар столько ярости, что от отдачи даже отступила на шаг. Ивовые листки ее бровей взлетели вверх, удлиненные, как у феникса, глаза округлились, когда она процедила сквозь зубы:
– Сестренку мою обесчестил, скотина!
– Увести ее! – приказал Лу. – Предательница, еще и руки распускает!
Подскочившие солдаты схватили Лайди.
– Какая же ты глупая, мама! – кричала она. – Третья сестренка – феникс, а ты отдала ее за немого!
В это время во двор влетел запыхавшийся солдат и доложил:
– Командир, комиссар, конники бригады Ша уже в Шалянцзычжэне.
– Сохранять спокойствие! – скомандовал Лу. – Командирам рот действовать по утвержденному плану и начинать установку мин.
– Тетушка, – сказал Цзян, – в целях вашей безопасности вы с детьми следуйте за нами в штаб отряда.
– Нет, – замотала головой матушка, – если уж помирать, так дома, на родном кане.
Комиссар махнул рукой, несколько солдат окружили матушку, а другая группа, толкаясь, устремилась в дом.
– Отверзни очи свои, правитель небесный, взгляни хоть, что делается на белом свете, – пробормотала она.
Всю нашу семью заперли в пристройке дома семьи Сыма и поставили у дверей часовых. В большом зале за перегородкой ярко горели газовые фонари и раздавались громкие крики. На окраине деревни с треском рассыпались выстрелы, будто лопались перезрелые бобовые стручки.